Великий князь московский в 1505–1533, сын Ивана III Великого и Софии Палеолог, отец Ивана IV Грозного. Продолжал политику своего великого родителя по собиранию русского государства.
Семейные тайны
В августе 1525 года великий князь Василий III отправился с женой в небольшое путешествие по Подмосковью. Стояли погожие дни, и солнце вечерними зорями, словно прощаясь, подолгу ласкало землю длинными косыми лучами.
Прозрачная даль полей, слегка тронутая багрянцем опушка ближнего леса, звенящая синева небес, — все это навевало светлую грусть.
О чем говорили супруги посреди этого печального великолепия наступающей осени? Этого мы не узнаем никогда. Тайна сия навеки осталась только их тайной…
А поговорить им было чем, поскольку эта была их прощальная поездка. Причиной развода явилось отсутствие детей. Тщетно несчастная женщина употребляла все средства, которые ей предписывались знахарями и знахарками того времени.
Василия тяжело переживал неплодие жены. Однажды, говорит летописец, великий князь, увидав на дереве птичье гнездо, залился слезами и горько жаловаться на свою судьбу. И именно тогда Василий произнес свою знаменитую фразу о том, что он из-за отсутствия детей не похож ни на птиц небесных, ни на землю, ни на воды.
Отсутствие у великого князя наследника было проблемой не только великокняжеской семьи, но и всей страны, которой его отсутствие грозило новыми схватками за власть. Чего крепко впитавший идеи своего великого отца Василий не мог допустить.
В отсутствие наследников великому князю наследовали его братья, а этого Василий боялся больше всего на свете. И не потому, что ревновал. Нет! Эти люди не были созданы для дел государственных. Слишком мелки, завистливы и себялюбивы. И когда в одной из бесед с боярами он в отчаянии воскликнул:
— Кто после меня будет царствовать на Русской земле? Братья? Так они и в своих уделах не справляются! — один из бояр ответил:
— Государь! Неплодную смоковницу посекают!
Вполне возможно, что близкие к велкому князю бояре и на самом деле беспокоились о будущем государства, которое могло достаться князю, не умевшему распорядиться даже своим малым уделом.
Но нет никакого сомнения, что точно так же думали они и о себе, поскольку не любивший старшего брата князь Юрий в случае своего прихода к власти в считанные минуты избавился бы от них.
Но как бы там ни было на самом деле, слово было сказано, и Василий заговорил о разводе.
Но развестись оказалось не так-то просто. Развод был нарушением церковных законов, и против него выступили бояре и братья Василия, мечтавшие после его смерти захватить московский престол.
Однако митрополит, который, по словам одного из историков церкви, был «усердным политическим сподвижником-оппортунистом великого князя», был на стороне Василия.
«Угодничество митрополита Даниила великому князю, — писал известный историк церкви А. В. Карташев, — особенно ярко проявилось в случае, когда митрополит оказался не просто изменником своему слову, но прямым нарушителем церковных правил. Это — в деле незаконного развода великого князя Василия Ивановича с его неплодной супругой Соломонией Юрьевной Сабуровой. Великий князь прожил с ней 20 лет и не имел от нее детей, не имел наследника сына, которому он спокойно передал бы свою власть, не воскрешая смуты из-за старых порядков престолонаследия. Но политическая скорбь великого князя с церковной точки зрения не была основанием к разводу.
Перед возможностью учинить беззаконие, митрополит сделал попытку сложить вину на чужую совесть. Он посылал за получением разрешения развода великого князя с неплодной женой к восточным патриархам и афонским старцам. Ответ был получен с Востока отрицательный.
Тогда Даниил отыскал в Библии фразу, оправдывающую развод: „Смоковница, не приносящая плода, должна быть выброшена из сада“ и благословил великого княза на брак».
В столь щекотливой ситуации Соломония повела себя так, как, наверное, повела бы себя и любая женщина и всеми силами противилась разводу.
Однако Василий был непреклонен. Великому князю было за сорок, по тем временам он считался стариком, и ему надо было думать не только о себе, но и о государстве.
И как знать, не тем ли самым тихим августовским вечером он объявил свое окончательное решение. Резать по живому всегда больно, но… что еще оставалось Василию? Он резал и в октябре отправился «в объезд» уже один…
«Сказка про немощь великой княгини Соломониды…» Именно так был назван документ, состряпанный в великокняжеской канцелярии в результате следствия о «неплодстве».
В этой «Сказке» супруга Василия обвинялась не только в бесплодии, но и в колдовстве. Для этого хватило показаний какой-то рязанской женки, которая «призналась в том, что давала Соломонии „наговорную воду“, чтобы ею обрызгать себя и платье великого князя».
Проводившие расследование дьяки повернули дело так, будто Соломония хотела наложить на князя порчу. Не пожалел родную сестру и брат Соломонии — Иван Сабуров.
— Да, — заявил он, — я привел Стефаниду к великой княгине, и та воду наговаривала и смачивала ею великую княгиню. Потом она сказала мне, что у великой княгини детей не будет…
Эти слова решили судьбу несчастной Соломонии. Немецкий дипломат Сигизмунд Герберштейн, побывавший в России в 1517 и 1526 годах, в своей книге «Записки о московских делах» описал пострижение бывшей великой княгини в монахини.
По его словам, княгиня срывала монашеский куколь, топтала его ногами, протестовала против творимого над нею насилия, обвиняла мужа в неверности, а людей в жестокости и несправедливости. Чтобы заставить ее замолчать, боярин Иван Юрьевич Поджогин ударил ее плетью.
— Как ты смеешь? — вскрикнула Соломония.
— Волею великого князя! — ответил боярин.
Этот ответ сломил мужество Соломонии, она заплакала и позволила надеть на себя монашеское одеяние. А затем случилось ужасное. Несчастная женщина прокляла Василия, его жену и их будущих детей.
Что там говорить, это был поступок! Родовое проклятие являлось одним из самых страшных наказаний, поскольку (если верить колдунам) являлось внедрённой извне программой уничтожения.
Эта программа постепенно разрушала человека и передавалась до тех пор, пока не достигало своей главной цели — уничтожения всех членов рода.
Признаками проклятия являлись потомственный алкоголизм, детская смертность по роду, смерть нескольких жён (мужей) подряд, неизлечимые заболевания и постоянные проблемы.
Конечно, у многих все эти россказни могут вызвать только улыбку. Хотя ничего особо веселого здесь нет, и если тот же Вольф Мессинг мог лечить, то почему он не мог и калечить? А если мы вспомним, как в самом конце XX века «просвещенные» москвичи покупали по три рубля стоившую две копейки заряженную очередным явившимся народу чародеем газету, то стоит ли удивляться тому, во что верили пятьсот лет назад.
Колдунов, знахарей и ведьм на Руси тогда было предостаточно. Да и психология опять же. Взять того же Ивана Грозного. Конечно, он знал о проклятии его рода и любую неудачу мог приписать именно ему. Оснований для этого у него хватало, и чего только стоили его умиравшие одна за другой его жены.
Итак, участь несчастной Соломонии была решена. Однако многие бояре и церковники сочувствовали Соломонии, поскольку ходили слухи, что обвинение было несправедливым, что Соломония ждала ребенка и родила сына в монастыре, который вскоре умер.
Развелся же великий князь с Соломонией не по причине ее бесплодства. К этому времени он встретил Елену Глинскую и настолько увлекся ею, что был готов на все.
Боярин Берсень-Беклемишев даже пытался встать на ее защиту, но Василий примерно наказал его, сослав в монастырь.
Поскольку в Москве многие поддерживали Соломонию, Василий III отправил ее подальше от Москвы — в суздальский Покровский монастырь.
Менее чем через два месяца Василий III сыграл свадьбу с Еленой Глинской, которой только исполнилось 16 лет. Князю было уже 42 года, чтобы понравиться молодой жене и выглядеть самому моложе, Василий, отступив от обычаев старины, даже сбрил бороду!
