Наконец, моя третья жена, Катя, которой мама передала меня перед смертью, перепоручила. Я вижу двух моих дочек, несмотря на разницу лет они вместе бегают вокруг стола, играя в прятки и прячась за занавесками.
— Осторожно! — хочется крикнуть им: я боюсь, не встретится ли им за занавесками горизонтально болтающийся мойщик окон, но крик не проходит у меня через горло.
Помимо семьи я с удивлением обнаруживаю уходящий в никуда сонм гостей, ожидающих чая. Вот известная писательница Тамара, которая очень нравилась маме. Когда-то мы с ней начинали дружить, и мне было с ней интересно. Она как-то раз задержалась, мы ночь просидели на кухне, она съела и выпила весь холодильник — вот это витальность!
Она пришла с начинающим писателем Ерёмой. На тот момент длинноволосый, с косичкой, сторонник социальной справедливости, враг банкиров. Я слышу, как он выступает в защиту конспирологии:
— За дьяволом скрывается Бог, за Богом — дьявол, а за дьяволом снова Бог и так до бесконечности.
— Какой же ты умный! — восхищается им Тамара, впрочем, не без иронии.
Дальше я вижу французскую пару, посла Франции в Москве и его жену Полин, которых я сам привел в дом родителей, думая, что они друг другу понравятся, но мама рассердилась на меня, потому что я заранее ее не предупредил. Стас взволнован тем, что видит моего отца и спрашивает его, пригибаясь к столу:
— Сталин, по-вашему, был садистом?
Папа переводит разговор на свое юбилейное интервью для газеты «Труд»:
— Вы знаете эту газету? Я, хочу вам сказать, поддержал политику нашего президента. За ним сила. Он возродит суверенитет России.
— Что? Что? — врывается в разговор мама. — Какой еще суверенитет! Если бы я не была такой старой, я бы, знаете, что с ним сделала!.. — Она неожиданно взмахивает рукой, в которой держит воображаемый… паф-паф!
Никита Член бросается к ней:
— Галина Николаевна, вы… вы лучше всех! — он берет ее руку с воображаемым не скажу чем и страстно целует. — Спасибо вам, — отрываясь от руки, — от всей нашей команды!
По своим взглядам Никита принадлежит к тайному обществу анти-гопов, радикальных противников Великого Гопника. Об этом знают все, кроме моей мамы.
— Никита, — назидательно говорит мама, аккуратно отбирая у него свою руку, — нельзя же в самом деле так слюняво целоваться!
— Галина Николаевна, ну зачем вы так! — конфузится антигоп.
Мама аккуратно вытирает руку салфеткой.
Я с удивлением вижу Борю Немцова. Боря — живой, глаз блестит, он рассказывает моему папе одедушке— это Ельцин. Ельцин хочет сделать его президентом. Рядом с ним Хакамада, а с Хакамадой заигрывает мой друг Артур по прозвищу Горемыка. Боря громко спрашивает меня, стоящего у косяка:
— Имеет ли право политик врать?
— Спроси у папы, — отвечаю я.
Папа, естественно, говорит, что политик не должен врать, но имеет право недоговаривать. Я нетерпеливо машу рукой: банальность! Но я вижу папин взгляд и легкий джемпер, и мне становится ужасно жалко его, и я готов согласится с каждым его словом.
В Немцове, единственной тогда надежде на разумное управление Россией, была дурашливость, которая, казалось, оберегала его от тяжести будущей короны, и ненасытное женолюбие, которое раскрепощало и одновременно закрепощало его не слишком глубокую душу.
Неподалеку от папы сидит одногруппница Кати — Карина Хрусталева. Они обе учатся в РГГУ на культурологическом, и Хрусталева пишет диплом об эстетических особенностях похорон Ленина. Обе были когда-то замкадными гопницами, но теперь превратились в интеллектуалок и больше не носят ярко-красные ногти и спущенные до лобка джинсы с грубым ремнем.
Моя сестра О. принялась что-то бурно обсуждать со своим женихом, Никитой Членом — это у него такая фамилия, он ее стесняется. Никита Член — непримиримый революционер, его даже сам Немцов побаивается. Он говорит возмутительные речи.
