Русский царь, последний представитель династии Рюриковичей. Второй сын царя Ивана IV Грозного и его первой жены — Анастасии Романовой. Прославился как самый слабоумный царь России.
Две ипостаси Блаженного царя
18 марта 1584 года на царском троне, где еще недавно восседал грозный тиран и мучитель, Россия увидела двадцатисемилетнего «постника» и молчальника, созданного «более для кельи, нежели для власти державной рожденного».
Так говорил в часы искренности о своем сыне Федоре сам Грозный, оплакивая смерть любимого, убитого им самим старшего сына. И внешне ничего царственного не было в облике нового царя: ни сановитой наружности отца, ни мужественной красоты деда и прадеда.
Это был тихий беззлобный царь, который практически всегда улыбался, так что и понять было нельзя, что это веселый нрав или признак идиотизма.
Федор был очень ласков, тих, милостив и набожен. Большую часть дня он проводил в церкви, а в качестве развлечения любил смотреть кулачные бои, забавы шутов и потехи с медведями. Если кто приходил к царю с какой-то просьбой или предложением, он отсылал его к Годунову.
Царь был небольшого роста, приземист, одутловат, походку имел нетвердую, по характеру был ленив. Но народ его очень любил именно за его набожность.
А вот каким нового русского царя видели иностранцы. Польский посланник Сапега, представленный Федору, писал о русском царе: «Хотя про него говорили, что у него ума не много, но я увидел, как из собственного наблюдения, так и из слов других, что у него вовсе его нет».
Немецкий ландскнехт Конрад Буссов, написавший в соавторстве с лютеранским пастором Мартином Бэром «Хронику событий 1584–1613 годов», считал Федора Ивановича человеком «весьма благочестивым» и «на их московский лад» богобоязненным, отмечая, что царь больше интересовался делами веры, чем делами правления.
Английский торговый агент Джером Горсей писал о Федоре Ивановиче, что тот «прост умом».
Французский наемник на русской службе Жак Маржерет писал несколько резче: «Власть унаследовал Федор, государь весьма простоватый, который часто забавлялся, звоня в колокола, или бóльшую часть времени проводил в церкви».
Наиболее развернутая характеристика русского государя принадлежит перу Джильса Флетчера, английского дипломата.
«Теперешний царь (по имени Феодор Иванович), — писал он, — относительно своей наружности: росту малого, приземист и толстоват, телосложения слабого и склонен к водяной; нос у него ястребиный, поступь нетвердая от некоторой расслабленности в членах; он тяжел и недеятелен, но всегда улыбается, так что почти смеется. Что касается до других свойств его, то он прост и слабоумен, но весьма любезен и хорош в обращении, тих, милостив, не имеет склонности к войне, мало способен к делам политическим и до крайности суеверен. Кроме того, что он молится дома, ходит он обыкновенно каждую неделю на богомолье в какой-нибудь из ближних монастырей».
«В особенности, — писал в своих воспоминаниях голландский купец и торговый агент в Москве Исаак Масса, — прославлял он немногих служивших у него иноземцев, ведших себя лучше самих московитов. Он был столь благочестив, что часто желал променять свое царство на монастырь, ежели бы только это было возможно».
Все эти высказывания сделаны иностранцами, у которых не было оснований относиться к Федору Ивановичу с особенной приязнью или, напротив, с ненавистью. Из их слов видно общее мнение: русский монарх «прост» и не блещет интеллектом, но это добрый, спокойный и благочестивый человек. Но в то же самое время нет ни единого упоминания о его государственных способностях.
Большинство наших историков считают, что Фёдор был не способен к государственной деятельности, по некоторым данным слабый здоровьем и умом; принимал мало участия в управлении государством.
Возникает естественный вопрос, а как же правил такой человек? А никак. Он вообще не правил, только царствовал. Царь находился под опекой сначала совета вельмож, а затем своего шурина Бориса Фёдоровича Годунова, который с 1587 года был фактически единоличным правителем государства.
Как Борис добился такого положения?
Умирающий Грозный в помощь сыну создал Верховную Думу из пяти человек: Никиты Романова, Ивана Мстиславского, Ивана Петровича Шуйского, Богдана Бельского и Бориса Годунова.
Однако среди членов Думы однозначного отношения к Федору не было. Если Никита Романович и Борис были сторонниками его воцарения, то Богдан Бельский вынашивал мысль посадить на престол последнего сына Грозного, Дмитрия.
Но доброхоты Федора Иоанновича сумели обезопасить Бельского и других сторонников Дмитрия: в первую же ночь после смерти Грозного они схватили многих из семейства Нагих, разослали их по разным городам, а потом младенца Дмитрия с матерью Марией Нагой отослали в Углич. Сам Бельский был отправлен воеводой в Нижний Новгород.
31 мая 1584 года Федор Иоаннович венчался на царство. Мягкосердечному царю, не имеющему ни государственного ума, ни твердости духа, ни желания управлять государством, нужен был советник или помощник, на которого он возложил бы всю тяжесть царствования.
За право быть ему опорой, и развернулась борьба между членами Верховной Думы.
Бывший опричник, женатый на дочери Малюты Скуратова, жестокого вершителя казней, Годунов, благодаря чрезвычайной осмотрительности и осторожности, не запятнал свое имя кровью.