Даже сейчас многие историки считают, что встреча Василия III и совершенно безродной Елены Глинской была подстроена. Либо своими, либо «чужими». Под «своими» подразумевались бояре из ближнего окружения великого князя.
Если бы Василий ушел бездетным, ему наследовал бы его брат, что означало неизбежные в таком случае перестановки и потери.
Но могло быть и так, что в «знакомстве» великого князя с Еленой были замешаны и чужие. И в таком случае ниточки могли тянуться в Рим.
Несмотря на неудачи со времен Александра Невского, Папа не терял надежды сделать Русь католической. А если вспомнить, что рядом с Глинской стоял уже принимавший в свое время католичество и хорошо известный в Риме Михаил Глинский, то ничего невозможного в этом предприятии не было.
Надо было ли уговаривать саму Елену? Тоже вряд ли. Как и всякая женщина из знатного рода, она мечтала о славе и богатстве. И о богатстве больше, так как после бегства из Литвы ее род влачил в Москве незавидное существование.
Елена рано осталась сиротой и росла под опекой своего дяди Михаила, который сидел в тюрьме и вряд ли мог обеспечить ей достойное содержание.
О ее мечтах говорил и тот факт, что она отказывала сватавшимся к ней представителям самых знатных московских фамилий. И если бы это было не так, то вряд ли бы молодая и очень красивая девушка пошла бы замуж за старика, который был старше ее на тридцать с лишним лет.
Помимо жажды богатства и знатности, в ней текла горячая кровь известных на всю Европу авантюристов. И чего только в этом плане значил ее дядя Михаил, о котором мы уже рассказали выше.
Сложно сказать, как именно он готовил свою племянницу к замужеству с Василием, будучи в неволе, но и по сей день существует версия, что он организовал женитьбу Василия на своей племяннице и отправил в монахини законную супругу великого князя.
Да и сама мысль о том, что она могла стать великой княгиней, не могла не кружить молодой красавице голову. Разница в годах с будущим мужем?
Так это чепуха! Если и умрет, не страшно! Мать наследника русского престола никогда в накладе не останется! А в том, что она таковой станет, Елена не сомневалась. Если бесплоден сам великий князь? Да тоже не беда, с ее умом и изобретательностью она всегда найдет нужный выход…
И если встреча Елены с Василием была на самом деле подстроена, ее режиссеры не ошиблись: Василий влюбился с первого взгляда и сразу же заговорил о разводе.
Прошло несколько месяцев, и по Москве пошли слухи, что Соломония в монастыре родила Василию III наследника престола, царевича Георгия. Глинские были в ярости, Василию также не понравились эти слухи.
Затем случилось нечто странное. 18 сентября 1526 года великий князь пожаловал старицу Софью селом Вышеславским со всеми относившимися к нему деревнями. Такой дар выглядел весьма странно, особенно если учесть, что Василий был женат.
На этом странности не кончились, и в 1527 году Василий приказал воздвигнуть у Спасских ворот Московского Кремля церковь святого мученика Георгия. Елена насторожилась еще больше. Почему? Да по той простой причине, что сына несчастной Соломонии звали Григорием.
Трудно сказать, чем руководствовался сам Василий, одаривая свою бывшую супругу и возводя часовню, названную именем сына. Хотел смягчить проклятье?
С другой стороны, Василий был весьма озадачен слухами. Появление сына у Соломонии ставило под сомнение законность его второго брака, и по существующим церковным нормам Василий становился преступником. Он отправил в Суздаль дьяков с наказом выяснить, насколько слухи соответствуют действительности.
Дьяки ничего не выяснили, Соломония отказалась показать им своего ребенка, мотивируя это, скорее всего, тем, что они недостойны чести видеть сына великой княгини, который вскоре может занять престол и отомстить за обиды матери.
Тогда Василий отправил в Суздаль более представительную делегацию из духовенства и ближайших бояр. По сути дела эта была уже не делегация, а самая настоящая следственная комиссия, и главной ее задачей было не столько расследовать это дело, сколько его замять.
У тех, кого Василий послал в Суздаль, был только один способ замять скандальное дело — убить ребенка. Соломония прекрасно понимала, что грозит ее сыну, и ловко инсценировала его смерть, захоронив вместо сына тряпичную куклу.
Успокоенная комиссия вернулась в Москву и сообщила обрадованному Василию о смерти ребенка. Соломонию оставили в покое. Но если верить легенде, то ее сын воспитывался у верных ей людей, недовольных разводом великого князя. Возможно, в дальнейшем его предполагалось использовать в борьбе за власть, как законного наследника московского престола.
В 1934 году директор Суздальского музея А. Д. Варганов производил археологические раскопки в подклете Покровского собора Покровского монастыря.
В ходе раскопок была обнаружена небольшая безымянная гробница, находившаяся между гробницами некоей «старицы Александры», умершей в 1525 г., и «старицы Софии», умершей в 1542 г.
Вместо скелета там лежала полуистлевшая от времени деревянная кукла, одетая в шелковую мальчишескую рубашечку, какие в 16 в. носили дети царского рода.
Был ли сын у Соломонии? Это осталось неизвестным. Некоторые историки убеждены, что был. Археолог и историк граф С. Д. Шереметьев считал, что Соломония спрятала сына у надежных людей, так как понимала, что его не оставят в живых.
После смерти Елены Глинской к власти пришли князья Шуйские, пренебрежительно обращавшиеся с малолетним Иваном IV. Казалось бы, вот удобный случай для появления на политической арене царевича Георгия. Однако, ничего подобного не произошло. И все же в этой истории остается много тайного.
Если Георгия не было, то почему Иван IV, уже твердо утвердившийся на престоле, затребовал к себе все архивные документы следствия о «неплодии» Соломонии? И куда затем эти документы исчезли?
Некоторые историки считают, что Иван Грозный всю жизнь искал сына Соломонии Георгия. Известно, что Иван IV совершил разорительные походы на Тверь и Новгород Великий. По его приказу там совершались массовые истребления мужчин.
Есть предположения, что Иван Грозный получал донесения о том, что в этих городах скрывался Георгий, и пытался его уничтожить.
Имя Георгия в народе связано с легендарным разбойником Кудеяром, героем многих песен и легенд, русским Робином Гудом. По одному из преданий, Кудеяр разбойничал в лесах между Суздалем и Шуей. Здесь в вотчинах князей Шуйских Кудеяр мог в молодости скрываться от гнева Глинских. Но это всего лишь предположения, не подкрепленные никакими документами.
Существовал ли он на самом деле, или это только вымысел? Об этом никто не знает и вряд ли узнает. Сейчас в подклете монастырского Покровского собора, среди многочисленных древних гробниц совершаются богослужения — здесь вновь храм, как в древние времена. мощи Св. Софии перенесены в основной храм, а безымянную маленькую гробницу больше никто не тревожит.
Как брали Псков
Даже сегодня некоторые историки рассматривают присоединение Пскова к Московскому государству как добровольное, а не принудительное.
А теперь давайте посмотрим, как это добровольное присоединение выглядело на самом деле. В начале XVI века Псков представлял собой развитый в культурном, политическом и экономическом отношениях город-государство, связанный с другими русскими землями тысячью нитей.
Во все времена Псков оставался органической частью Русской земли, поддерживая спасительный в условиях постоянной иностранной угрозы союз с другими русскими областями.
Именно из Москвы приглашались в Псков князья-наместники, присутствие которых в городе было равнозначно заключению военно-политического союза с собирательницей русских земель.
Однако самостоятельное политическое бытие Пскова не могло продолжаться вечно, так как XV–XVI столетия в Европе стали эпохой образования централизованных государств, в рамках которых вольным городам было легче защищать свои экономические интересы.
Еслит же говорить откровенно, то, конечно же, московские великие князья всегда мечтали о присоединении Пскова к Москве. Так уже Иван III начал потихоньку приучал Псков к холопскому повиновению, но не уничтожал признаков старинного свободного порядка.
