Политический деятель эпохи Смуты, русский царь в 1606–1610. Происходил из рода суздальских князей Шуйских, потомков брата князя Александра Невского Андрея II Ярославича. Василий Шуйский, человек хитрый и беспринципный, единственный из семьи Шуйских избежал опалы при Борисе Годунове и остался у дел.
Царь-заговорщик
Василий Иванович Шуйский родился в 1547 году. «Старейшие братья» среди князей Рюриковичей, потомки старшего брата Александра Невского, Андрея, Шуйские всегда держались в верхних слоях московского боярства.
Даже в эпоху опричнины, благодаря верной службе в «новом дворе» государевом, они постоянно получали почетные и выгодные должности.
С 1580 года имя князя Василия все чаще стало попадаться в разрядах: в 1581 и 1583 годах он был в числе воевод, отправленных на берег. Однако в 1583 годук подозрительный Грозный взял с его братьев письменное поручительство за него.
При царе Федоре князь Василий получил сан боярина, однако ничем особым не отличился. Потому и не имел никакого влияния, находясь в думе в тени более талантливых представителей его рода.
Весной 1585 года он был послан на воеводство в Смоленск, где и оставался до 1587 года. Опала, постигшая Шуйских и их единомышленников за челобитную царю о разводе с Ириной, коснулась и Василия.
Однако Федор Иоаннович не только не тронул его, но и вернул в Москву. До 1590 года имя Шуйского не встречается ни в списках воевод при полках и по городам, ни в числе приглашенных к царскому столу, ни среди участников дипломатических переговоров.
В 1590 князь был первым воеводой в Великом Новгороде, а в 1591 году ему вместе с митрополитом Геласием и окольничим А. Клешниным было поручено расследование смерти царевича Дмитирия.
В докладе следователей, объяснивших смерть царевича случайным поранением в припадке падучей и обвинивших Нагих в произведенной смуте и совершенных убийствах, многие историки готовы видели только ловкую подтасовку показаний, произведенную Шуйским с целью добиться расположения не симпатизировавшего ему Годунова.
Но дальнейшая служба князя Василия при царе Федоре не свидетельствует о росте его влияния при дворе. И при царе Борисе, занимая третье вообще и первое среди Шуйских место в думе государевой, Василий не играл крупной роли.
Борис, подозрительно относившийся к боярству, то держал Шуйского в большом почете, то удалял его от двора, не позволял ему жениться вторым браком.
Более того, за лицами, посещавших Шуйских было установленрго наблюдение. Смирившийся пред Годуновым Василий, видимо, и не замышлял в это время измены.
Да и сам царь, не считая его виновным в появлении Самозванца, вверил ему и Мстиславскому главное начальствование над войском, посланным против самозванца.
Они нанесли ему решительное поражение при Добрыничах, а потом осадили Кромы. Вызванный после смерти царя Бориса в Москву, Василий клятвенно уверял волновавшийся народ в самозванстве претендента.
Но очень быстро убедившись в непрочности положения Годуновых, стал распространять слухи о спасении царевича. Первого июня уже открыто заявил, что в Угличе вместо Димитрия был похоронен попов сын и что к Москве идет истинный сын Грозного.
В тот же день Годуновы были свергнуты, Москва признала Димитрия, а князь Василий с братьями сейчас же начал организовывать заговор против нового царя, признанию которого сам так способствовал.
Шуйские спешили и не были достаточно осторожны. Заговор был открыт, и 30 июня князь Василий, как главный виновник, приговоренный «собором» к смерти, готовился сложить голову на плахе «за веру и за правду».
Царь даровал ему жизнь и отправил с братьями в ссылку, конфисковав их имения. Вскоре Шуйские были прощены совсем и возвращены в Москву.
Князь Василий сумел даже добиться расположения Самозванца: получил от него разрешение жениться, сопровождал его вдвоем с одним поляком, когда он инкогнито ездил смотреть на въезд своей невесты в столицу, на царской свадьбе исполнял почетную обязанность тысяцкого. В то же время он уже создавал новый заговорточникам.
В конце 1605 года заговорщики тайно поручили послу Димитрия к Сигизмунду передать королю, что, недовольны своим царем и готовы свергнуть его.
В январе 1606 года царю неоднократно докладывали о кознях его тайных врагов, однако тот не верил всем этим предупреждениям.
Заговорщики, ведя теперь дело с большой осторожностью, действовали успешно, ловко пользуясь недовольством в разных слоях общества, не пренебрегая клеветой для усиления этого недовольства.
Шуйские пустили в ход свои давние связи с торговыми кругами Москвы, вызвали в столицу массу челяди; на сторону заговора были привлечены приготовленные к походу служилые люди; в решительный момент выпустили заключенных.
Чтобы вернее достигнуть цели, заговорщики начали восстание 17 мая лживыми выкриками, что паны собираются побить бояр и царя.
Давно возмущенные высокомерным, заносчивым поведением поляков, москвичи так принялись за них, пока бояре расправлялись с царем, что едва удалось прекратить избиение поляков. Самозванец был убит.
19 мая 1606 года на соборной площади была созвана толпа москвичей, пришли также видные бояре и представители духовенства. Они должны были представлять собой избирательный земский собор. На самом деле, с боярами, членами двора, правительства и духовенством все было обговорено заранее.
Бояре согласились выбрать Шуйского в цари, с тем, что он будет править не иначе, как с согласия бояр. Кто-то вдруг заявил, что следует разослать во все московские города грамоты, чтобы съехались выборные люди для избрания царя.
Однако бояре решили, что этого не нужно, и повели Василия в церковь, где он дал присягу управлять согласно боярским приговорам, никого не казнить без воли бояр, не отнимать у родственников осужденных служилых людей вотчин, а у гостей и торговых людей лавок и домов, и не слушать ложных доносов.
Духовенству гарантировалась неприкосновенность богатств и земельных владений и были обещаны покровительство и поддержка. Кроме того, будущий царь не должен был нарушать сложившуюся при дворе иерархию и самовольно накладывать опалы.
После произнесения Шуйским присяги, бояре присягнули ему в верности.
После этого в спешном порядке по стране стали рассылаться различные грамоты с рассказом о происшедшем в столице, от имени бояр, Марфы Нагой, самого Василия.
Все они убеждали население в том, что свергнутый и убитый царь был самозванцем, авантюристом и еретиком и планировал окончательно погубить православную Русь и ее народ.
Труп Лжедмитрия, до этого пролежавший три дня в обнаженном виде с карнавальной маской на лице и волынкой в руках на Красной площади, было решено захоронить за городом.
Под крики толпы его протащили по многолюдным улицам и бросили в ров на съедение собакам, но потом присыпали землей. Однако тайные сторонники самозванца стали распространять слухи о том, что убитый был чародеем и способен воскреснуть вновь. Некоторые даже заявляли, что видели во рву какие-то странные огоньки.
Тогда Василий повелел вновь выкопать труп и публично сжечь. Пепел же зарядили в пушку и выстрелили на Запад, откуда Лжедмитрий пришел.
«После царя-самозванца, — писал В. О. Ключевский, — на престол вступил князь В. И. Шуйский, царь-заговорщик. Это был пожилой 54-летний боярин, небольшого роста, невзрачный, подслеповатый, человек неглупый, но более хитрый, чем умный, донельзя изолгавшийся и заинтриговавшийся, прошедший огонь и воду, видевший и плаху и не попробовавший ее только по милости самозванца, против которого он исподтишка действовал, большой охотник до наушников и сильно побаивавшийся колдунов».