Говорили, что Грозный сильно избил его своим жезлом, когда тот заступался за царевича Ивана, а затем, осознав свой великий грех, приблизил затем Годунова к себе.
К началу царствования Федора Годунову было тридцать два года. Красивый, умный, расчетливый, ловкий, изворотливый, он имел огромное влияние на царя.
В том помогала ему сестра Ирина — жена царя Федора. Ирина многое делала для создания прочного союза между царем, не способным властвовать, и братом, рвущимся к власти.
Любя свою супругу, кроткий Федор и в хитром, льстивом брате ее видел лишь своего истинного добродетеля, а потому с радостью в душе целиком передавал ему управление страной. Властолюбивый Борис, поставивший перед собой цель непременно взойти на Олимп власти и тем возвысить свой род, умело пользовался и любовью царя, и ситуациями.
Действуя осторожно, обдуманно и только наверняка, он вскоре получил самый высокий боярский титул и стал наместником двух царств: Казанского и Астраханского. Был он после царя самым богатым человеком в России.
Теперь это был не просто временщик и любимец царя, а властитель в государстве. Он повелевал именем царя, но действовал по своему усмотрению и по совету близких ему людей.
Именем царя были смещены «худые» воеводы, увеличили жалованье чиновникам. Следовало восстановить честь оружия и спокойствие России. Начали с Казани.
Нелегко было оставшимся членам Верховной Думы и представителям знатных боярских родов смирить гордыню, видя стремительное возвышение любимца царя, еще очень молодого, татарского происхождения и незнатного.
Иван Мстиславский и Шуйские составили против Годунова заговор с целью его убийства. Но, ни заговор, ни последующая затем попытка расторгнуть брак Федора с якобы бесплодной Ириной и тем отторгнуть Бориса от царя, успеха не имели. Набравший силу Годунов жестоко расправился со своими противниками.
По его приказу Иван Мстиславский был пострижен в монахи, а Иван Петрович и Андрей Иванович Шуйские были тайно умерщвлены.
Вместе с ними пострадало и много других знатных людей: иных сослали, других посадили в темницы, а кому-то отрубили голову. Было пролито множество невинной крови.
Пострадал и митрополит Дионисий, пытавшийся было защитить перед царем жертвы годуновской мести. Но слишком близко к Федору был его шурин. Митрополит был свергнут и заключен в монастырь. Новым митрополитом был назначен покорный Борису архиепископ Иов.
Теперь Годунов делал все возможное, чтобы у Федора и Ирины родился сын. Именно поэтому он постоянно вдалбливал царю, что слишком частое интимное общение с женой являет собой великий грех и тем самым он ухудшает свое будущее.
Именно Годунов добился, чтобы у царя и царицы даже не было общей спальни, а постель они разделяли всего несколько раз в году перед постами.
Но даже при такой «активной» супружеской жизни Ирина умудрилась однажды забеременеть и родила дочь. Но от худого семени не бывать доброго племени — малышка умерла, едва дожив до года.
После этого супружеские отношения совсем сошли нанет, и «добрый» шурин мог только потирать руки от радости.
«Царь Феодор Иоаннович, — писал в своей „Русской истории в жизнеописаниях её главнейших деятелей“ Н. И. Костомаров, — был чужд всего, соответственно своему малоумию. Вставал он в четыре часа, приходил к нему духовник со святою водою и с иконою того святого, чья память праздновалась в настоящий день.
Царь читал вслух молитвы, потом шёл к царице, которая жила особо, вместе с нею ходил к заутрене, потом садился в кресло и принимал близких лиц, особенно же монахов.
В девять часов утра шёл к обедне, в одиннадцать часов обедал, потом спал, потом ходил к вечерне, иногда же перед вечернею в баню. После вечерни царь до ночи проводил время в забавах: ему пели песни, сказывали сказки, шуты потешали его кривляниями.
Феодор очень любил колокольный звон и сам иногда хаживал звонить на колокольню. Часто он совершал благочестивые путешествия, ходил пешком по московским монастырям.
Но кроме таких благочестивых наклонностей Феодор показывал и другие, напоминавшие нрав родителя. Он любил смотреть на кулачные бои и на битвы людей с медведями.
Челобитчики, обращавшиеся к нему, не видели от него участия: „избегая мирской суеты и докуки“, он отсылал их к Борису Годунову.
Слабоумие Феодора не внушало, однако, к нему презрения. По народному воззрению, малоумные считались безгрешными и потому назывались „блаженными“. Монахи восхваляли благочестие и святую жизнь царя Феодора, ему заживо приписывали дар прозрения и прорицания».
Все так, и положение Бориса Годунова при царском дворе было столь значимо, что заморские дипломаты искали аудиенции именно у Бориса Годунова, его воля была законом. Фёдор царствовал, Борис управлял — это знали все и на Руси, и за границей.
Впрочем, существует и другой взгляд на самого блаженного царя, и ее сторонники видят в нем настоящего государственного деятеля. И он в их глазах являет собой самую настоящую трагическую фигуру, не лишенную обаяния и залитую светом благодати.
Не блаженненький — блаженный! Не дурачок, но по-настоящему добрый, бескорыстный, глубоко верующий человек. Для Русской Православной Церкви — это прежде всего святой, человек высокой нравственности и большого благочестия. Еще в первой половине XVII века он попал в святцы как «московский чудотворец».