По примеру родителя, назначавшего в Псков наместников и не принимавшего от псковичей жалоб на этих наместников, Василий III в 1508 году назначил псковским наместником князя Ивана Михайловича Оболенского.
Такой выбор был сделан не случайно. Оболенский был известен своим несговорчивым и скандальным характером, и великий князь очень надеялся на то, именно стычки с наместником позволят ему «вступиться» за него и уничтожить псковскую вечевую старину.
Оболенский оправдал оказанное ему высокое доверие и с первых же дней пребывания в Пскове стал судить и распоряжаться без воли веча и рассылал по волостям своих людей, которые грабили и притесняли жителей.
Венцом его деятельности явился его донос великому князю на псковичей донос, в котором он сообщал, что они «держат его нечестно, вступаются в доходы и пошлины, принадлежащие наместнику, и наносят бесчестие его людям».
На первый раз великий князь отправил к псковичам послание, в котором просил их больше ничего подобного не делать.
В сентябре 1509 года Василий Иванович отправился в Новгород и повел за собою значительный отряд войска, состоявшего из детей боярских.
Псковичи, услышавши об этом, стали побаиваться, догадываясь, что государь замыслил что-то против них. Они отправили к нему послов с челобитною.
В ней они благодарили великого князя за то, что он жалует их и держит по старине, а потом просили защиты от наместника и от его людей, которые причиняли псковичам обиды.
Государь через бояр отвечал: «Мы хотим держать нашу отчину Псков, как и прежде, по старине, и оборонять ее отовсюду, как нам Бог поможет; а что вы били челом на вашего наместника и на его людей, будто он у вас сидит не по старине и делает вам насильства, так и наш наместник прислал нам бить челом на вас в том, что вы ему творите бесчестье и вступаетесь в его суды и пошлины. Я посылаю своего окольничего и дьяка во Псков выслушать и его и вас и управить вас с нашим наместником».
Присланные великим князем лица в Псков, по возвращении в Новгород, донесли государю, что, несмотря на все усилия, так4 и не смогли примирить наместника с псковичами.
За ними прибыли в Новгород новые псковские послы и били челом избавить их от наместника.
Великий князь приказал через бояр сказать такой ответ псковичам: «Жалуя свою отчину Псков, мы велим быть перед вами нашему наместнику, а Псков пусть пришлет к нам людей, которые жалуются на обиды от наместника; мы выслушаем и наместника и обидных людей и учиним управу. Когда мы увидим, что на него будет много челобитчиков, тогда обвиним его перед вами».
Псковичи оповестили по всем десяти псковским пригородам, чтобы собирались все, кто только может в чем-нибудь пожаловаться на наместника и его людей.
Этим воспользовались и те, кто ссорился не с наместником, а между собой, и отправились к великому князю с жалобами друг на друга.
Каждый день прибывало их больше и больше в Новгород: великий князь не выслушивал из них никого, а говорил им через своих бояр:
— Копитесь, копитесь, жалобные люди, придет Крещение Господне и я всем дам управу!
Псковичи ждали Крещения и писали на свою землю, чтобы как можно больше приезжало челобитчиков с жалобами на наместника. Но когда к велиокму князю приехал сам насместник, тот поверил именно его докладу.
На Крещение великий князь приказал всем псковичам быть на водоосвящении. Когда после обряда духовенство направилоьс к Святой Софии, великокняжеский глашатай кричал псковичам:
— Псковские посадники, бояре и все жалобные люди! Велел вам государь собраться на владычный двор. Сегодня государь даст управу всем!
Посадники, бояре, купцы и лучшие люди, вошли во владычную палату, а так простой люд встал во владычном дворе. Собравшихся во дворе людей поименно переписали и отправили по домам.
В это же самое время во владычной палате появились бояре и дъяки. От имени великого князя они объявили собравшимся в ней, что в то самое время, когда они бьют челом на наместника, другие псковичи бьют челом на посадников, бояр и земских судей и жалуются, что от них людям нет никакой управы.
Поэтому, продолжал глашатай, следовало бы наложить на них великую опалу, однако государь хочет показать им свою милость и жалованье.
— Если вы, — продолжал глашатай, — сотворите государеву волю и снимете вечевой колокол, то великий князь рассудит вас и наместника. Если же вы не учините государевой воли, то государь будет свое дело делать, как ему Бог поможет, и кровь христианская взыщется на тех, которые презирают государево жалованье и не творят государевой воли!
Иными словами псковичам предлагалось покончить со своей независимостью и перейти под юрисдикцию великого князя. Однако по сути дела пленникам не оставалось ничего другого, как только благодарить великого князя московского за такую милость, и они в первый раз назвали себя государевыми холопами.
Их заставили еще написать от себя в Псков убеждение исполнить государеву волю. В заключение они поцеловали крест на верность государю и были допущены к великому князю. Василий Иванович принял их ласково и пригласил на обед.
Их отпустили свободно в свои помещения, но не велели выезжать из Новгорода до конца дела. Пожертвовав свободой своей земли, они надеялись, что не потеряют своей личной свободы, и думали, что их благополучно отпустят восвояси.
В Пскове быстро узнали о случившимся. Какой-то псковский купец ехал с товаром в Новгород узнал о случившемся с его земляками, бросил свой товар и вернулся в Псков. Там он стал бегать по улицам города и громко кричать:
— Великий князь переловил наших земляков в Новгороде!
Началась тревога. Зазвонили на вече, и смельчаки кричали:
— Ставьте щит против государя! Запрем город!
Но благоразумные останавливали, объясняя свои действия тем, что вся братия, посадники, бояре и все лучшие люди находились у Василия в руках.
В это время в город приехал посланец от задержанных псковичей и привез просьбу не противиться и не доводить до кровопролития. После многих толков умереные взяли верх, и в Новгород был отправлен гонец.
— Мы не противны тебе, государь! — заявил он Василию, — Бог волен и ты, государь, над нами, своими людишками!
12 января 1510 года приехал в Псков дьяк Третьяк Далматов. Зазвонили на вече. Дьяк взошел на ступени веча и сообщил, что государь приказал снять вечевой колокол. В противном случае он обещал наказать всех тех, кто не подчинится его воле.
Передав псковичам государево послание, дьяк сел на ступени веча. Псковичи отвечали, что дадут ответ завтра.
На другой день опять зазвонили на вече, теперь уже в последний раз. Третьяк взошел на ступени. Посадник от имени всех псковичей сказал:
— У нас в летописях записано такое крестное целование с прародителями великого князя. Псковичам от московского государя не отходить ни к Литве, ни к Польше, ни к немцам, никуда, а иначе будет на нас гнев Божий, и глад, и огнь, и потоп и нашествие неверных. А а если государь не станет хранить крестного целования, то и на него тот же обет, что на нас. Теперь Бог и государь вольны над Псковом и над нашим колоколом, мы не изменили крестному целованию!
Дьяк ничего не ответил и приказал спустить вечевой колокол, который тотчас увезли к государю в Новгород.
Сам Василий приехал в Псков с вооруженной силой, не доверяя покорности псковичей. 27 января он созвал так называемых лучших людей в «гридню» (место сбора дружины), а простой народ на двор.
Боярам объявили первым, что государь их жалует, не вступается в их имущества, но так как были государю жалобы на их неправды и обиды, то им жить в Пскове не пригоже: государь их жалует на Московской земле и им следует тотчас ехать в Москву со своими семействами.
Простому народу объявили, что его оставят на месте прежнего жительства под управлением великокняжеских наместников, которым псковичи должны повиноваться.
Около тpexcoт семейств было отправлено в Москву, причем, дали на сборы только один день. Отправлены были также жены и дети тех псковичей, которые прежде были задержаны в Новгороде.
Хотя великий князь и объявил, что он не вступается в их достояние, но дело у него расходилось с обещанием: изгнанники потеряли свои дворы, свои земли, все было роздано московским людям, которых Василий Иванович перевел в Псков вместо сосланных, а последних водворили на Московской земле и частью в самой Москве. Но он не тронул, подобно своему отцу, церковных имений.