«Василий, — писал другой знаменитый историк Н. А. Карамзин, — льстивый царедворец Иоаннов, сперва явный неприятель, а после бессовестный угодник и все еще тайный зложелатель Борисов возведен на трон более сонмом клевретов, нежели отечеством единодушным, вследствие измен, злодейств, буйности и разврата мог быть только вторым Годуновым: лицемером, а не Героем добродетели…
Без сомнения уступая Борису в великих дарованиях государственных, Шуйский славился, однако ж, разумом мужа думного и сведениями книжными, столь удивительными для тогдашних суеверов, что его считали волхвом…»
В отличие от Карамзина, сам Василий Шуйский полагал, что имеет все права на царский престол. Действительно, Шуйские принадлежали к княжескому роду, родоначальником которого считался варяг Рюрик, но к нему же принадлежали и все остальные русские князья.
Новый царь являл разительный констраст с Лжедмитрием I, который, несмотря ни на что, был человек, призывавшим русский народ к новой жизни.
Он говорил голосом свободы, настежь открыл границы прежде замкнутого государства и для въезжавших в него иностранцев и для выезжавших из него русских, объявил полную веротерпимость, что должно было познакомить русских с новыми понятиями и указывало им возможность совершенно другой жизни.
Его толки о заведении училищ оставались пока словами, но почва для этого предприятия уже подготовлялась именно этой свободой. Объявлена была война старой житейской обрядности.
Царь собственным примером открыл эту борьбу, как поступил впоследствии и Петр, но названый Димитрий поступал без того принуждения, с которым соединялись преобразовательные стремления последнего.
Царь одевался в иноземное платье, царь танцевал, тогда как всякий знатный родовитый человек Московской Руси почел бы для себя такое развлечение крайним унижением.
Царь ел, пил, спал, ходил и ездил не так, как следовало царю по правилам прежней обрядности; царь беспрестанно порицал русское невежество, выхвалял перед русскими превосходство иноземного образования. Повторяем: что бы впоследствии ни вышло из Димитрия — все-таки он был человек нового, зачинающегося русского общества.
Погубивший его Василий Шуйский был совершенною противоположностью этому человеку. Трудно найти лицо, в котором бы до такой степени олицетворялись свойства старого русского быта, пропитанного азиатским застоем.
В нем удивительно сочетались полнейшее отсутствие предприимчивости, боязнь всякого нового шага, но в то же время терпение и стойкость — качества, которыми русские приводили в изумление иноземцев.
Он гнул шею пред силою, покорно служил власти, пока она была могуча для него, прятался от всякой возможности стать с ней в разрезе, но изменял ей, когда видел, что она слабела, и вместе с другими топтал то, перед чем прежде преклонялся.
Он бодро стоял перед бедою, когда не было исхода, но не умел заранее избегать и предотвращать беды. Он был неспособен давать почин, избирать пути, вести других за собою. Ряд поступков его, запечатленных коварством и хитростью, показывает вместе с тем тяжеловатость и тупость ума.
Василий был суеверен, но не боялся лгать именем Бога и употреблять святыню для своих целей. Мелочной, скупой до скряжничества, завистливый и подозрительный, постоянно лживый и постоянно делавший промахи, он менее, чем кто-нибудь, способен был приобресть любовь подвластных, находясь в сане государя.
Его стало только на составление заговора, до крайности грязного, но вместе с тем вовсе не искусного, заговора, который можно было разрушить при малейшей предосторожности с противной стороны.
Знатность рода помогла ему овладеть престолом, главным образом оттого, что другие надеялись править его именем. Но когда он стал царем, природная неспособность сделала его самым жалким лицом, когда-либо сидевшим на московском престоле, не исключая и Федора, слабоумие которого покрывал собой Борис.
Сама наружность Василия была очень непривлекательна: это был худенький, приземистый, сгорбленный старичок, с больными подслеповатыми глазами, с длинным горбатым носом, большим ртом, морщинистым лицом, редкою бородкою и волосами.
После коронации всем городам была разослана грамота, извещавшая, будто, по приговору всех людей Московского государства, и духовных и светских, избран на престол князь Василий Иванович Шуйский, по степени прародителей происходящий от Святого Александра Невского и суздальских князей.
О бывшем царе сообщалось, что «богоотступник, еретик, чернокнижник, сын Гришка Отрепьев, прельстивши московских людей, хотел, в соумышлении с папой, Польшей и Литвой, попрать православную веру, ввести латинскую и лютерскую и вместе с поляками намеревался перебить бояр и думных людей».
Одновременно разослана была грамота от имени царицы Марфы, извещавшая о том, что ее сын убит в Угличе, а она признала вора сыном поневоле, потому что он угрожал ей и всему ее роду смертным убийством. В заключение, вдовствующая царица объявляла, что она, вместе с другими, била Василию челом о принятии царского сана.
Первым делом Шуйского, после рассылки грамот, было перевезти тело царевича Димитрия в Москву. За ним в Углич поехал митрополит Филарет Никитич с двумя архимандритами.
Первого июня Василий венчался на царство, а через два дня в столицу были перевезены мощи Димитрия и поставлены в Архангельском соборе.
В грамоте, разосланной по поводу явления нового святого, было сказано, что царица Марфа всенародно каялась в том, что поневоле признавала вора Гришку сыном, а смерть царевича Димитрия прямо приписана была Борису Годунову.
Для большего убеждения народа на лобном месте показывали родных Гришки Отрепьева. Но всему этому не верили тогда в Московском государстве, и, в день открытия мощей, народ чуть было не взбунтовался и не убил каменьями Шуйского.
Даже те, которые сомневались в подлинности бывшего царя Димитрия, не верили, чтоб он был Гришка, а считали его поляком, которого подготовили иезуиты, научили по-русски и пустили играть роль Димитрия.
На патриаршеский престол, вместо низверженного Игнатия, был поставлен казанский митрополит Гермоген, отличавшийся в противоположность прежнему патриарху фанатической ненавистью ко всему иноверному.
Страшась мести со стороны Польши за перебитых в Москве поляков, Шуйский с боярами рассудили, что лучше всего задержать у себя самых знатных панов и послов Олесницкого и Гонсевского. В то же самое время было решено отправить своих послов в Польшу и выведать, что намерены делать поляки.
Новый царь очень опасался того, что Сигизмунд начнет мстить ему за произведенную в Москве над поляками резню и хотел иметь заложниов.
Марину Мнишек с отцом, братом, дядею и племянником Мнишка послали в Ярославль. Марина с отцом содержались в доме, принадлежавшем дьяку Афанасию Власьеву, которого новый царь сослал за верную службу Димитрию.
15 июня, в воскресенье, в Москве началось волнение. Шуйский подозревал, что за бунтом стоят знатные лица и созвал в Кремле думных людей.
Думные люди заверили царя в своей преданности, затем вышли на площадь и уговорили народ разойтись. Пятерых крикунов схватили, высекли кнутом и сослали.
Но то было только начало смуты. Через два месяца на юге разнесся слух, что Димитрий жив и убежал в Польшу. Вся северская земля, Белгород, Оскол, Елец провозгласили Димитрия.
Ратные люди, собранные под Ельцом прежним царем, не хотели повиноваться Шуйскому, избрали предводителем Истому Пашкова и присягнули стоять за законного царя Димитрия.