Какой я царь? Меня во всех делах
И с толку сбить, и обмануть нетрудно.
Именно так говорит сам о себе Федор Иоаннович в пьесе Алексея Толстого.
Знаменитый публицист XVII века Иван Тимофеев, автор историко-философского трактата «Временник», писал о сыне Ивана Грозного с восхищением. Самому Ивану Васильевичу не досталось и трети таких похвал — с ним Тимофеев обошелся без особого пиетета.
«Своими молитвами, — писал он, — царь мой сохранил землю невредимой от вражеских козней. Он был по природе кроток, ко всем очень милостив и непорочен и, подобно Иову, на всех путях своих охранял себя от всякой злой вещи, более всего любя благочестие, церковное благолепие и, после священных иереев, монашеский чин и даже меньших во Христе братьев, ублажаемых в Евангелии самим Господом.
Просто сказать — он всего себя предал Христу и все время своего святого и преподобного царствования; не любя крови, как инок, проводил в посте, в молитвах и мольбах с коленопреклонением — днем и ночью, всю жизнь изнуряя себя духовными подвигами…
Монашество, соединенное с царством, не разделяясь, взаимно украшали друг друга; он рассуждал, что для будущей (жизни) одно имеет значение не меньше другого, [являясь] нераспрягаемой колесницей, возводящей к небесам. И то и другое было видимо только одним верным, которые были привязаны к нему любовью. Извне все легко могли видеть в нем царя, внутри же подвигами иночества он оказывался монахом; видом он был венценосцем, а своими стремлениями — монах».
По мнению Н. Карамзина, Ф. И. боялся власти как опасного повода к грехам.
В государственной летописи сохранилось описание начальных дней царствования этого государя. Нигде не видно никаких признаков слабоумного поведения — напротив, когда проходил обряд венчания на царство, Федор Иванович дважды публично выступал с речами, утверждая свое желание повторить эту церемонию, впервые введенную при его отце.
Конечно, сейчас трудно судить, сколь точно передано летописцем содержание монарших речей. Но сам факт их произнесения никаких сомнений не вызывает: англичанин Горсей, беспристрастный свидетель происходящего, тоже пишет о том, что царь прилюдно держал речь.
Исключительно важно свидетельство неофициального, иными словами, частного исторического памятника — «Пискарёвского летописца». В нем о Федоре Ивановиче сказано столько доброго, сколько не досталось никому из русских правителей.
Его называют «благочестивым», «милостивым», «благоверным», на страницах летописи приводится длинный список его трудов на благо Церкви.
Кончина его воспринимается как настоящая катастрофа, как предвестие худших бед России: «Солнце померче и преста от течения своего, и луна не даст света своего, и звезды с небеси спадоша: за многи грехи християнския преставися последнее светило, собратель и облагодатель всея Руския земли государь царь и великий князь Федор Иванович…»
Обращаясь к прежнему царствованию, летописец вещает с необыкновенной нежностью: «А царьствовал благоверный и христолюбивый царь и великий князь Феодор Иванович… тихо и праведно, и милостивно, безметежно. И все люди в покое и в любви, и в тишине, и во благоденстве пребыша в та лета. Ни в которые лета, ни при котором царе в Руской земли, кроме великого князя Ивана Даниловича Калиты, такие тишины и благоденства не бысть, что при нем, благоверном царе и великом князе Феодоре Ивановиче всеа Русии».
Похоже, слабоумным Федор Иванович представлялся только тем, кто привык к язвительной, глумливой премудрости и беспощадной жестокости его отца.
Конечно, после «грозы», присущей царствованию Ивана Васильевича, его сын мог выглядеть в глазах служилой аристократии слабым правителем. Но при его «слабости», «простоте» и «благочестии» дела государства устроились лучше, чем при неистовом родителе.
Именно при Федоре Ивановиче на Руси было введено патриаршество. За все годы его правления крымцы не сумели пробить брешь в русской обороне, а вот Иван Васильевич в 1571 году позволил им сжечь столицу.
На Урале и в Западной Сибири подданным русского царя удалось закрепиться лишь при Федоре Ивановиче. Атаман Ермак, начавший войну с Крымским ханством еще при Иване Васильевиче, как известно, был убит, а войско его разгромлено. Зато служилые люди с именами не столь знаменитыми несколько лет спустя сумели успешно продвинуться в том же направлении.
Наконец, Иван Грозный проиграл главную войну своей жизни — Ливонскую. Он не только утратил все завоеванное неимоверными усилиями, но и отдал врагу часть Новгородчины.
При Федоре Ивановиче грянула новая война. Царь лично отправился в поход и участвовал в боевых действиях. Отпустили бы правителя с полками, если бы он был беспомощным идиотом? И кого могла бы вдохновить в войсках подобная фигура?
Очевидно, что государь в глазах десятков тысяч военных людей не выглядел ни «юродивым», ни «помешанным». В результате ожесточенной борьбы Россия отбила тогда у шведов Ям, Копорье, Ивангород и Корелу. Москве удалось добиться частичного реванша за прежнее поражение в Ливонии.
Остается подвести итоги. Федор Иванович был человеком необыкновенно чистой, нравственной жизни, а в благочестии равнялся инокам из дальних обителей.