Московское управление казалось невыносимым для псковичей, пока они с ним не свыклись. Наместники и дьяки судили их несправедливо, обирали их без зазрения совести, а кто осмеливался жаловаться и ссылаться на уставную великокняжескую грамоту, того убивали.
Иноземцы, жившие прежде в Пскове, удалились оттуда. Многие из псковичей, не в силах более сжиться с московским порядком вещей, разбегались или постригались в монастырях. Торговля и промыслы упали.
Псковичи пришли в нищету, только переселенцы из московской земли, которым наместники и дьяки покровительствовали, казались несколько зажиточными. На обиду от москвича негде было псковичу найти управы: при московских судьях, говорит летописец, правда улетела на небо, а кривда осталась на суде.
Впрочем, и правители Пскова поневоле работали не для себя, а для великого князя. Был в Пскове, после уничтожения вечевого устройства, в течение семнадцати лет дьяк Михаил Мунехин, и, когда умер, государь захватил его имущество и начал разыскивать, что кому он был должен при жизни; его родные и приятели по этому поводу подвергались пыткам.
После него, говорит летописец, «было много дьяков, и ни один по-здорову не выезжал из Пскова; каждый доносил на другого; дьяки были мудры, казна великого князя размножалась, а земля пустела».
Черты эти не были принадлежностью одного Пскова, но составляли характер московского строя, в Пскове же казались более, чем где-нибудь, поразительными, по несходству старых нравов и воззрений с московскими.
Современник Герберштейн замечает, что прежние гуманные и общительные нравы псковичей, с их искренностью, простотой, чистосердечием, стали заменяться грубыми и развращенными нравами.
Так шло объединение русской земли…
Конец последнего удельного князя
С точки зрения свирепости Василию III было далеко как до его отца Ивана, которого первым называли Грозным, так и до сына, который под этим именем вошел в истории.
Но добреньким он не был. И чего только стоит история о том, как он покончил с последним удельным северским князем Василием Шемячичем, внуком уже печально известного нам Дмитрия Шемяки.
Ко всему прочему он был сыном Ивана Димитриевича Шемякина, бежавшего в 1453 году в Литву от мщения великого князя Московского.
Время и место рождения его неизвестны. В Литве он владел городами Рыльском, Новгород-Северском и некоторыми другими землями, пожалованными королем Сигизмундом его отцу в наследственное владение.
Наиболее важными моментами его жизни следует считать участие в русско-литовских интригах того времени. Получая от Сигизмунда земли, удельные князья, бежавшие от московского владычества, теряли самостотоятельность.
«После смерти, — говорилось в данной ими королю присяге, — нам и нашим детям служить тому, кто будет на литовском престоле; если после нас не будет потомков, то нашей земле от великих княжеств литовских не отступаться».
В числе условий, разрешавших князей от присяги, были пункты, дававшие возможность служебным князьям весьма часто менять своего господина, именно: отказ великого князя защищать служебных князей от обидчика, неоказание чести и милости.
Такое положение вело к тому, что литовское и московское правительства по очереди принимали перебежчиков с землями, и этим вызывались постоянные ссоры.
К концу XV-го столетия закончилось присоединение северо-восточных уделов к Москве, и Иван III обратил внимание на запад, желая возвратить русские земли, присоединенные к Литве в XIV-м столетии во время княжеских междоусобий.
Пограничные князья могли оказать ему значительную помощь и потому, задумав войну, Иван послал к ним тайные предложения перейти с владениями на его сторону, за что предлагал им в награду свои города и все завоеванные литовские земли, обещая не вступаться в последние, а только «беречь» их.
Такое тайное послание получил и В. И. Шемячич. Переходя на сторону Москвы, Северские князья делались владетельными и приобретали сильного защитника в лице Московского князя.
В официальных переговорах Москвы с Литвой переход Северских князей Шемячича и Можайского в московское подданство мотивировался гонениями за православную веру, которые они терпели в Литве.
По уговору Московский князь послал во владения Шемячича свои войска. Шемячич явился к ним, и уже после этого Иван отправил сказать великому князю Литовскому, чтобы он не вступался более в отчину Шемячича, так как последний переходит на московскую службу.
Литовцы не хотели отказаться от отчин князей, перешедших на сторону Москвы, и вели долгие переговоры, не признавая переход законным.
Не зная, как удержать пограничных князей, Литовский великий князь не терял надежды вернуть их себе. Он слал к ним своих агентов и действовал с помощью Крымского хана.
В одном из своих посланий он просил передать Шемячичу, что если он перейдет в литовскую службу, то король даст ему еще более того, что у него есть теперь, особенно по завоевании Москвы.
Московские князья хорошо знали литовские интриги и, как могли, удерживали князей. Они окружали их шпионами, старались возбудить их патриотизм, поощряли их вражду к пограничным литовским князьям и поддерживали их войны.
Чаще всего они добивались своего, и тот же князь Шемячич оказал большое содействие Москве в завоеваниях литовских земель. Более того, с времени присяги Московскому государю в 1500-м году он беспрерывно воевал против Литвы.
Когда Василии III возобновил войну с Литвой, Шемячичу велено было идти на помощь Глинскому, перешедшему на сторону Василия III и ожесточенно мстившему королю Сигизмунду за личные обиды.
Войска Глинского и Шемячича стояли две недели под Минском в ожидании помощи от великого князя, но получили приказание идти осаждать Оршу. По дороге они взяли Друцк и под Оршей соединились с князем Щеней, пришедшим с новгородской ратью. Ссоры московских воевод помешали взятию Орши, и с приближением короля русские войска отступили.
Поручив Шемячичу и Стародубскому оберегать окраины, Василий III заключил с королем Сигизмундом в 1508-м году мир, по которому утверждались за Россией ее завоевания и земли перебежчиков.
В 1511 году снова началась война, и Северские князья воевали не только с Литвой, но и с татарами, нападавшими по соглашению с королем на южные русские пределы.
В 1518 году несколько отрядов крымских татар напало на Путивльские земли, но были разбиты Шемячичем, за что последний получил в награду от великого князя Путивль. Тем не менее, несмотря на все значительные услуги, оказанные Северскими князьями Москве, они не пользовались доверием великого князя, помнившего их измены.
Московское правительство, стремившееся создать единое государство, пользовалось всеми способами для уничтожения уделов.
Не давая Северским князьям вести междоусобные войны, князь Московский поощрял их взаимные доносы, которые, в конце концов, и погубили обоих этих князей.
Еще при Иване III Можайский доносил на Шемячича. После его смерти этим неблагородным делом занялся его сын Василий Семенович. Шемячич несколько раз просил позволения у великого князя приехать в Москву оправдаться, но ему отвечали, что не следует этого делать «ради Государского и Земского дела».
В 1510 году Василий Семенович стал хвалиться, что «по его оговору Государь хочет положить опалу на Шемячича». Узнав о пущенной против него клевете, Шемячич просил великого князя прислать ему опасную грамоту, чтобы можно было без боязни приехать в Москву оправдаться.
Василий такую грамоту дал и заверил Шемячича в том, что он как он жаловал обоих князей, так и теперь жалует и нелюбви к ним не имеет.
Шемячич оправдался и снова был отпущен в свои владения. Однако Василий Семенович не успокоился и продолжал свои доносы. В 1517 году он вместе с князем Пронским прислал в Москву двух людей, которые якобы являлись свидетелями сношений Шемячича с Литвой.
Один из них был пленным в Литве и слышал там, что у Альбрехта Немировича, киевского наместника, был гонец от князя Василия Шемячича, который предлагал «королю служить».
Другой, человек Пронского, служивший когда-то Шемячичу и убежавший в Стародуб, показал, что «Шемячич ссылается с королем да с Альбрехтом Немировичем, да и из Литвы у него люди были от короля».
Великий князь послал к Шемячичу Шигону Поджогина и дьяка Ивана Телешева и приказал им сообщить Шемячичу, что он не верит доносам и просит его приехать в Москву «без всякого опаса».