В Комарницкой волости Болотников возвестил, что он сам видел Димитрия и тот нарек его главным воеводой. Болотников был взят еще в детстве в плен татарами, продан туркам, освобожден венецианцами, жил несколько времени в Венеции и, возвращаясь в отечество через Польшу, виделся с Молчановым, который уверил его, что он Димитрий. Болотников, никогда не видевший царя Димитрия, действовал с полной уверенностью, что стоит за законного государя.
Он начал возбуждать боярских людей против владельцев. Его грамоты произвели мятеж, охвативший Московское государство подобно пожару.
Дворяне Ляпуновы подняли именем Димитрия всю рязанскую землю. Возмутился город Владимир со всей своей землей. Во многих поволжских городах и в отдаленной Астрахани провозгласили Димитрия.
Только Казань и Нижний Новгород еще держались за Шуйского. В пермской земле отказали Василию давать ратных людей, служили молебны о спасении Димитрия и пили чаши за его здоровье. Новгород и Псков оставались пока верными Шуйскому, но псковские пригороды стояли за Димитрия.
Если бы в это время на самом деле явился человек с именем Димитрия, то вся русская земля пошла бы за ним. Но он не являлся, и многие сомневались в справедливости слухов об его спасении, а потому и не решались открыто отпасть oт царствовавшего в Москве государя.
К Болотникову стеклась огромная толпа. Из северской земли он двинулся к Москве: города сдавались за городами. 2 декабря Болотников был уже в селе Коломенском.
К счастью для Шуйского, в войске Болотникова начались скандалы. Дворяне и дети боярские, недовольные тем, что холопы и крестьяне хотят быть равными им, не видя притом Димитрия, который бы мог разрешить между ними споры, стали убеждаться, что Болотников их обманывает, и начали отступать от него.
Братья Ляпуновы первые подали этому отступлению пример, прибыли в Москву и поклонились Шуйскому, хотя не терпели его. Болотников был отбит Скопиным-Шуйским и ушел в Калугу.
Избавившись от осады, Шуйский, по совету патриарха Гермогеном, пригласил в Москву бывшего патриарха Иова. 20 февраля 1607 года последний разрешил народ от клятвы, наложенной им за нарушение крестного целования Борису.
Еще прежде того Шуйский приказал перевезти тела Бориса, его жены и сына и похоронить в Троицко-Сергиевом монастыре. Этими поступками хотел Шуйский примириться с прошлым и тем придать своей власти более законности.
Однако летом силы Болотникова опять начали увеличиваться пришедшими казаками. Явился новый самозванец, родом муромец, незаконный сын «посадской женки», Илейка, ходивший прежде в бурлаках по Волге.
Он назвал себя царевичем Петром, небывалым сыном царя Федора; с волжскими казаками пристал он к Болотникову. После нескольких битв, Шуйский осадил Болотникова и названого Петра в Туле.
Какой-то муромец сделал гать через реку Упу и наводнил всю Тулу. После чего осажденые сдались. Шуйский, обещавши Болотникову пощаду, приказал ему выколоть глаза, а потом утопить.
Названого Петра повесили; простых пленников бросали сотнями в воду, но бояр, князей Телятевского и Шаховского, бывших с Болотниковым, оставили в живых.
Вернувшись в Москву, Шуйский думал, что теперь для него наступила пора успокоиться, и женился на княжне Марье Петровне Буйносовой-Ростовской, с которой обручился еще при жизни названого царя Димитрия.
Новые тревоги не давали ему отдохнуть: вместо повешенного названого Петра явилось несколько царевичей. В Астрахани явился царевич Август, называвший себя небывалым сыном царя Ивана Васильевича от жены Анны Колтовской.
Потом там же явился царевич Лаврентий, также небывалый сын убитого отцом царевича Ивана Ивановича. В украинских городах явилось восемь царевичей, называвших себя разными небывалыми сыновьями царя Федора.
Но главное испытание в лице воскресшего Лжедмитрия было еще впереди.
Он так и остался неизвестным
Как мы уже говорили выше, слухи о «чудесном спасении» и скором возвращении царя стали ходить немедленно после смерти Лжедмитрия I. Основанием тому стал факт, что тело самозванца было жестоко изувечено, а вскоре после выставления на позор, покрылось грязью и нечистотами.
Москвичи разделились на два лагеря: на тех, кто радовался падению самозванца и приверженев царя. Их было в Москве предостаточно, и среди них стали ходить рассказы о том, что ему царю удалось спастись от «лихих бояр».
Некий дворянин, взглянув на тело, крикнул, что это не Дмитрий, и, хлестнув коня, немедленно умчался прочь. Вспоминали, что маска не давала рассмотреть лицо, а волосы и ногти у трупа оказались чересчур длинными, хотя царь коротко постригся незадолго до свадьбы.
Уверяли, что вместо царя был убит его двойник Петр Борковский. Конрад Буссов считал, что частично эти слухи распространяли поляки во главе с бывшим царским секретарем Бучинский. Именно он утверждал, что на теле не нашлось приметного знака под левой грудью, который он видел, когда мылся с царем в бане.
Уже через неделю после гибели Лжедмитрия в Москве стали появляться «подметные грамоты», якобы писаные спасшимся царем. Множество листков было прибито к воротам боярских домов, в них «царь Дмитрий» объявлял, что он «ушел от убийства и сам Бог его от изменников спас».
Сразу после гибели самозванца один из убийц Федора Годунова Молчанов бежал из Москвы в сторону западной границы и начал распространять слухи будто вместо «Дмитрия» был убит другой человек, а сам царь спасся.
В появлении нового самозванца были заинтересованы многие общественные силы. Это были и русские бояре, недовольные властью Василия Шуйского, и, конечно же, сами поляки, чьи далеко идущие планы со смертью Джедмитрия оказались разрушенными.
«Полководец Петр Сапега, — писал Конрад Буссов, — сидя однажды со своими офицерами за столом, превозносил храбрость поляков, ставя их выше римлян. Среди многого другого сказал он также и следующее: „Мы, поляки, три года тому назад посадили на московский трон государя, который должен был называться Димитрием, сыном тирана, несмотря на то, что он им не был. Теперь мы второй раз привели сюда государя и завоевали почти половину страны, и он должен и будет называться Димитрием, даже если русские от этого сойдут с ума: Нашими силами и нашей вооруженной рукой мы сделаем это“».
Итак, норвый самозванец был нужен многим, и он появился… Настоящее имя и его происхождение не установлено, хотя существует множество версий.
О происхождении Лжедмитрия II источники расходятся во мнениях. Согласно одним данным, это поповский сын Матвей Веревкин родом из Северской стороны, по другим — сын стародубского стрельца.
По разным слухам, он был то ли учителем из Белоруссии, то ли все-таки русским. Поговривали даже о том, что Лжедмитрий II был сыном еврея из города Шклова, «разумел, если верить одному чужеземному историку, и язык Еврейский, читал Талмуд, книги Раввинов».
Судя по тому, что он хорошо знал церковные книги, можно было бы предположить, что он был духовного звания по происхождению или по службе.
Но такое предположение плохо вяжется с его внешним обликом и манерами. Самозванец был человеком грубым, не имел никаких манер и постоянно сквернословил. О монашеском смирении и о скромности не могло идти и речи.
Некоторые даже утверждали, что он сын князя Курбского. Известно, что во время правления Лжедмитрия I он выдавал себя за его дядю Нагого, никогда не существовавшего.
Впервые Лжедмитрий появился в 1607 году в белорусском местечке Пропойске, где был схвачен как лазутчик. В тюрьме он назвал себя Андреем Андреевичем Нагим, родственником убитого царя Дмитрия, скрывающимся от Шуйского, и просил, чтобы его отослали в Стародуб.