Иностранцы, особенно те, кто имел причины к вражде с русским государством, порой отзывались о царе как о сумасшедшем или о сущем простаке. Но факты свидетельствуют об ином. Государь не был ни помешанным, ни слабоумным. «Простота» его, вернее всего, была простотой не умственно отсталого, а блаженного, «Божьего человека».
Тайна Углича
Именно во время правления Федора Иоанновича произошло событие, которое во многом определило дальнеший ход истории на Руси. Оно было связанно со смертью сына Ивана Грозного и Марии Нагой царевича Дмитрия.
Как мы помним, сразу после смерти Ивана Грозного он был отправлен регентским советом вместе с матерью в Углич, где считался правящим князем и имел свой двор.
Реальной причиной тому было опасение регентов, что Нагой начнет борьбу за возведение Дмитрия на престол, и он может стать центром, вокруг которого сплотятся все недовольные правлением царя Фёдора. Ведь именно он после смерти Грозного царевич остался единственным представителем московской линии дома Рюриковичей.
Однако никаких реальных прав на «удел» кроме получения части доходов уезда ни сам царевич, ни его родня не получили. Реальная власть находилась у присланных из Москвы «служилых людей» под руководством дьяка Михаила Битяговского.
Говоря откровенно, царевич Дмитрий мог поспорить со своим братом Федором относительно здоровья. Со дня своего рождения он нес в себе наследственный недуг: уже в детстве проявилась эпилепсия — падучая, или черная болезнь, как тогда говорили.
Вдобавок обычные эпилептические припадки с судорогами и потерей сознания чередовались у Дмитрия с так называемыми эквивалентами припадков — внезапно наступающими приступами злобности и буйства.
Во время одного такого приступа он поранил собственную мать свайкой — железным колышком для игры в «тычку» (в ножички), в другой раз покусал дочь одного из родственников Нагих, да так, что девочку едва отняли от него.
Но в то же самое время он был рождён от брака, который православная церковь считала незаконными. Таким образом, он считался незаконнорождённым и исключался из числа претендентов на престол.
Но это только формально, ибо никто не мог дать гарантии того, что в такой непредсказуемой стране, какой уже тогда была Русь, считавшийся незаконнорожденным вчера, не станет рожденным по всем правилам завтра.
Положение осложнялось еще и тем, что у хилого здоровьем царя не было, а возможно, и не могло быть содбственных детей. Это, в свою очередь означало то, что со смертью Федора род Рюриковичей прерывался, а единмственным его продолжателем по мужкой линии являлся как раз царевич Дмитрий. И. конечно, Годунову наличие такого взрывоопасного претендента на трон не обещало спокойной жизни.
Углич и угличане славились независимым характером и верностью своим князьям. Они самоотверженно вставали на сторону своих правителей в их борьбе с московской властью. Вот и теперь угличане радушно встретили царевича Дмитрия, царицу Марию и ее родственников.
Но сами Нагие считали себя не правителями удельного княжества, а ссыльными. Царевич Дмитрий слышал разговоры взрослых: они бранили его распутного, безумного отца, осуждали безвольного старшего брата — царя Федора, а в особенности ругали боярина Бориса Годунова, фактически правившего государством.
Из Москвы в Углич был прислан дьяк Михаил Битяговский для управления хозяйством и присмотра за Нагими. С Битяговским-старшим приехали сын Данила, племянник Никита Качалов и несколько писцов-чиновников.
Царица Мария и старшие Нагие отнеслись к присутствию столичного чиновника как к неизбежному злу. Зато братья царицы, Михаил и Григорий Нагие, постоянно ругались с дьяком, чаще всего из-за денег.
Эпилептические припадки у царевича Дмитрия стали регулярными. Весной 1591 года царевич Дмитрий пережил несколько эпилептических припадков.
К середине мая болезнь как будто отступила. Пятнадцатого мая царица сводила мальчика к обедне, а потом отпустила поиграть со сверстниками из дворни. Его сопровождали мамка Василиса Волохова и кормилица Мария Колобова.
Дети играли в «тычку»: бросали нож-свайку в железное кольцо, положенное на землю. Вдруг у Дмитрия начался новый приступ. Как свидетельствовала Волохова, «пришла опять тажь черная болезнь, и бросило его о землю, и тут царевич сам себя ножом поколол в горло, и било его долго, да туто его и не стало».
Кормилица подхватила Дмитрия на руки, а мамка заголосила. На крик из дворца выбежала царица. В гневе она начала колотить мамку поленом, выкрикивая, что она не уберегла царевича, а сын ее Осип Волохов вместе с сыном Битяговского Данилой и племянником Никитой Качаловым зарезали Дмитрия. Волохова умоляла рассудить дело по справедливости, но царица ее не слушала и продолжала избивать.
В это время звонарь на колокольне, заметив что-то тревожное, ударил в набат, зазвонили и в другой церкви. В городе решили, что во дворце пожар.
Первыми прибежали братья Нагие, Мария передала полено одному из них. Появился дядя царицы Андрей Александрович, он отнес тело царевича в церковь Спаса и был с ним «безотступно». Во дворе уже собрался возбужденный народ угличский.
Обезумевшая мать и брат ее Михаил призывали угличан расправиться с уже названными злодеями, а теперь прибавили к ним еще дьяка Третьякова.
Началась настоящая резня. Челядь Нагих и угличане нашли и убили одного за другим отца и сына Битяговских и всех других обвиненных.