14 августа 1518 года Шемячич приехал в Москву и на Успение обедал у митрополита вместе с великим князем.
Через несколько дней на княжеском дворе присланные Василием бояре допросили его. Шемячич оправдался. Великий князь сказал ему:
— Мы, как прежде нелепым речам не потакали, так и теперь не потакаем, а тебя, слугу своего, как прежде, так и теперь жалуем, и впредь жаловать хотим. Человек, который говорил на тебя нелепые речи, перед тобой головой.
Шемячич просил выдать ему и другого доносчика, однако великий князь ответил, что его выдать нельзя, так как «этот человек был в имении в Литве и слышал о тебе речи в Литве».
Шемячич был отпущен с честью в свое княжество, где спокойно властвовал еще пять лет. В 1523 году его снова позвали в Москву на суд.
Чувствуя неладное, он не хотел ехать, однако митрополит Даниил уверил его своим словом в безопасности, и Шемячич явился к великому князю.
Тот встретил его ласково, но через несколько дней приказал бросить его в темницу по обвинению в сношениях с Литвой. Поговаривали, что причиной ареста князя стало его письмо к киевскому наместнику, где он предлагал службу свою королю Сигизмунду.
Однако очень многие при дворе не верили в это обвинение. Как бы там не было, по улицам Москвы ходил юродивый с метлой и кричал:
— Время очистить государство от последнего сора!
В этих словах слышался призыв избавить великого князя от последнего удельного князя. И этот призыв был услышан, так как юродивые в то время выражали то, что думал народ.
За Шемячича попытался заступиться игумен Троицкий Порфирий. Воспользовавшись приездом великого князя в Троицкий монастырь на храмовой праздник, Порфирий смело сказал ему:
— Если ты приехал в храм Безначальной Троицы просить милости за грехи твои, будь сам милосерд над теми, которых гонишь ты безвинно. А если ты, стыдясь нас, станешь уверять, что они виноваты перед тобой, то отпусти по Христову Слову какие-нибудь малые динарии, если сам желаешь получить от Христа прощение многих талантов!
За эти слова Порфирий был изгнан из монастыря и посажен в тюрьму в оковах. Через некоторое время его выпустили, но сана не вернули.
Что же касается митрополита, то он одобрил поступок великого князя и говорил, что «Бог избавил Государя от запазушного врага».
При этом святой отец почему-то забывал, как сам в своей грамоте к Шемячичу обещал ему полную безопасность.
Василий Иванович Шемячич, последний удельный князь, умер в Москве заключенным в «набережной» палате 10 августа 1529 года. Место погребения его тела неизвестно.
Тайна рождения Ивана
Счастливой преемницей Соломонии стала дочь Василия Львовича Глинского из рода к тому времени уже обедневших земельных магнатов Польско-Литовского королевства.
21 января 1926 года митрополит Даниил венчал Василия Ивановича. Несмотря на широкие гулянья, народ принял княгиню Елену прохладно, а «заволжские старцы» объявили брак блудом.
Более того, народ сочувствовал ссыльной княгине, к которой сразу же началось самое настоящее паломничество. И именно поэтому Василий перевел бывшую супругу в суздальский Покровский монастырь, подальше от глаз людских и их сострадания.
Его увлечение молодой красавицей было настолько сильным, что в угоду ей он сбрил бороду. Что там говорить, это был поступок по тем временам небывалый. Сбрить бороду означало не только потерять святость, но и открыть дорогу всевозможным порокам. Не говоря уже о том, что «скобленое рыло» означало принадлежность к лицам нетрадиционной сексуальной ориентации.
Что же касается Елены, то она была стройной блондинкой, с точеными ногами и красивой грудью. И ничего удивительного в том, что ее так полюбил начинавший прозревать Василий, не было.
Согласно летописцу, великий князь «возлюбил ее лепоты ради лица и благообразия возраста, наипаче ж целомудрия ради». Оно и понятно, ведь «Елена соединяла в себе такие чары, каких Василий не мог найти ни у одной русской».
Василий жил с молодой женой, что называется, душа в душу. И только одно омрачало его существование: долгожданного наследника так и не было. Положение осложнялась еще и слухами о том, что у сосланной в Покровский монастырь Соломонии в конце лета 1926 года родился сын.
С приходом Елены даже самым знатным боярам пришлось потесниться, и знать затаила злобу. Ничего другого им не оставалось, поскольку о былой вольнице, когда при малейшем несогласии с государем можно было хлопнуть дверью и «отъехать» к более щедрому и покладистому удельному князю, теперь было можно только вспоминать.
Но надежда оставалась. Шло время, новая жена Василия не беременела, и недоброжелатели Елены уже предвкушали изгнание великой княгини в монастырь.
Но их надеждам не суждено было сбыться, и 25 августа, в день апостолов Варфоломея и Тита, 1530 года Елена подарила Василию наследника.
Великий князь был настолько счастлив, что даже не обратил внимания на страшные предзнаменования, какими было отмечено рождение будущего русского царя.
А они и на самом деле не обещали ничего хорошего. В тот день над Русью прогремела небывалой силы гроза, горели пораженные молнию деревни и две реки вышли из берегов.
А вот затем началось самое интересное. Шло время, а Елена не беременела. Любовь любовью, но отсутствие наследника не могло не тревожить ее, поскольку и ее в любой момент могла ожидать участь несчастной Соломонии.
Сейчас уже никто не скажет: снизошел ли Бог до молитв Елены, помогли ли колдовские чары ее матери или все было намного проще, и Елена, дабы не искушать судьбу, зачала от другого мужчины. Но 25 августа 1530 года у Василия появился долгожданный наследник — будущий царь Иван Васильевич Грозный.
Чьим сыном был Иван Грозный на самом деле? Сия тайна не разгадана и по сей день. Понятно, что сторонники второй версии доказывают, что отцом Грозного был князь Оболенский. И доказательства их выглядят весьма убедительно: в течение многих лет две жены не могли забеременеть от Василия.
Да что там жены! Как говорили современники, Василий испробовал себя на многих женщинах и тоже безуспешно.
Что касается Елены, то дело было даже не в том, что она происходила из рода потомственных авантюристов. Рождение наследника было ее последним козырем в той сложной игре, которую она, по всей видимости, вела, и дабы заполучить его, она пошла бы на все. И не случайно будущего царя многие современники считали сыном «законопреступной жены» и её любовника.
«По юридической терминологии того времени, — писал один из историков, — Иван IV оказывается „выблядком“… и его сохранение в качестве наследника престола может объясняться только компромиссом между боярскими группировками, отложившими решение его судьбы на более позднее время». Называли и имя отца родившегося младенца: фаворит Елены Глинский князь Иван Телепнев-Оболенский…
Но и здесь возникает множество вопросов, и первый из них: каким образом Оболенский, если он был отцом Ивана, смог попасть в постель к великой княгине?
Пройти незамеченным, минуя стражу и всевозможных мамок, нянек и бабок в покои царицы, предаться с ней любви и так же незаметно уйти мог только какой-нибудь д'Артаньян. Тем не менее…
Существует и другая версия рассказанных выше событий, куда более привлекательная для романистов и обывателей. В ее появлении нет ничего удивительного: в истории нет и, наверное, никогда не будет более или менее заметного человека, о котором не ходили бы легенды. Зачастую, весьма удивительные.
Не стали исключением Василий и его жены, тайны интимной жизни которых раскрываются и по сей день. Поскольку наша история на самом деле полна загадок и тайн, надо «выслушать и другую сторону».
Даже сейчас многие историки считают, что встреча Василия III и совершенно безродной Елены Глинской была подстроена. Либо своими, либо «чужими». Под «своими» подразумевались бояре из ближнего окружения великого князя.
Если бы Василий ушел бездетным, ему наследовал бы его брат, что означало неизбежные в таком случае перестановки и потери.
Но могло быть и так, что в «знакомстве» великого князя с Еленой были замешаны и чужие. И в таком случае ниточки могли тянуться в Рим.