Появившитсь в Стародубе вместе с подьячим Алексеем Рукиным, он объявил, что сам он Нагой, а за ним идет Димитрий с паном Меховецким.
Затем Рукин отправился в Путивль и там объявлял, что Димитрий в Стародубе. Путивльцы отправились в Стародуб и спросили Нагого:
— Где Димитрий?
Мнимый Нагой отвечал:
— Не знаю…
Тогда путивльцы вместе со стародубцами напали на Рукина за то, что он обманул их, и стали бить его кнутом, приговаривая:
— Говори, где Димитрий!
Рукин, не стерпя муки, указал на того, кто назвался Нагим, и сказал:
— Вот Димитрий Иванович, он стоит перед вами и смотрит, как вы меня мучите. Он вам не объявил о себе сразу, потому что не знал, рады ли вы будете его приходу.
Бывашему Нагому не оставалось ничего, как только назваться Димитрием или подвергнуться пытке. Он принял повелительный вид, грозно махнул палкою и закричал:
— Да как вы смете так вести себя в присутствии государя!
Стародубцы и путивльцы упали к его ногам и закричали:
— Виноваты, государь, не узнали тебя, помилуй нас! Рады служить тебе и живот свой положить за тебя!
12 июня 1607 года Стародуб присягнул на верность Лжедмитрию. Здесь начала собираться повстанческая армия, в которую стекались как польские мятежники, так и южнорусские дворяне, казаки и остатки разбитого войска Болотникова.
10 сентября повстанческая армия под предводительством пана Мехевецкого покинула Стародуб. Первой её остановкой стал Почеп, а целью похода была Тула, где царские войска осадили остатки армии Болотникова.
20 сентября повстанческая армия Лжедмитрия вошла в Брянск. Собрав до 3000 солдат, Лжедмитрий 8 октября разбил под Козельском царские войска воеводы Литвина-Мосальского.
Однако падение Тулы 10 октября путало карты самозванца, и он 17 октября отступил к Карачеву на соединение с запорожцами.
9 ноября армия Самозванца вновь подошла к Брянску, который был занят царскими войсками, и 15 ноября произошел бой между двумя армиями. Взять Брянск повстанцам не удалось.
Январь 1608 года Самозванец встретил в Орле. Военное руководство повстанческой армией перешло от пана Меховецкого к Роману Рожинскому.
Появление под его знаменами князей Адама Вишневецкого, Александра Лисовского и Романа Рожинского со своими людьми поддержало самозванца, ставшего, однако, марионеткой в их руках.
Большие рати запорожских и донских казаков привел Иван Заруцкий. Общее военное командование войсками повстанцев (к концу весны 1608 года их было 27 тыс.) осуществлял гетман Рожинский.
Повстанческая армия двинулась на Москву. В Зарайской битве отряд Лисовского наанес поражение царской армии.
В двухдневной битве под Болоховом Лисовский разбил войско Шуйского (возглавлявшееся братьями царя, Дмитрием и Иваном), и в начале июня подступил к Москве.
25 июня стычка отрядов Самозванца и царских ратей произошла на Ходынке, повстанцы выиграли бой, однако Москву взять не удалось.
Естественно, большинство понимало, что никакой он не царевич, — особенно те, кто знал его предшественника. Лжедмитрий II был просто удобной фигурой, за которой можно было бы добиваться различных целей. Поэтому его так же легко оставляли, как и присоединялись к нему.
Однако пока дела его шли успешно. Ратные люди изменяли Шуйскому и бежали с поля битвы. Новый самозванец, в начале июля 1608 года, заложил свой табор в Тушине, от чего и получил у противников своих название Тушинского вора, оставшееся за ним в истории. Города и земли русские одни за другими признавали его. Его войско росло не по дням, а по часам.
Переговоры Шуйского с Польшей должны были решить, чего нужно было Московскому государству ждать от польского правительства.
Переговоры шли до июля 1608 года и кончились тем, что обе стороны заключили перемирие на три года и одиннадцать месяцев, а в продолжение этого времени Польша обязалась не помогать никаким самозванцам и запретить всем полякам поддерживать Тушинского вора.
Со своей стороны, царь Василий отпускал всех задержанных поляков, с условием, чтобы они не сносились с теми из своих соотечественников, которые находились в тушинском таборе; Марина не именовала бы себя царицей, а Мнишек не называл бы своим зятем Тушинского вора.
25 июля Василий Шуйский заключил договор с послами короля Сигизмунда III, по которому Польша должна была отозвать всех поддерживающих самозванца поляков, а Марину Мнишек обязать не признавать нового самозванца своим мужем, а себя не именовать российской государыней.
Однако Рожинский и другие отказались оставить начатое ими дело, более того, войско Лжедмитрия продолжало пополняться поляками, а осенью к нему пришёл со своими людьми Ян Сапега.
Узнав, что Мнишеки во исполнение договора отпущены из Ярославля в Польшу, Лжедмитрий решил отбить их у сопровождающего царского войска.
Это было сделано, однако Марина долго не хотела вступать в стан Лжедмитрия, оставаясь у Сапеги, а Юрий Мнишек согласился признать его своим зятем, только получив запись, что Лжедмитрий, получив власть, даст Юрию 30 тыс. руб. и Северское княжество с 14 городами.
Мнишеки признали Лжедмитрия, и в сентябре 1608 года началась осада Троице-Сергиева монастыря. Москва не сдавалась, и в Тушино пришлось выстроить целый город с «царским» теремом.
В то же время самозванец уже начинал терять реальную власть, и в декабре 1608 года во главе лагеря встали 10 выборных от польских наёмников.
Тем не менее, к тому времени Лжедмитрия признали Великие Луки, Псков, Суздаль, Угнлич, Ростов, Ярославль, Владимир и многие другие города. В Ростове он зазхватил митрополита Филарета (Романова) и сделал его патриархом.
Марина всенародно признала вора своим мужем, большая часть русских городов и земель опять отпала от Шуйского и провозгласила Димитрия.
В таких печальных обстоятельствах Шуйский обратился за помощью к шведам. Положение царя Василия в Москве было самое жалкое. Никто не уважал его. Им играли, как ребенком, по выражению современников.
Шуйский то обращался к церкви и к молитвам, то призывал волшебниц и гадальщиц, то казнил изменников, но только незнатных, то объявлял москвичам: «Кто мне хочет служить, пусть служит, а кто не хочет служить — пусть идет: я никого не насилую!»
Москвичи уверяли своего царя в верности, а затем бежали в Тушино, побывавши в Тушине, возвращались в Москву, потом нсова беждали в Тушино.
Беглец, явившийся в Тушино, целовал крест Димитрию и получал от него жалованье, а вернувшись в Москву, целовал крест Василию и от него получал также жалованье.
Стремясь отрезать народ от вора, Шуйский дал свободу тем холопам, которые уйдут из Тушина.
Московские торговцы без зазрения совести возили в Тушино всякие товары, на глазах богатели, но не пускали свои деньги в оборот. По этой причине в Москве стало не хватать продовлльствия, и особенно это стало чувствоваться зимой, когда тушинцы отрезали путь из Рязани в Москву.
Терпение народа и бояр кончилось, и 17 февраля 1609 года толпа под начальством князя Романа Гагарина и Григория Сумбулова ворвалась в Кремль с криками:
— Надобно переменить царя! Василий сел самовольством, не всей землей выбран!