Убили их слуг, которые пытались своими телами заслонить господ. Убили человека, который посмел надеть свою шапку на избитую и простоволосую мамку. Убили угличан, которые толковали, что губят безвинных людей напрасно…
Три дня Углич был опьянен кровью и грабежами. Многие угличане бежали в окрестные леса. Люди Нагих разъезжали на телегах, оцепили город, чтобы весть о происходящем не просочилась в Москву.
Наконец, Нагие спохватились и принялись заметать следы: велели слугам подложить ко всем убитым ножи, вымазанные куриной кровью.
На четвертый день из Москвы прибыла комиссия и сразу приступила к «обыску» — расследованию. Комиссию составил Борис Годунов, но сам устранился от дальнейшего участия в «деле царевича Дмитрия».
Комиссия состояла из четырех человек, представлявших, так сказать, различные политические силы. Руководителя у следственной группы не было, но наибольшим авторитетом и влиянием пользовался князь Василий Шуйский.
Он один из всей опальной фамилии был оставлен при дворе, правда, на всякий случай Годунов запретил ему жениться. Таким образом, Шуйский представлял в комиссии скрытую оппозицию. Окольничий Андрей Клешнин, наоборот, представлял администрацию Годунова. Дьяк Елизар Вылузгин был просто дотошный исполнитель. Митрополит Крутицкий Геласий представлял церковь.
Следствие работало в Угличе почти две недели, были опрошены сотни очевидцев. В ходе следствия Нагие отказались от первоначального утверждения, что царевич был убит, и стали говорить, как и многие другие, что мальчик сам закололся ножом во время припадка.
Только Михаил Нагой, брат царицы, продолжал твердить, что царевича зарезали, и не изменил показаний под пытками. Однако он не был очевидцем самого события и был в тот день сильно пьян.
Результаты следствия доложили в Москве. Бориса Годунова в эти дни не было видно. Собрался Собор и в присутствии царя Федора Ивановича постановил: смерть царевича приключилась Божьим судом; Нагие умышленно убили царевых людей и неповинных жителей Углича, в их действиях видна измена явная.
В результате царица была пострижена в монахини под именем Марфы, Нагих сослали в дальние города, угличан, повинных в убийствах, казнили, другим резали языки, бросали в темницы и ссылали в Сибирь.
Пострадал даже колокол, ударивший в набат. Борис Годунов жестоко наказал не только участников этого самосуда, но и колокол, оповестивший о гибели Димитрия.
По обычаю того времени, осужденных в ссылку преступников метили, лишая возможности побега: клеймили, рвали ноздри, за особые провинности отрезали уши и языки. Кое-кто из угличан тоже тогда лишился языка «за смелые речи».
А набатный колокол, звонивший по убиенному царевичу, сбросили со Спасской колокольни, вырвали ему язык, отрубили ухо, принародно на площади, наказали 12 ударами плетей. Затем вместе с угличанами отправили его в сибирскую ссылку.
Целый год они на себе, под конвоем стражников, тянули набатный колокол до Тобольска и немало настрадались в пути.
В Тобольске тогдашний городской воевода князь Лобанов-Ростовский велел запереть корноухий колокол в приказной избе, сделав на нем надпись «первоссыльный неодушевленный с Углича».
Вышеизложенная версия смерти Дмитрия — это версия следствия, принятая официальной властью. В таком качестве она продержалась чуть больше десяти лет.
Но есть и другая версия. В общих чертах эта версия трактовала события следующим образом: Дмитрий мешал Годунову, завладевшему абсолютной властью в 1587 году, как претендент на престол, и тот его «заказал».
Организатором убийства был доверенный человек Годунова боярин Клешнин, а исполнителями злодейского приказа называли все того же Битяговского с родственниками.
В число заговорщиков включали и мамку царевича Василису Волохову с сыном Осипом. Документальных подтверждений, естественно, эта версия не имеет, но ведь тайные заговоры вообще редко фиксируются в письменной форме.
Надо только заметить, что эта версия содержит наибольшее число несуразностей. Если это и было заказное убийство, то организовано оно было бездарно.
Убийцы даже не пытались скрыться. И вообще, эта грубая акция не характерна для умного Годунова, не согласуется с обычным способом решения «кадрового вопроса»: сослать или насильно постричь, а потом потихоньку отравить либо удавить.
Многие историки утверждают, что Борис, вообще, считал Дмитрия незаконнорождённым и не рассматривал в связи с этим как серьёзную угрозу.
Со смертью Дмитрия московская линия династии Рюриковичей была обречена на вымирание. 7 января 1598 года со смертью Фёдора династия пресеклась, и его преемником стал Борис.
С этой даты обычно отсчитывается Смутное время, в котором имя царевича Дмитрия стало лозунгом самых разных партий, символом «правого», «законного» царя. Это имя приняли несколько самозванцев, один из которых царствовал в Москве.
При Самозванце вторая версия превратилась в третью: было, мол, покушение на убийство, но верные люди подменили царевича другим мальчиком, и Дмитрий чудесным образом спасся.
«Лукавый царедворец» князь Шуйский то клялся перед народом, что царевич нечаянно закололся и помер, то целовал крест в том, что он скорее жив, чем мертв. Да и мать царевича, инокиня Марфа, то признавала Самозванца своим сыном, то отрекалась от своих слов.