Несмотря на неудачи со времен Александра Невского, Папа не терял надежды сделать Русь католической. А если вспомнить, что рядом с Глинской стоял уже принимавший в свое время католичество и хорошо известный в Риме Михаил Глинский, то ничего невозможного в этом предприятии не было.
Надо было ли уговаривать саму Елену? Тоже вряд ли. Как и всякая женщина из знатного рода, она мечтала о славе и богатстве. И о богатстве больше, так как после бегства из Литвы ее род влачил в Москве незавидное существование.
Елена рано осталась сиротой и росла под опекой своего дяди Михаила, который сидел в тюрьме и вряд ли мог обеспечить ей достойное содержание.
О ее мечтах говорил и тот факт, что она отказывала сватавшимся к ней представителям самых знатных московских фамилий. И если бы это было не так, то вряд ли бы молодая и очень красивая девушка пошла бы замуж за старика, который был старше ее на тридцать с лишним лет.
Помимо жажды богатства и знатности, в ней текла горячая кровь известных на всю Европу авантюристов. И чего только в этом плане значил ее дядя Михаил, о котором мы уже рассказали выше.
Сложно сказать, как именно он готовил свою племянницу к замужеству с Василием, будучи в неволе, но и по сей день существует версия, что он организовал женитьбу Василия на своей племяннице и отправил в монахини законную супругу великого князя.
Да и сама мысль о том, что она могла стать великой княгиней, не могла не кружить молодой красавице голову. Разница в годах с будущим мужем?
Так это чепуха! Если и умрет, не страшно! Мать наследника русского престола никогда в накладе не останется! А в том, что она таковой станет, Елена не сомневалась. Если бесплоден сам великий князь? Да тоже не беда, с ее умом и изобретательностью она всегда найдет нужный выход…
И если встреча Елены с Василием была на самом деле подстроена, ее режиссеры не ошиблись: Василий влюбился с первого взгляда и сразу же заговорил о разводе.
А вот затем началось самое интересное. Шло время, а Елена не беременела. Любовь любовью, но отсутствие наследника не могло не тревожить ее, поскольку и ее в любой момент могла ожидать участь несчастной Соломонии.
Сейчас уже никто не скажет: снизошел ли Бог до молитв Елены, помогли ли колдовские чары ее матери или все было намного проще, и Елена, дабы не искушать судьбу, зачала от другого мужчины. Но 25 августа 1530 года у Василия появился долгожданный наследник — будущий царь Иван Васильевич Грозный.
Чьим сыном был Иван Грозный на самом деле? Сия тайна не разгадана и по сей день. Понятно, что сторонники второй версии доказывают, что отцом Грозного был князь Оболенский. И доказательства их выглядят весьма убедительно: в течение многих лет две жены не могли забеременеть от Василия.
Да что там жены! Как говорили современники, Василий испробовал себя на многих женщинах и тоже безуспешно.
Что касается Елены, то дело было даже не в том, что она происходила из рода потомственных авантюристов. Рождение наследника было ее последним козырем в той сложной игре, которую она, по всей видимости, вела, и дабы заполучить его, она пошла бы на все. И не случайно будущего царя многие современники считали сыном «законопреступной жены» и её любовника.
«По юридической терминологии того времени, — писал один из историков, — Иван IV оказывается „выблядком“… и его сохранение в качестве наследника престола может объясняться только компромиссом между боярскими группировками, отложившими решение его судьбы на более позднее время».
Называли и имя отца родившегося младенца: фаворит Елены Глинский князь Иван Телепнев-Оболенский…
Но и здесь возникает множество вопросов, и первый из них: каким образом Оболенский, если он был отцом Ивана, смог попасть в постель к великой княгине?
Пройти незамеченным, минуя стражу и всевозможных мамок, нянек и бабок в покои царицы, предаться с ней любви и так же незаметно уйти мог только какой-нибудь д'Артаньян. Тем не менее…
«Непоправимое, — пишет в своей книге-версии „Тайная любовь княгини“ Евгений Сухов, — случилось в тот день, когда Иван Федорович остался дежурить подле спальных покоев государя. Князь приготовился уже к долгому и скучному сидению в сенях и обругал себя за то, что не захватил с собой посох, с помощью которого удобно поучать уснувших в карауле холопов и не слишком расторопных слуг, когда дверь неожиданно распахнулась и на пороге предстала Елена.
Конюшему полагалось склонить голову пониже и просить прощения у государыни, что посмел он нечаянно узреть ее пречистое лицо, но глаза, вопреки рассудку и воле, были нацелены прямо в ее голую шею.
Князь подумал, как, должно быть, выгнется ее шея от страстного поцелуя. Возможно, она будет напоминать лебединую, когда благородная птица, набрав разбег, стремится оторваться от поверхности воды.
Иван Федорович даже не сразу сообразил, что Елена стояла простоволосая и почти неприкрытая, что наготу великой княгини скрывает лишь сорочка, через которую можно было отчетливо различить высокую, волнующую грудь.
— Что же ты своей государыне поклон-то не отдаешь? — с легкой улыбкой укорила Елена Васильевна холопа.
— Прости, государыня, бес меня попутал.
Князь опустил глаза, а потом неистово, как это делает юродивый, чтобы замолить тяжкий грех, отложил зараз двадцать поклонов.
— Поднимись, Иван Федорович. Или ты своих глаз от моих ног оторвать не можешь?
Князь Иван разогнулся.
— Чего прикажешь, государыня?
— Что же можно такому молодцу приказать? — игриво ответствовала великая княгиня. — Пожалуй, только одно — проходи в горницу, князь.
Помешкал Овчина, а потом перекрестился украдкой и зашагал вслед за государыней.
— А Василий Иванович-то чего? — прошептал он чуть слышно, понимая, впрочем, что не устрашит уже его даже грозный государев оклик.
Постельная комната — святое место, куда дозволения вступать имеет только постельничий. Даже дежурный боярин не мог нарушать этого заповедного правила и никогда не проходил дальше сеней. Это было гнездо всего государства, где великие князья миловались со своими женами и плодили потомство. И тут Иван Федорович увидел государеву постель.
Она была спрятана под высоким светло-зеленым балдахином и, если бы не меховой бархат, напоминала бы походный шатер.
— Я Василию Ивановичу зелья снотворного подсыпала, — призналась государыня, — теперь он до обедни не пробудится. За мной иди, Ваня. Иль боишься? — Ее брови встрепенулись как бы от удивления. — Не думала я, что отважный воевода таким робким может быть.
Воистину ни перед какой сечей Иван так не волновался. Каждый шаг походил на движение по татарской степи — не успеешь увернуться, как голова скатится на землю. А Елена уводила конюшего все далее.
— Чего же ты робеешь, витязь? — всерьез укорила князя государыня. — Иль голую бабу никогда не видел? Иль, может, немощен, как мой разлюбезный муженек? Ежели так, молодец, вот тебе порог!
Иван почувствовал, что княгиня сердится.
— Прости меня, господи, — он попытался отыскать глазами Поклонный крест.
— Не ищи креста, — улыбнулась Елена Васильевна. — Там, где грех, их не бывает, они все в комнате государя остались. Обними меня, молодец, ну, смелее!
Иван Федорович, однако, даже не шевельнулся, стоял, словно пораженный колдовским наговором, и тогда великая княгиня сама страстно прильнула к его груди.
Овчина ушел незаметно, как и пришел. Ничто не изменилось ни назавтра, ни через день. Три часа, проведенные наедине с Еленой, не помешали конюшему смотреть Василию Ивановичу в лицо и называть его великим государем».
Никто не спорит, все могло быть именно так. Елена обратила внимание на статного и красивого воина, и он ей понравился. Тем более, что ей и искать-то не надо было по причине его почти постоянного нахождения в Кремле. Но одно дело нравиться и совсем другое идти на столь рискованный шаг.
А сам великий князь? Неужели он не слышал того, о чем сплетничала вся Москва? Конечно, слышал и… сразу же после рождения царевича Ивана пожаловал Ивану Оболенскому высокий придворный чин конюшего. А это было уже нечто, поскольку конюший возглавлял боярскую думу.