Некоторые высшие бояре были не поддерживали Шуйского. Среди них особенно выделялись Голицыны, так как князь Василий Васильевич Голицын сам помышлял о престоле.
Но они не решились стать заодно с мятежниками, потому что за Шуйского вступился патриарх Гермоген. Интересно то, что и патриарх сам никогда не ладил с царем, но из чувства законности встал за него, как за существующую верховную власть.
Толпа мятежников вышла из Кремля на Красную площадь. Ударили в набат. Явился патриарх.
— Князь Василий Шуйский не люб нам на царстве! — кричала толпа. — Он тайно убивает нашу братию!
— Кого казнил Шуйский? — спросил патриарх.
Мятежники не назвали ни одного имени, но продолжали кричать:
— Из-за Василия кровь льется, и земля не умирится, пока он будет на царстве. Его одна Москва выбрала, а мы хотим избрать иного царя!
— До сих пор, — ответил патриарх, — Москва всем городам указывала, а кровь льется по воле Божьей, а не по хотению вашего царя!
На этот раз убеждения патриарха спасли Василия. Однако цены продолжали расти, напряжение нарастало, и в апреле боярин Крюк-Колычев составил заговор против Василия, которого собирались убить.
Однако заговор был открыт, и зачинщика казнили. Положение царя становилось все хуже, и до него постоянно доходили слухи, что его убьют со дня на день.
Несколько раз отчаявшийся народ врывался к нему во дворец и кричал:
— Чего нам прикажешь еще дожидаться! Помирать голодной смертью?
Царь обнадеживал москвичей скорым прибытием Скопина со шведскими людьми и убеждал купцов не поднимать цены на хлеб. Но те повели себя точно так же, как совсем недавно при Годуное: они прятали хлеб и продавали его по высокой цене.
28 февраля 1609 года в надежде переломить ситуацию в свою пользу, Василий Шуйский подписал со Швецией Выборгский договор, согласно которому в обмен на территории современной Ленинградской области он получал помощь 15-ти тысячного экспедиционного корпуса Делагарди.
15 мая 1609 года русско-шведское войско под Торопцом разбило повстанческий отряд, возглавляемый шляхтичем Кернозицким. Однако вступление в конфликт регулярных шведских войск вызвало возмущение Польши, которая летом 1609 года объявила войну Василию Шуйскому.
Однако неожиданный союзник не помог самозванцу, и польские офицеры повстанцев начали присягать польскому королю.
В это время дела Тушинского вора шли плохо. Города, прежде признававшие его, выведенные из терпения бесчинством поляков и русских воров, один за другим признавали царя Василия.
Крестьяне собирались шайками и били тушинцев. Сапега ничего не мог сделать с Троицким монастырем. Он беспрестанно палил по его стенам из 90 орудий. Но все было напрасно, и монастырь продолжал стоять неприступной крепостью, несмотря на то, что осажденные умирали от цинги.
Ратные люди, оборонявшие монастырь, делали частые вылазки и наносили неприятелю много вреда. Попытки тушинцев овладеть Москвою так же не имели успеха. 25 июня москвичи отбили их нападение на Ходынку и взяли в плен двести человек.
Прокопий Ляпунов очистил от воров рязанские города. Стоявший под Коломной отряд тушинцев ушел оттуда. Но более всего поправились дела Василия после успехов Скопина.
Зимой тушинский лагерь пришел в совершенное расстройство. 12 января 1610 года Сапега отступил от Троицы, в феврале самозванец бежал в Калугу и стал готовиться к новому походу.
В это время сын касимовского правителя Ураз-Мухаммеда сообщил Лжедмитрию, что отец собираеться убить его.
Касимовский хан еще в 1600 году был пожалован Борисом Годуновым Касимовским ханством. В 1607 году по приказу Василия Шуйского он воевал против восставших Северской земли. Однако затем вместе с своим товарищем князем Петром Урусовым перешел на сторону на сторону самозванца.
1 апреля 1610 года после поражений и взятия Касимова войсками царя Василия Шуйского, Ураз-Мухаммед и Петр Урусовов посетили лагерь польского короля Сигизмунда III под Смоленском, где были их крайне благосклонно приняты.
Поскольку семья хана остовалась в лагере Лжедмитрия II, он принял решение вернуться к тому с намерением организовать убийство.
Вот тогда-то его сын и поведал самозванцу о намерении отца. Лжедмитрий решил опередить касимовского царя. Во время охоты за Окой он напал на ничего не подозревавшего хана и убил его. Тело бросил в воду.
Чтобы скрыть убийство, Лжедмитрий поскакал к своей свите, крича, что хан намеревался убить его, но он чудом спасся.
Служилые татары не стали выступать за своего убитого командира, который уже начинал терять у них свой авторитет. Только начальник стражи Лжедмитрия, крещёный татарин Пётр Урусов заявил самозванцу, что это было убийство.
За столоь нелицеприятное обвинение Урусова посадили в тюрьму. Однако через шесть недель, благодаря заступничеству царевны Марии Мнишек, он вышел из нее и был востановлен в должности.
Как очень скоро выяснилось, Урусов ничего не забыл, и 11 декабря 1610 года во время прогулки он «прискакав к саням на коне, рассек царя саблей, а младший брат его отсек царю руку».
Место захоронения Лжедмитрия неизвестно. Существует версия, что его останки находятся в одной из калужских церквей. Ну а то, почему касимовский хан вдруг решли убить самозванца, отсается тайной и по сей день.
Падение
Почти вся Русь покорилась Василию, однако с запада на него наступала новая беда: Сигизмунд стоял под Смоленском, а русские, бывшие в Тушине, явились к польскому государю просить на Московское царство Владислава.
Судьба, казалось, не давала Василию ни минуты отдыха. Одна беда проходила, другая наступала. В конце апреля скоропостижно скончался Скопин, и это приблизило падение Василия.
Народная молва считала царя участником его смерти. Уже поляки и запорожцы забирали южные города: Стародуб, Почеп, Чернигов взяты были приступом и ограблены. Новгород-Северский и Рославль целовали крест Владиславу.
Вместо Скопина царь назначил главным предводителем войска своего брата Димитрия, но русские не терпели его, а жену его Екатерину считали убийцей Скопина.
Шведский полководец Делагарди презирал Димитрия Шуйского за неспособность. Московские пленники сообщили под Смоленском полякам, что народ не любит Василия, что войско не захочет за него биться и вся Русь охотно признает Владислава царем.
По этим известиям, Сигизмунд отправил к Москве войско под начальством коронного гетмана Жолкевского. Войско Шуйского, тысяч в тридцать, двинулось к Можайску; с ним шел и Делагарди со своей ратью, состоящей из людей разных наций.
В московском войске было много новобранцев, в первый раз шедших на бой. Охоты защищать царя Василия не было ни у кого. Враги встретились 23 июня между Москвой и Можайском, при деревне Клушино.
От первого напора поляков побежала московская конница, смяла пехоту: иноземцы, бывшие под начальством Делагарди, взбунтовались и стали передаваться неприятелю. Тогда начальники московского войска, Димитрий Шуйский, Голицын, Мезецкий, убежали в лес, а за ними и все бросились врассыпную. Жолкевскому досталась карета Димитрия Шуйского, его сабля, булава, знамя, много денег и мехов, которые Димитрий намеревался раздать войску Делагарди, но не успел.
Делагарди, оставленный своими подчиненными, изъявил желание переговорить с гетманом Жолкевским, и когда гетман приехал к нему, то Делагарди выговорил у него согласие уйти беспрепятственно из пределов Московского государства.