При царе Василии Шуйском версия злодейского убийства царевича Дмитрия окончательно оформилась в летописных сказаниях и стала официальной.
И в наше время появляются новые версии гибели царевича Дмитрия. Новые трактовки основаны на неясностях, содержащихся в деле и в поведении некоторых фигурантов. Например, действительно странно ведет себя царица-мать! Ей бы биться белой лебедью над трупом единственного сына, а она что делает?
Лупит поленом мамку, пока не выбивается из сил, затем передает орудие избиения брату. Каким-то чересчур буйным выглядит поведение Нагих, устроивших в Угличе «зачистку», в результате которой было убито 15 человек. А по сведениям англичанина Горсея, одних только детей погибло 30 душ!
Отсюда делается вывод: Мария и Нагие отвлекали внимание, чтобы под шумок подменить царевича другим убитым мальчиком. Сам Дмитрий только поранился неопасно, и его в бессознательном состоянии унесли в дальние палаты дворца, а в церкви Спаса положили двойника, укрытого полотном. Подмена будто бы не была раскрыта потому, что царевича мало кто знал в лицо. А те, кто знал, были убиты.
Московские следователи не видели царевича с раннего детства. Читателю предлагаются две, так сказать, подверсии: 1) внезапная импровизация клана Нагих в связи с удобным случаем и 2) заранее подготовленная тайная операция, заговор.
Той же ночью Дмитрия увезли из Углича, начались его скитания по монастырям. Много лет спустя он появляется в Польше и… Далее эта версия плавно перетекает во вторую часть «Бориса Годунова» А. С. Пушкина.
Заговор с целью подмены и последующего, через много лет, «воскресения» Дмитрия как реального претендента на престол — слишком замысловатый сценарий для клана Нагих. Если только не предположить, что ими руководил кто-то из Москвы.
Такие сценарии и такие постановщики были. Но для осуществления своих планов они не нуждались ни в настоящем Дмитрии, ни в его семействе. В сущности, гибель царевича всех устраивала.
Как выбивали патриаршество для Руси
Мы уже говорили выше о том, что существует мнение, что добрый и насквозь религиозный царь Федор Иоаннович пожелал заиметь патриаршество, и оно было даровано Московии греческой церковью.
На самом деле это было далеко не так, и его пришлось у этой самой церкви выбивать, а сам царь играл во всей этой исторической эпопее роль статиста.
Вся эта история началась в январе 1586 года, когда в Москву приехал патриарх Антиохийский Иоаким. Патриарха и его свиту поселили в доме боярина Ф. В. Шереметева и в тот же день устроили ему встречу с царем.
Федор Иоаннович в полном царском облачении сошел с трона навстречу гостю на целую сажень, принял от него благословение, взял верительную грамоту от имени константинопольского патриарха Феолипта и дары — частицы святых мощей.
Царь пригласил гостя на обед, но прежде предложил ему посетить Успенский собор, где собирался служить литургию Дионисий, митрополит Московский и всея Руси.
Когда Иоаким приложился к иконам и направился к митрополичьему месту, Дионисий вышел навстречу ему на одну сажень — не более, чем сам царь, — и первым благословил патриарха.
Таким образом, он сразу же дал понять греческому иерарху всю несообразность действительного и номинального значений московского митрополита и восточных патриархов.
Именно тогда, как утверждают источники, у царя Федора и появилась мысль учредить патриаршество Московское. Поговорив на эту тему с царицей Ириной и боярами, царь сообщил о своем намерении Иоакиму.
Только так ли это было на самом деле? Слишком уж хорошо был продуман этот план, чтобы относить его автороство к слабоумному монарху. И его обсуждение с Ириной наводит на мысль о его истинном инициаторе.
Подоплеку этих странных событий понять несложно. Именно в это время шла ожесточенная борьба за власть. Противостоящий Годуновым могущественный клан Шуйских при поддержке митрополита Дионисия обратились к царю Федору Иоанновичу с челобитьем о разводе с бездетной царицей Ириной и новом браке.
Понятно, что речь шла не только о продолжении династии Рюриковичей, но и о власти Бориса Годунова, который основывал свое влияние не только на власти сестры Ирины над слабовольным и слабоумным царем Федором Иоанновичем.
Приезд в Россию патриарха Иоакима был для Годунова подарком. Хотя патриарх Антиохийский и прибыл за милостыней, но его номинальный авторитет был выше, чем у нижестоящего по церковно-иерархической лестнице митрополита.
Когда «московские власти и простой народ приняли намерение отправить в монастырь великую княгиню» и выбрали на ее место родственницу Ф. И. Мстиславского, Борис Годунов уговорил «патриарха» — и тот не разрешил царю Федору развод.
В любом случае приезд патриарха помогал поставить Дионисия «на место». И, надо полагать, Иокаим, который был обижен на митрополита за его публично выраженное пренебрежение к патриарху, охотно пошел на сговор.
Конечно, Годунов прекрасно понимал, как важно ему иметь во главе церкви своего человека. Антифеодальные восстания, распри между боярами и полная недееспособность царя Фёдора ослабили самодержавную систему управления. Раздор между светской и духовной властями усугубили кризис.
В таких условиях Борис Годунов, бывший истинным правителем России, стремился сгладить противоречия и избежать новых столкновений с руководителями церкви. Обстановка острого социального кризиса требовало возрождение сильной церковной организации.