Если отбросить все догадки, то правды мы не узнаем никогда, поскольку истину не мог знать никто, включая самих непосредственных участников этого треугольника.
Даже если Елена и вступила в преступную связь, то это вовсе не означало того, что она не забеременела от мужа. Да и не в этом по большому счету дело.
Я понимаю авторов сенсационных телепрограмм и статей, для которых сенсации являются главным в их работе.
Расчет их безошибочен. Для людей, не имеющих понятия об истинной истории того или иного правителя, тайны его интимной жизни являют первостепенный интерес.
Беда в другом. Елена во всех этих «открытиях» предстает легкомысленной потаскушкой, готовой ради собственного блага на все тяжкие.
Надо переспать с другим мужчиной? Нет проблем. Мешает любви старик-муж? Ну что же, ножичков у нас, как говорил один из героев знаменитого фильма, на всех хватит.
Да что там мужа! В одном телешоу о Глинской она убивает себя сама после того, как ее мать-колдунья приговорила к смерти… сына Ивана!
Ну да Бог с ними, с этими «исследователями». Они делают передачи и пишут статьи для дилетантов, и главное для них — удивить.
Кем была на самом деле Елена Глинская? Ответить на этот вопрос можно. Особенно если вспомнить известное выражение о том, что судить надо по делам. А дел этих самых, надо заметить, хватало. И начались они сразу после похорон Василия III…
Загадка завещания
Умирающий Василий имел много причин беспокоиться о судьбе малолетнего сына: при малютке осталось двое дядей, которые хотя отказались от прав своих на старшинство. Но при первом удобном случае они, могли сослаться на невольную присягу и возобновить старые притязания.
Эти притязания тем более были опасны, что вельможи, что вельможи, потомки князей, тяготились новым порядком вещей, введенным при Василии и отце его.
— Вы бы, братья мои, князь Юрий и князь Андрей, стояли крепко в своем слове, на чем мы крест целовали, — говорил умирающий братьям.
Боярам он счел нужным напомнить о происхождении своем от Владимира киевского и что он и сын его — прирожденные государи.
Для утверждения завещания он пригласил в качестве душеприказчиков своего младшего брата — удельного князя Андрея Старицкого, трех бояр (самого авторитетного из руководителей Боярской думы князя В. Шуйского, ближнего советника М. Юрьева и М. Воронцова) и других советников, не имевших высших думных чинов.
В нарушение традиции великий князь решил ввести в опекунский совет Михаила Глинского, который был чужеземцем в глазах природной русской знати и из двадцати лет, прожитых в России, тринадцать провел в тюрьме как государственный преступник.
Решительность, опыт и энергия Глинского позволяли Василию III надеяться, что он оградит безопасность родной племянницы Елены Глинской. Убеждая советников, Василий III указывал на родство Глинского с великой княгиней, «что ему в родстве по жене его».
Почему Василий позвал «государственного преступника» Глинского? Да только потому, что знал: кто-кто, а этот на самом деле будет стоять до конца, ибо его собственная жизнь зависела от жизни его племянницы.
— Тело свое на раздробление отдай, — сказал Глинскому Василий, — и кровь пролей за сына моего Ивана и за жену мою….
Глинский пообещал и кровь пролить, и тело на раздробление отдать. А вот о чем думал князь в столь трагическую для русского государства минуту, знал только он один. Не думать он не мог, поскольку смерть великого князя открывала перед ним такие широкие горизонты, за которые можно было обещать все, что угодно…
Как это часто случалось в истории, у постели больного шел самый обыкновенный политический торг. Бояре соглашались выполнить волю государя, но настаивали на включении в число опекунов-душеприказчиков своих родственников.
Василий III принял их условия, и Василий Шуйский провел в душеприказчики брата боярина Ивана Шуйского, а Михаил Юрьев — двоюродного дядю боярина Михаила Тучкова.
При этом были еще и те, кто, не входя в опекунский совет, стояли рядом с ним. Среди них выделялся Иван Юрьевич Поджогин по прозвищу Шигона.
Этот ловкий и умный человек по худородству не мог претендовать на высокий думный чин, и, тем не менее, стал одним из самых близких Василию людей.
Впрочем, чего удивительного! Шигона занимался устройством тех самых деликатных дел, о которых было не принято говорить вслух. Поговаривали, будто и прозвище свое этот мастер тайных дел получил за то, что любил жечь пытаемых. Чтобы разговорчивее были. Он часто «работал» по поручению государя с посланниками иностранных владык.
Василий верил этому человеку как себе, и не случайно именно ему было доверено «целовать крест» пред послами за отсутствующего боярина Г. Ф. Давыдова, который ведал внешними сношениями.
Вводя подобных людей в круг своих душеприказчиков, Василий III надеялся с их помощью оградить трон от покушений со стороны могущественной удельно-княжеской аристократии.
Избранные советники должны были управлять страной и опекать великокняжескую семью в течение двенадцати лет, пока наследник не достигнет совершеннолетия.
В опекунский совет, который должен был управлять страной до совершеннолетия Ивана, вошли князь Андрей Старицкий, Михаил Глинский, братья Василий и Иван Шуйские, М. Ю. Захарьин, Михаил Тучков и Михаил Воронцов.
По замыслу великого князя, созданная им в опекунском совете система противовесов должна была сохранить порядок правления страной доверенными людьми и уменьшить распри в аристократической Боярской думе. Да и сам опекунский совет был, по существу, одной из комиссий Боярской думы.
Назначение Шуйских определялось тем, что добрая половина членов думы представляла коренную суздальскую знать. Из старомосковских родов боярский чин имели трое Морозовых, Воронцов и Юрьев-Захарьин. Но они занимали низшее положение по сравнению с княжеской знатью.
Опекунский совет был составлен из авторитетных бояр, представлявших наиболее могущественные аристократические семьи России. Есть и еще один весьма веский аргумент в пользу опекунского совета: совет из узкого круга особенно приближенных к великому князю бояр существовал всегда. И не случайно современники упрекали Василия в том, что он «решает все дела с несколькими ближайшими советниками без совета с Боярской думой».
На последнее прощание Василий пригласил к себе князей Дмитрия Бельского с братьями, князей Шуйских с Горбатыми и «всех бояр».
Терзаемый предсмертными муками, Василий Иванович знал, что наибольшую опасность для наследника представляют его братья.
Еще бы ему не знать! Отношения между ними оставались напряженными почти все время правления Василия, и князь Юрий четверть века ждал своего часа, рассчитывая на то, что Василий умрет бездетным и московский престол достанется ему. Будучи опытным политиком, он слишком хорошо знал, чего стоят сейчас данные ему обещания, и все же просил:
— Вы, братья, — в последний раз обратился великий князь к боярам, — стойте крепко, чтоб мой сын правил государством государь и чтобы была в земле правда. Слушайте князя Михаила! Пусть он человек к нам приезжий, но вы должны держать его за здешняго уроженца, ибо он мне прямой слуга…
«Братья» обещали и хоть как-то успокоили умиравшего великого князя. Отпустив бояр, Василий III оставил у себя Михаила Юрьева-Захарьина и Ивана Шигону и Михаила Глинского. Им он и отдал последние распоряжения, касавшиеся его семейных дел и «великой княгини Елены».
3 декабря 1533 года игумен Троицкий Иоасаф стоял у кровати умирающего великого князя. Неожиданно для священника тот открыл глаза и сказал:
— Отче! Молись за государство, за моего сына и за бедную мать его! У вас я крестил Иоанна, отдал Угоднику Сергию, клал на гроб Святого, поручил вам особенно! Молитесь о младенце государе!
Собрав последние силы, великий князь позвал думных бояр: Шуйских, Воронцова, Тучкова, Глинского, Шигону, Головина и дьяков.