«Наша неудача, — сказал Делагарди, — происходит от неспособности русских и вероломства моих наемных воинов. Не то было бы с теми же русскими, если бы ими начальствовал доблестный Скопин. Но его извели, и счастье изменило московским людям».
Жолкевский принудил сидевших в Цареве-Займище Елецкого и Валуева присягнуть Владиславу, присоединиться к нему с их пятитысячным отрядом и пошел прямо на Москву. Можайск сдался ему без сопротивления. Волок-Ламский, Ржев, Погорелое Городище, Иосифов монастырь покорились добровольно.
По совету Валуева, Жолкевский послал агентов своих в Москву с грамотами, в которых обещал русской земле тишину и благоденствие под правлением Владислава, если русские изберут королевича царем.
Эти грамоты разбрасывались по улицам, ходили по рукам, всенародно читались на сходках. Царь Василий не мог ничего сделать.
С другой стороны подходил Тушинский вор из Калуги и 11 июля стал в Коломенском селе. Тогда Прокопий Ляпунов написал своему брату Захару и боярину Василию Васильевичу Голицыну, что следует удалить и Шуйского и вора.
17 июля Захар Ляпунов собрал дворян и детей боярских за Арбатскими воротами и сказал:
— Наше государство доходит до конечного разорения. Там поляки и Литва, тут калужский вор, а царя Василия не любят. Он не по правде сел на престол и несчастен на царстве. Будем бить ему челом, чтобы он оставил престол, а калужским людям пошлем сказать, пусть они своего вора выдадут; и мы сообща выберем всей землей иного царя и встанем единомысленно на всякого врага!
Послали в Коломенское. Русские, бывшие при воре, сказали: «Сведите Шуйского, а мы своего Димитрия свяжем и приведем в Москву».
После такого ответа толпа отправилась к царю Василию. Выступил вперед плечистый Захар Ляпунов и сказал царю:
— Долго ли за тебя кровь христианская будет литься? Ничего доброго от тебя не делается. Земля разделилась, разорена, опустошена. Ты воцарился не по выбору всей земли, братья твои окормили отравой государя нашего Михаила Васильевича, оборонителя и заступника нашего. Сжалься над нами, положи посох свой! Сойди с царства. Мы посоветуем сами о себе иными мерами!
Василий вышел из себя, обнажил большой нож, который носил при себе, и бросился на Ляпунова.
— Как ты смеешь мне это говорить, — кричал он, — когда бояре мне того не говорят?
Ляпунов погрозил ему крепкой рукой и сказал:
— Василий Иванович! Не бросайся на меня, а то я тебя вот так тут и изотру!
Бывшие с Ляпуновым дворяне сказали:
— Пойдем, объявим народу!
Они вышли на Красную площадь и зазвонили в колокол. Народ сбежался. Захар Ляпунов с лобного места приглашал патриарха, духовенство, бояр, служилых людей и всякого чина православных христиан за Серпуховские ворота на всенародную сходку. Народ повалил за Серпуховские ворота. Приехали патриарх, бояре.
— Вот три года — четвертый сидит Василий Шуйский на царстве, — говорили народу, — неправдой сел, не по выбору всей земли, и нет на нем благословения Божьего; нет счастья земле! Как только его братья пойдут на войну, так и понесут поражение: сами прячутся, а ратные разбегаются! Собирайтесь в совет, как нам Шуйского отставить, а иного выбрать всей землей!
Патриарх хотел было защищать Шуйского, которого не любил, но потом уехал. Бояре отправились к царю. Свояк царя Василия, Иван Мих. Воротынский сказал ему:
— Вся земля бьет тебе челом: оставь свое государство ради междуусобной брани, затем, что тебя не любят и служить тебе не хотят!
Царю Василию ничего не осталось, как повиноваться. Он положил свой царский посох и переехал из царских палат в свой княжий дом.
Верховное правление на время перешло к боярскому совету под председательством князя Федора Мстиславского.
На другой день, 18 июля, толпа москвичей вышла к Данилову монастырю и послала в Коломенское сказать:
— Мы свое клятвенное слово совершили — Шуйского свели, теперь ведите к нам своего вора!
Но из Коломенского села им дали такой ответ:
— Дурно, что вы не помните крестного целования своему государю, а мы за своего помереть рады!
Тогда многим в Москве стало жаль Шуйского, а Шуйский, узнавши это, послал денег стрельцам, которых было тысяч до восьми в Москве, чтобы с их помощью возвратить себе престол. Патриарх начал осуждать низложение царя.
19 июля Захар Ляпунов подобрал себе товарищей, подговорил чудовских иеромонахов. Они пришли в дом к Василию Шуйскому, разлучили его с женой, увезли ее в Вознесенский монастырь и объявили, что Василию следует постричься в монахи.
— Люди московские, что я вам сделал, — сказал Шуйский. — Какую обиду учинил? Разве мне это за то, что я воздал месть тем, которые содеяли возмущение на нашу православную веру и хотели разорить дом Божий?
Ему повторили, что надобно постричься. Шуйский наотрез сказал, что не хочет. Тогда иеромонахам велено было совершать обряд пострижения, и когда, по обряду, спросили его: желает ли он?
Василий громко закричал: «Не хочу!», но князь Тюфякин, один из соумышленников Ляпунова, произносил за него обещание, а Ляпунов крепко держал Василия за руки, чтоб он не отмахивался. Его одели в иноческое платье и увезли в Чудов монастырь.
В то же время в Вознесенском монастыре постригли жену Василия. Марья Петровна также не дала обета и твердо говорила, что никто не может разлучить ее с мужем, с которым соединил Бог. Патриарх Гермоген вопиял против такого беззакония и говорил, что иноком стал теперь тот, кто за Василия отрекался от мира.
Через три дня после пострижения царя Василия прибыл гетман Жолкевский к Москве с польским войском. Бояре волей-неволей должны были соглашаться на избрание Владислава и показывать вид, будто поступают добровольно.
Патриарх Гермоген сначала сильно противился, всегда верный своему неизменному отвращению ко всякой иноземщине; но потом, видя, что невозможно устоять против печальных обстоятельств, соглашался, но по крайней мере с тем, чтобы новый царь принял православие и крестился.
Переговоры с Жолкевским шли три недели. Жолкевский был один из немногих в то время благороднейших и честнейших людей в Польше, чуждый иезуитских козней, уважающий права не только своего народа, но и чужих народов, ненавистник насилия, столько же храбрый, сколько умевший держать в порядке войско, великодушный, обходительный и справедливый.
Он не мог согласиться на требование Гермогена, но заключил такой договор, который показывал, что гетман вовсе не думал о порабощении Руси Польше, напротив, уважал и даже ограждал права русского народа.
Московское государство избрало царем своим Владислава с условием ограничения его власти боярами и думными людьми, а по законодательству думою всей земли.
Владислав не имел права изменять народных обычаев, отнимать имущества, казнить и ссылать без боярского приговора, обязан был держать на должностях только русских.
Он не мог раздавать по польским обычаям полякам и литовцам староств, но мог жаловать их деньгами и поместьями наравне с иноземцами.
Ему запрещалось строить костелы и насилием и хитростью совращать русских в латинство. Он дал обязательство уважать греческую веру, не отнимать церковных имений и не пускать жидов в Московское государство.