Само собой понятно, что возглавить эту организацию должен был сталвенник правителя. Судя по всему, от царя требовалось только согласие, а все остальное додумал Годунов. О чем лишний раз доказывает тот блестяще сделанный от имени царя, который зачитал его доверенный человек. Все знали, как прекрасно умеет говорить Борис и мямлить царь.
В докладе говорилось о том, что первоначально митрополиты киевские, владимирские, московские и всея Руси поставлялись «от патриархов цареградских и вселенских».
— Потом, — читал боярин, — начали поставляться особо митрополиты в Московском государстве, по приговору и по избранию прародителей наших и всего Освященного Собора, от архиепископов и епископов Российскаго царства, даже и до нашего царствия. Ныне по великой и неизреченной своей милости, Бог даровал нам видеть пришествие к себе великаго патриарха Антиохийскаго. А нам бы испросить еще у Него милости, дабы устроил в нашем государстве Московском российскаго патриарха, и посоветовать бы о том с святейшим патриархом Иоакимом, и приказать бы с ним о благословении патриаршества Московскаго ко всем патриархам…
Получивший богатые подарки Иоаким «согласился» с тем, что «в Москве пригоже быть патриарху» и обещал поговорить с вселенскими патриархами и властями Восточной церкви.
Митрополит Дионисий не принимал никакого участия в решении вопроса об учреждении Московской патриархии.
Борис Годунов не ошибся, предпочтя действовать на православном Востоке через патриарха Иоакима, с которым установил взаимовыгодные отношения, а не через Посольский приказ.
Но при этом он не форсировал события, поскольку объявленное в ходе борьбы с митрополитом Дионисием желание учредить в Москве патриаршество не могло быть осуществлено прежде, чем удастся избавиться от самого Дионисия. Слишком скорый положительный ответ с Востока мог бы поставить Бориса и Ирину Федоровну в весьма щекотливое положение.
Спустя два года сменились Предстоятели как Русской, так и Константинопольской Церквей. На Московскую кафедру в декабре 1586 года был возведен архиепископ Ростовский Иов, а Константинопольский патриарший престол в третий раз занял бывший до того времени в ссылке патриарх Иеремия II.
Заняв Константинопольский престол в третий раз, патриарх Иеремия II нашел Церковь в крайне бедственном состоянии. Кафедральным собором завладели турки, превратив его в мусульманскую мечеть, а патриаршие кельи были разграблены и разрушены. Все это предстояло строить заново, а средств у патриарха не было. Поэтому он решил сам отправиться за помощью в Россию.
Его путь в Москву лежал через Речь Посполитую. В Львове патриарх обратился к канцлеру Яну Замойскому с просьбой дать ему пропускную грамоту. Послдений позже писал в своих письмах о том, что речь шла о возможности перенесения патриаршего престола в Киев, где некогда находилась кафедра Митрополита «всея Руси, а также Московии».
Ян Замойский высказал надежду о возможном объединении Православной Церкви с Католической. По словам канцлера, патриарх Иеремия также «не был чужд» этим проектам. Патриарх высказал свои соображения, очевидно, склоняясь к тому, чтобы оставить Константинополь.
Через неделю после прибытия патриарха в столицу его принял царь. После обмена дарами посольский дьяк А. Я. Щелкалов объявил, что государь «дозволяет ему переговорить с Борисом Федоровичем Годуновым».
Московский правитель выдворил из Малой ответной палаты всех спутников Иеремии и прямо спросил патриарха: зачем он приехал в Москву и что хочет сообщить государю?
Очень скоро выяснилось, что патриарх прибыл в Москву приехал только за помощью, а Соборного решения об учреждении патриаршества на Руси не привез.
Более того, самому Иеремии и в голову не приходило заботиться об учреждении патриаршего престола в Москве, и Годунов ясно чувствовал нежелание Иеремии способствовать учреждению патриаршего престола в Москве.
Нежелание учреждать патриаршество в Московии было понятно и свойственно восточному духовенству, которое после утраты былого богатства и влияния особенно рьяно отстаивавало свое номинальное первенство в церковной иерархии.
Годунов задумался. У него было три варианта развития событий: он мог отпустить патриарха без больших субсидий и лишиться возможности учредить патриаршество, одарить его богатой милостыней в надежде, что данный вопрос будет решен на Востоке и, наконец, задержать патриарха Иеремию и убедить его поставить патриарха на Москве.
Был избран последний вариант, и на это были особые причины. К тому времени стало известно содержание переговоров канцлера Яна Замойского с патриархом Иеремией по дороге в Москву, что очень встревожило русское правительство и побудило его к более энергичным действиям.
Годунов не стал действовать в лоб. Укрепивший свое положение правитель располагал временем и средствами, чтобы провести осаду Иеремии, запертого на подворье и окруженного доверенными людьми Бориса Федоровича.
Если же называть вещи своими именами, то Иеремия со своими спутниками были арестованы. Никому не дозволялось ни приходить на рязанское подворье, ни выходить из него без специального разрешения.
Патриарха окружили людьми, которые убеждали его, стараясь склонить к признанию возможности поставить на Руси патриарха самому. Однако тот стоял, что называется насмерть. Единственное, на что он был согласен, так это на признание за Русской митрополией автокефалии, подобно Охридской.