Держась на одной силе воли, он проговорил с ним целых четыре часа о новом правлении и о сношениях бояр с великою княгинею во всех важных делах. И слушавшие его люди с изумлением отмечали удивительную твердость, хладнокровие и заботливость великого князя о судьбе оставляемой им державы.
В восьмом часу к нему пришли братья и стали уговаривать его поесть. Василий покачал головой.
— Смерть предо мною, — сказал он, — хочу благословить сына и проститься с женой… Впрочем, нет, не надо! Им будет тяжело видеть меня… такого…
Однако братья и бояре уговорили его попрощаться с Еленой и Иваном, и князь Андрей и Михаил Глинский пошли за ними. Государь возложил на себя крест Св. Петра Митрополита и хотел прежде видеть сына.
Князь Иван Глинский принес его на руках. Держа крест, Василий сказал младенцу:
— Да будет на тебе милость Божия и на детях твоих! Как Святой Петр благословил сим крестом нашего прародителя, великого князя Иоанна Данииловича, так им благословляю тебя, моего сына…
Благословив сына, Василий попросил надзирательницу, боярыню Агриппину беречь как зеницу ока своего державного питомца. В этом момент князь Андрей и боярыня Челяднина вели под руки рыдающую Елену. Увидев ее, великий князь слабо улыбнулся.
— Мне лучше, — сказал он, — мне уже не больно…
Елена собралась с силами и прекратила рыдать.
— Кому поручаешь бедную супругу и детей? — спросила она.
— Иоанн будет государем, — ответил Василий, — а тебе, следуя обыкновению наших отцов, я назначил в духовной своей грамоте особенное достояние…
Затем по просьбе супруги, он велел принести меньшего сына, Юрия и благословил его крестом. Прощание с Еленою не оставило никого безучастным, все плакали и молились.
Елена не хотела покидать умиравшего мужа, и тогда Василий приказал вывести ее. Заплатив последнюю дань миру и государству, он думал только о Боге.
Еще в Волоке он просил своего духовника протоиерея Алексия и любимого старца Мисаила не предавать его земле в белой одежде. «Если поправлюсь, — обещал он, — в миру не останусь». И вот теперь, в последние минуты своего пребывания на земле, великий князь решил принять постриг.
Отпустив Елену, Василий велел принести монашескую ризу и попросил привести к нему игумена Кирилловской обители, в которой он желал быть постриженным. Того не было в Москве, и к Василию явился Иоасаф Троицкий с образами Владимирской Богоматери и Св. Николая.
Духовник Алексий пришел с запасными дарами, чтобы дать их Василию в минуту кончины.
— Будь передо мною, — сказал Василий, — и не пропусти сего мгновения!
Стали читать канон на исход души. Василий слушал с закрытыми глазами, потом позвал ближнего боярина, Михаила Воронцова. Обняв его, он сказал брату Юрию:
— Я умираю точно так, как и наш родитель…
После этих слов Василий потребовал немедленного пострижения, однако князь Андрей Иоаннович, Воронцов и Шигона стали отговаривать его, вспоминая Св. Владимира, который не хотел быть монахом и был назван равноапостольным, и Дмитрия Донского, который хоть и ушел мирянином, но своими великими добродетелями заслужил Царствие Небесное.
Начался спор, в течение которого Василий крестился и ожидал священного обряда. Митрополит Даниил взял черную ризу и подал Игумену Иоасафу.
Князь Андрей и Воронцов хотели вырвать ее, и тогда митрополит произнес ужасные слова:
— Не мешайте мне, или я лишу вас своего благословления! Никто не отнимет у меня души его. Добр сосуд серебряный, но лучше позлащенный!
Василий отходил. Спешили кончить обряд. Митрополит, надев епитрахиль на игумена Иоасафа, постриг великого князя, ставшего Варлаамом. Евангелие и Схима Ангельская лежали на груди умирающего инока. Несколько минут прошли в полнейшей тишине. Наконец, Шигона воскликнул:
— Государь скончался!
Все зарыдали, и в этот момент случилось чудо: лицо Василия просветлело, и тяжелый запах от раны сменился благоуханием. Митрополит омыл тело и вытер хлопчатою бумагою.
Была полночь, но в Москве никто не спал. Толпившийся на улицах народ с ужасом ждал печальной вести. И когда эта весть была озвучена, плач стоял от дворца до Красной площади.
Митрополит одел умершего в монашеское одеяние, вывел его братьев в переднюю горницу и взял с них клятву быть верными слугами Ивана и матери его, не мыслить о Великом Княжении, не изменять ни делом, ни словом.
Обязав такою же присягою и всех вельмож, чиновников, детей боярских, он пошел с самыми знатными боярами к Елене, которая, завидев печальную процессию, упала в обморок. Бояре молчали, и только один митрополит именем Веры утешал бедную вдову со слезами на глазах.
Затем ударили в большой колокол, тело положили на одр, принесенный из Чудова монастыря, и открыли двери. Народ с громким плачем бросился целовать холодные руки покойного.
Любимые певчие Василия пели «Святый Боже!» Иноки Иосифова и Троицкого монастыря отнесли гроб в церковь Св. Михаила.
Елена не могла идти. Дети боярские взяли ее на руки. Князья Василий Шуйский, Михаил Глинский, Иван Телепнев-Оболенский и Воронцов шли за ними.
Погребение было печально и торжественно, а неутешный народ скорбел так, что летописец с чистым сердцем мог написать в своей летописи: «Дети хоронили своего отца».
Так кончил свои дни великий князь всея Руси Василий III. Судя по рассказам современников, он был суровым человеком, уступавшим по дарованиям своему отцу. Однако это вовсе не умаляет его заслуг перед Русью. Он делал все, что мог, и продолжал политику своего великого предшественника. И лучшей эпитафией ему будут слова Н. А. Карамзина.
«Великий князь Василий, — писал знаменитый историк, — занимает достойное место в нашей истории. Да, он уступал и отцу и сыну в редких природных дарованиях: первому в обширном государственном уме, а второму в силе духу, в живости разума и воображении. Но он упорно шел путем, указанным ему мудростию отца. Пусть и без страсти, он приближился к величию России.
Он не был гением, но добрым правителем. Он любил государство более собственного великого имени и в этом отношении достоин вечной похвалы, которую не многие венценосцы заслуживают. Иваны III творят, Иваны IV прославляют и нередко губят, Василии сохраняют, утверждают Державы и даются тем народам, коих долговременное бытие и целость угодны Провидению».
Остается только добавить, что счастлив правитель, о котором можно сказать такие слова.
Великий князь был торжественно погребен в Архангельском соборе Московского Кремля. В середине 50-х годов XVII века келарь Троице-Сергиева монастыря Симон отметил преставление Василия Ивановича в своем Месяцеслове: «В лето 7046 преставился благоверный великий князь Василей Иванович, во иноцех Варлам, и во время преставления его исполнися храм благоухания многа».
После смерти Василия III бразды правления перешли в руки назначенных им опекунов.
Над гробом Василия еще читали псалмы и служили беспрерывную панихиду, а уже 6 декабря в соседнем Успенском соборе митрополит Даниил венчал на великое княжение его сына, трехлетнего Ивана.
— Бог благословляет тебя, князь великий Иван Васильевич, государь всея Руси! — торжественно провозгласил митрополит, — будь здрав на великом княжении, на столе отца своего!
Новому государю пропели многолетие, к нему пошли князья и бояре с дарами, после чего отправили по всем городам детей боярских приводить к присяге новому великому князю жителей городских и сельских.
Странно было слышать, как из открытых дверей стоящих рядом храмов несутся на Соборную площадь и плач об упокоении души усопшего отца, и радостные голоса певчих, возглашающих многолетие сыну.
Москвичи испуганно шептались: виданное ли дело — отца еще не схоронили, а сына уже венчают на царство? По всем приметам такое венчание ничего хорошего не обещало, и в столице стали поговаривать о том, что много христианских жизней загубит великий князь Иван Васильевич, если надевают на него шапку Мономаха под погребальный звон и заупокойные молитвы. И страшная эта примета, как показало будущее, оправдалась с лихвой.