Бояре поставили в договор условие, чтобы крестьяне не переходили с земли одного владельца на земли другого. 17 августа трое главнейших бояр князей Мстиславский, Голицын и Мезецкий с думными дьяками Телепневым и Луговским заключили этот договор от имени всех чинов Московского государства.
На самом деле это было не так, поскольку никакого участия всей земли не было и выборные люди не съезжались.
Простой московский народ недоволен был избранием Владислава. В Москве усиливалась партия, хотевшая снова возвести на престол Шуйского.
Бояре, приписывая эти волнения козням Василия и его братьев, до такой степени раздражились против Шуйских, что поднимали вопрос: не перебить ли всех Шуйских? Но за сверженного царя заступился Жолкевский.
Он объявил, что Сигизмунд приказал ему беречь Василия и не допускать над ним насилий. Бояре отдали Жолкевскому в распоряжение сверженного царя и его родственников.
Гетман отправил братьев Василия Шуйского, Ивана Пуговку и Димитрия с женой, в Польшу, самого сверженного царя — в Иосифов монастырь, а супругу его на время в Суздальско-Покровский монастырь. Жолкевский не хотел признавать их пострижения, так как оно было насильное, и дозволил им ходить в мирском платье.
19 сентября гетман вступил с войском в Москву: он так умел держать в повиновении свое войско и обращаться с русскими, что даже сам суровый патриарх Гермоген начал смотреть на него более дружелюбными глазами.
Русские города один за другим присягали Владиславу, кроме некоторых, все еще державшихся вора. Достойно замечания, что Прокопий Ляпунов, в руках которого была вся рязанская земля, не только без противоречия одобрил избрание Владислава, но послал к Жолкевскому сына своего Владимира, хлопотал о доставке съестных припасов полякам в Москву и был самым ревностным их приверженцем. Бояре, по настоянию Жолкевского, снарядили послов к Сигизмунду.
Жолкевский недолго остался в Москве. Сигизмунд был вовсе не доволен договором, постановленным Жолкевским. Сигизмунд не хотел давать Московскому государству сына, а думал сам завладеть этим государством и присоединить его к Польше.
Управлявшие им иезуиты не видели для своих планов никакой пользы из того, что Владислав сделается московским царем, когда при этом не дозволено будет ни строить костелов, ни совращать православных в латинство и унию.
Полякам вообще не нравилось запрещение давать им староства и должности в московской земле, тогда как они надеялись поживиться при новом порядке вещей.
Сигизмунд отозвал Жолкевского из Москвы. В конце октября гетман сдал начальство над войском, оставшимся в Москве, Александру Гонсевскому, а сам выехал под Смоленск, взявши с собою сверженного царя Василия и жену его.
Сигизмунд принял Жолкевского с гневом, с презрением бросил представленный гетманом договор и сказал: «Я не допущу сына моего быть царем московским».
С тех пор пленный царь находился под Смоленском до взятия этого города. Русские послы, находившиеся под Смоленском, заметили, что гетман Жолкевский поступил вопреки договору, по которому не следовало ни одного человека выводить в Польшу и Литву, и находили, что Жолкевский нанес оскорбление православной вере тем, что дозволил Василию и жене его ходить в мирском платье.
«Я сделал это, — сказал Жолкевский, — по просьбе бояр, чтобы отстранить смятение в народе. Притом же Василий в Иосифовом монастыре чуть с голода не умирал… Я привез его в мирском платье, потому что он сам не хочет быть монахом; его постригли насильно, а насильное пострижение противно и вашим, и нашим церковным уставам. Сам патриарх это утверждает».
Смоленск защищался упорно, благодаря мужеству воеводы Шеина. И воевода, и все смольняне охотно присягали Владиславу, но не хотели, по требованию Сигизмунда, сдавать польскому королю русского города, который король хотел присоединить к Польше.
Осмобенно им не нравилось то, что Сигизмунд показывал явное пренебрежение ко всем правам русских и к особам послов, которых он приказал в оковах отправить в Польшу.
3 июня 1611 года часть смоленских стен была взорвана, и поляки ворвались в город.
Владыка смоленский Сергий, с толпой народа, был взят в полуразрушенном соборе, многие защитники бросались в огонь, предпочитая смерть поруганию от победителей.
Шеин с женой, малолетним сыном, князем Горчаковым и несколькими дворянами заперся в башне и храбро защищался до тех пор, пока военачальник Потоцкий не убедил его сдаться, обещая от короля милость.
«Я всем сердцем был предан королевичу, — сказал Шеин полякам, — но если бы король не дал сына своего на царство, то земля не может быть без государя и я бы поддался тому, кто был бы избран царем на Москве».
Сигизмунд не оценил прямоты этого человека. Его подвергли пытке, желая дознаться, где спрятаны в Смоленске сокровища, но не добились ничего. Шеина отправили в Литву в оковах.
После взятия Смоленска Сигизмунд уехал в Варшаву и приказал везти за собой Шуйского и его братьев.
Успехи Польши над Русью произвели радость во всем католическом мире. В Риме шли празднества. Иезуиты были уверены, что они достигли цели и овладели московской землей.
В Варшаве боялись, как бы успехи короля не послужили к стеснению шляхетских вольностей, но дали на время волю патриотическому восторгу и восхищались победой над давними врагами.
29 октября 1611 года королю устроили торжественный въезд. Жолкевский вез за собой пленного низверженного царя. Поляки сравнивали его с римским Павлом Эмилием.
Сослуживцы Жолкевского щеголяли блеском своих одежд и вооружения. Сам коронный гетман ехал в открытой, богато убранной коляске, которую везли шесть турецких белых лошадей.
За его коляской везли Шуйского в открытой королевской карете. Бывший царь сидел со своими двумя братьями. На нем был длинный, белый, вышитый золотом кафтан, а на голове высокая шапка из черной лисицы.
Поляки с любопытством всматривались в его изможденное сухощавое лицо и ловили мрачный взгляд его глаз.
За ним везли пленного Шеина со смольнянами и послов Голицына и Филарета. Поезд двигался по Краковскому предместью в замок, где в сенаторской «избе» собрались сенат, двор и знатнейшие паны Речи Посполитой. На троне сидел король Сигизмунд с королевойи.
Ввели пленных, и Василия с братьями подвели к трону. Жолкевский выступил вперед и громко произнес речь, в которой упомянул разных римских героев. Указывая на Василия, он сказал:
— Вот он, великий царь московский, наследник московских царей, которые столько времени своим могуществом были страшны и грозны польской короне и ее королям, турецкому императору и всем соседним государствам. Вот брат его, Димитрий, предводитель 60-тысячного войска, мужественного, храброго и сильного. Недавно еще они повелевали царствами, княжествами, областями, мнoжecтвом подданных, городами, замками, неисчисленными сокровищами и доходами, но, по воле и по благословению Господа Бога над вашим величеством, мужеством и доблестью польского войска, ныне стоят они жалкими пленниками, всего лишенные, обнищалые, поверженные к стопам вашего величества и, падая на землю, молят о пощаде и милосердии.
При этих словах низложенный царь поклонился и, держа в одной руке шапку, прикоснулся пальцами другой руки до земли, а потом поднес их к губам.
Димитрий поклонился в землю один раз, а Иван, по обычаю московских холопов, отвесил три земных поклона. Иван Пуговка горько плакал.
Василий сохранял тупое спокойствие. Гетман продолжал:
— Ваше величество, я вас умоляю за них, примите их не как пленных, окажите им свое милосердие, помните, что счастье не постоянно, и никто из монархов не может назвать себя счастливым, пока не окончит своего земного поприща.