Однако это не понравилось митрополиту Монемвасийскому Иерофею, однако патриарх на его доводы сказал: «Но если они хотят, то я останусь в Москве Патриархом».
В Москве понимали, что иметь во главе Русской Церкви Вселенского патриарха лестно, но, с другой стороны, видеть на Московском престоле подданного турецкого султана было нежелательно.
Правитель снова задумался, а Иеремия, поддержанный своими спутниками, и особенно Иерофеем Монемвасийским, продержался еще целых полгода. Возможно, он сопротивлялся бы и дольше, если бы не был побежден хитростью.
Для обсуждения данного вопроса царь созвал боярскую думу, и таким образом вопрос об учреждении патриаршества взяло на себя правительство, а не Церковь.
Оно допускало и такую возможность, чтобы Иеремия был лишь титулярным патриархом и жил во Владимире, а фактически Русской Церковью по-прежнему управлял бы святитель Иов.
В этом случае после смерти Иеремии его преемником стал бы уже русский патриарх. Зная также византийское представление о неразрывности патриарха и царя, русские были уверены, что, согласившись на патриаршество в принципе, Иеремия не захочет быть в удалении от царя, и тогда ему придется поставить патриархом другого кандидата — русского.
Однако Иремия отказался быть свадебным генералом, после чего его продержали еще несколько недель под арестом. Если называть вещи своими именами, то его взял и на измор. И когда 13 января 1589 года Борис Годунов и дьяк Андрей Щелкалов от имени царя просили, чтобы он «благословил и поставил в Патриархи из Российского собору преосвященного Митрополита Иова», Иеремия вынужден был, по выражению митрополита Иерофея, «нехотя против своей воли согласиться поставить Патриарха, а самому отпроситься домой».
Иначе рассказывает об этом архиепископ Элассонский Арсений: «Преславный и превеликий Константинопольский Вселенский Патриарх ответил на это посланным Собором епископам: Да свершится воля Всемогущего всеми благословляемого Господа, чье решение всегда правильно, да свершится также желание величайшего царя всея Руси, Владимирского, Московского и всего Северного края, и достопочтеннейшей повелительницы, царицы Ирины, а также епископов и Собора!».
На Соборе царь рассказал об истории отношений русской и греческой иерархий, а также о ходе переговоров, и предложил Собору посоветоваться о том, как благополучно совершить это важное дело. Отцы Собора, посоветовавшись, всецело положились на волю государя. Поскольку Чин поставления митрополитов показался недостаточно торжественным, был утвержден новый Чин, составленный патриархом Иеремией.
Но как бы там ни было на самом деле, 23 января 1589 года в Успенском соборе в присутствии патриарха Иеремии состоялось избрание и наречение первого Русского Патриарха.
По указанию патриарха Иеремии русские архиереи избрали трех кандидатов в патриархи и по три кандидата на каждую митрополичью кафедру — в Великий Новгород, Казань и Ростов.
После избрания всем освященным Собором отправились в царские палаты. Из трех кандидатов в патриархи царь избрал митрополита Иова.
Затем царь сообщил святителю Иову о его избрании, а патриарх Иеремия благословил его. В заключение царь избрал из представленных кандидатов митрополитов на преобразуемые кафедры.
26 января состоялось торжественное посвящение первого новоизбранного Московского патриарха. Интронизация проходила по выработанному чину. Над патриархом Иовом была совершена полная архиерейская хиротония.
После Литургии было совершено его настолование. На патриарха Иова были возложены золотая панагия и мантия и вручен посох, подаренный царем.
В тот же день состоялась торжественная царская трапеза. После подачи третьего кушанья новый патриарх совершил шествие «на осляти» вокруг Кремля.
Царь и бояре вели осла под уздцы. По возвращении и окончании трапезы обоим патриархам и всем греческим гостям были преподнесены дары. Так закончился первый день торжеств в Москве.
На следующий день в честь высоких гостей был устроен обед у патриарха Иова. До начала трапезы обоих патриархов пригласили в царский дворец для представления их царице.
Греческие гости были восхищены роскошью ее покоев и богатством убранства. Царица Ирина выразила благодарность патриарху Иеремии за его приезд в Россию, вручила гостям богатые дары и попросила молиться о даровании ей наследника.
Загадка смерти Блаженного царя
В конце 1597 года Федор Иоаннович тяжело заболел. Он постепенно лишился слуха и зрения. Перед смертью Федор Блаженный написал духовную грамоту, в которой указал, что держава должна перейти в руки Ирины. Главными советниками трона были назначены патриарх Иов и Борис Годунов.
7 января 1598 года в час дня Федор умер, незаметно, как бы заснул. Некоторые источники говорят о том, что царь был отравлен Борисом Годуновым, который желал стать царем в России.
Современные химические анализы показали, что в организме Фёдора имеется повышенное содержание мышьяка, и вполне вероятно, что он был на самом деле отравлен.
Может быть именно поэтому, дабы следы яда не стали заметнее, царя похоронили с какой-то неприличной поспешностью.
Мастер, вырезавший надпись на крышке саркофага, даже не дописал слова. Вместо «Иисуса» написано «Ису», а в слове «благочестивый» нет первой и последней букв. Верхние строки написаны ровно, а вот последние пошли наискосок, словно мастер торопился закончить свою работу.