По окончании речи пленники были допущены до руки королевской. Затем говорил Юрий Мнишек. Он напомнил о вероломном убийстве Димитрия, коронованного и всеми признанного, говорил об оскорблении своей дочери, царицы Марины, об избиении гостей, приехавших на свадьбу, и требовал правосудия.
Мнишек замолчал. Молчали и паны. Все с состраданием и участием смотрели на пленного царя. Король отпустил Василия милостиво.
Василия с братьями отправили в Гостынский замок, где назначили ему пребывание под стражей.
Неволя и тоска свела Василия в могилу на следующий же год. Над могилой его поставили памятник с латинской надписью, восхваляющей великодушие Сигизмунда.
Брат его Димитрий и жена последнего Екатерина умерли после него в неволе, в плену. Супруга царя Василия значится умершей, по русским летописям, в Новодевичьем монастыре в 1625 году под именем Елены.
Иван Пуговка, вскоре по заключении в Гостыни, изъявил желание служить Польше и присягнул Владиславу.
Прошло двадцать три года с тех пор, как Василия привезли в Варшаву. Тогда Московское государство заключило с Польшей уже не перемирие на известный срок, как бывало столько раз до этого времени, а так называемый вечный мир.
Царь Михаил Федорович попросил у польского короля Владислава прислать в Москву гроб пленного царя и его родных. Сначала паны Речи Посполитой воспротивились было этому, потому что считали для Польши славой то обстоятельство, что тело пленного московского царя лежит в их земле, но согласились, когда московские послы одарили их соболями.
Отрывши могилу, нашли каменную палатку, в которой гроб Василия стоял одиноко, а гроб Димитрия был поставлен на гроб его жены.
Король Владислав приказал покрыть новые гробы, в которые поставлены были старые, атласом, бархатом и камкой. Гробы привезли в Москву.
Московские дети боярские и дворяне несли гроб бывшего царя Василия на плечах от Дорогомилова до Кремля, при многочисленном стечении народа.
Сам царь встретил его у собора Успенского, со всеми боярами и ближними людьми, одетыми в смирное траурное платье. Тело несчастного Василия погребено 11 июня 1635 года в Архангельском соборе в ряду других потомков Святого Владимира, правивших Москвой.
Тайна коломенской кельи
В феврале 1613 года съехавшиеся в Москву для избрания царя выборные люди заявили единодушно, чтобы не выбирать законопреступного сына Марины. На престол был избран Михаил Федорович Романов.
Заруцкий и Марина рассылали грамоты, требуя присяги малолетнему сыну Марины, Ивану Димитриевичу. Великорусские казаки в большинстве своем признали нового царя. Однако часть малорусских казаков ненавидели Московию и были готовы продолжать войну с ним. И именно они теперь и составили силу Заруцкого.
Новый царь назначил против Заруцкого главным воеводою князя Ивана Никитича Одоевского и приказал сходиться к нему из разных городов воеводам с их силами.
Заруцкий с Мариною перешли из Михайлова в Лебедянь. Одоевский двинулся против него с войском. Заруцкий с Мариной бежал в Воронеж, Одоевский гнался за ними.
Под Воронежем в конце 1613 года произошла кровопролитная битва, продолжавшаяся два дня. Казаки были разбиты, и Заруцкий с Мариною убежали за Дон. Одоевский не стал преследовать их.
Вскоре Заруцкий с Мариной появились в Астрахани. Здесь Заруцкий вел себя крайне неразумно. Он грабил и убивал без меры, а все грамоты писал от имени «государя царя и великого князя Дмитрия Ивановича всея Руссии, и от государыни царицы и великой княгини Марины Юрьевны всея Руссии, и от государя царевича и великого князя Ивана Дмитриевича всея Руссии».
Бунт не заставил себя ждать. Атаман, опасаясь московского войска, решил бежать. Сначала было решено спасаться в глубине страны, потом передумали и решили бежать морем.
14 мая Заруцкий с Мариною думали проскользнуть по Волге мимо Астрахани и убежать в море. Однако Хохлов вместе с астраханцами и стрельцами ударил на них.
Бвшие с Заруцким воровские казаки разбежались по камышам, многие попались в плен, попала в плен и полька Варвара Казановская, подруга Мариныю. Однако Заруцкого и Марину не успели схватить. Они воспользовались извилистым руслом Волги, и стрельцы не могли скоро сообразить, куда они скрылись.
29 мая один стрелец, бывший на рыбном учуге, увидел Заруцкого с Мариною. По этому известию Хохлов отправил на указанное место погоню, но узнал, что беглецы, выплывши в море, повернули в Яик.
7 июня на Яик был послан отряд под начальством стрелецких голов: Гордея Пальчикова и Севастьяна Онучина. 24 июня они наткнулись на воровской лагерь на Медвежьем острове, посреди лесистых берегов Яика.
С Заруцким и Мариною было около 600 волжских казаков. Ими командовал атаман Треня Ус, который отнял у Марины сына и держал его при себе.
Казаки не ожидали гостей, не вступили в битву со стрельцами, на другой же день связали Заруцкого и Марину и выдали с сыном да с каким-то чернецом Николаем, а сами объявили, что целуют крест царю Михаилу Федоровичу. Треня Ус убежал и несколько времени после того разбойничал.
Пленников привезли в Астрахань, а 13 июля Одоевский отправил их поодиночке вверх по Волге. Марину с сыном вез стрелецкий голова Михайло Соловцов с 500 человек самарских стрельцов. Марину везли связанною.
В наказе, данном Соловцову, приказано было убить ее вместе с сыном, если нападут на них воровские люди, с целью отбить преступницу.
В таком виде прибыла Марина в Москву, куда восемь лет тому назад въезжала с таким великолепием в первый раз в жизни, надеясь там царствовать и принимать поклонение.
Четырехлетнего сына Марины повесили всенародно за Серпуховскими воротами, Заруцкого посадили на кол, а саму Марину сослали в Коломну, где она умерла в самом конце этого 1614 года.
Существует предание, что она была заточена в Коломенской башне. Коломенская (Круглая наугольная) башня была западной сторожевой вышкой города, которая охраняла Астраханский тракт. Коломенская башня — самая высокая из всех сохранившихся башен кремля. Её высота составляет 31 метр, диаметр — 13 метров.
Внутри восьмиэтажной башни проходят винтовые лестницы, вверху с наружной стороны проходит декоративный пояс из белого камня, издалека верх башни напоминает корону.
В народе башню презрительно называли «Маринкиной». Однако по сообщению русских властей, сделанному ими полякам при размене пленных, Марина умерла в Москве, в тюрьме, от болезни и «с тоски по своей воле».
Тем не менее, в народной памяти она до сих пор живет под именем «Маринки безбожницы, еретицы». Народ воображает ее свирепою разбойницею и колдуньей, которая умела обращаться в сороку.
Интересно и таинственное исчезновение из башни. Говорилось, что Марина умерла в заточении от тоски по воле, что её кто-то выкрал и продал в гарем.
Но коломенцы верили в то, что Марина Мнишек была ведьмой и ночью, прочитав заклинание и превратившись в ворону или сороку, вылетела из башни через верхнее окно-бойницу. Согласно поверью, душа Марины Мнишек в облике вороны до сих пор летает над коломенским кремлём и оглашает окрестности.
Существует ещё одна легенда, что в Коломенской башне спрятаны несметные сокровища Марины, но они заколдованы и невидимы. Поэтому ворона и не может покинуть город и охраняет их.