Стол гудит. Юбилейный ужин превращается в большой театр абсурда. Артур-Горемыка через стол клеит Хакамаду. Рядом с ним сидит его юная любовница Алина. Ей еще не хватает пары месяцев до совершеннолетия, и Артур (как он мне говорит в трезвом состоянии) терпит, уважает уголовный кодекс, хотя уже не раз восхвалял мне ее роскошно нестриженнуюписю. Что же он мне говорит в пьяном виде, я лучше не буду пересказывать.
Каждый несет свою застольную правоту.
С нижнего этажа на чай поднимается бывший начальник папы по секретариату Молотова, Борис Федорович Подцероб. Он — сталинист. Каждый раз, когда они встречаются с папой, он ругает последними словами Хрущева. При его появлении папа встает и подтягивается. Но Борис Федорович снисходительно машет рукой. За ним вплывает пухлым лебедем улыбчивая супруга, Софья Ивановна — она из дворянской семьи. Борис Федорович почтительно здоровается с Василием Филимоновичем Шаурой — тот уже долгое время руководит всей советской культурой, возглавляя соответственный отдел ЦК, ему подчиняется сама Фурцева. Он со студенческих пор влюблен в мою маму и к нам приходит в гости, зажав в ладони ее довоенную заколку.
— Когда ты закончишь аспирантуру, я возьму тебя в свой отдел. Но для этого надо вступить в партию. — Шауро жмет мне руку и грустно усмехается. — Я помогу.
Шауро всегда ходит с грустным лицом. Как Косыгин. По их лицам видно, что коммунизм строится нелегко.
— Ну чего ты там застрял? — говорит мне мама.
Я иду за стол. Я не вижу моего брата Андрюшу.
— А где Андрюша?
— Да вот он!
Андрюша разговаривает с О. Они бурно спорят.
— Твоего брата, — смеется О., — тошнит темой смерти.
— Ты знаешь, — говорит мне брат, — я теперь научился чувствовать людей, которые скоро умрут, и мысленно прощаюсь с ними.
О. смеется. Она всегда смеется, когда речь заходит о смерти. Брат быстро идет к выходу.
— Куда он? — спрашиваю маму.
— Он поехал писать статью, — отвечает мама с полным уважением к неведанной статье.
Мама стала резать свой коронный лимонный пирог с особой кислинкой. Я сел на свое место, возле отца.
— Кто это? — папа показал глазами на О.
— Папа, — сказал я, — это твоя дочь О.
— У меня никогда не было дочери, — задумчиво сказал папа. — Сыновья есть, а дочери нет.
Я не стал настаивать.
— А что это за человек? — через минуту озабоченно спросил он, показывая на Никиту Члена.
— Жених моей сестры О.
— А… По-моему, она его не любит.
Никита интересовался глобальным падением интереса к чтению. Он был уверен, что литература свое отжила. На отцовском юбилее он подошел ко мне с вопросом:
— Вы же тоже в глубине души так думаете? Если нет, то не надо себя обманывать! Даже если вы меня выведете в качестве отвратного героя в какой-нибудь вашей книжке, неважно, прочтут только те, кому читать бумагуне надоело! Будьте последовательны. Посмотрите, как выросли акции поваров: они кормят мир. Надо искать только то, что человеку присуще от природы.
Однажды я с удивлением узнал, что тихоня Никита вместе с О. сняли крутой порнофильм. Теперь он завидовал О., потому что она попала под следствие, а он — нет. Антигопу хотелось посидеть в тюрьме, и он подбивал сестру вести себя дерзко и указать на него как на зачинщика. Мне уже пришлось как-то сказать Члену, чтобы он успокоился.
— Можно вас на минутку? — сказал Никита.
Мы подошли к окну.
— Вы, пожалуйста, никуда наверх не звоните, — взволнованно проговорил он. — Это стыдно! Им нельзя звонить. Честно говоря, я вам руку не подам после этого! Я и так-то вас, можно сказать, полууважаю. Хотите знать, почему я в вас разочаровался?
— Ну, конечно!
— Я готов сесть за О. Я ее люблю. Все меняется. Идет новое поколение. Оно перевернет Россию. Вы, старики, ничего в этом не смыслите. Мы — антигопы, мы — новые гуманисты, мы вас зароем!
— Отец опять упал сегодня! — объявила мама, обращаясь ко мне так, словно я его толкнул. — Разбил ладонь. Синяк на лбу.
Отец схватился за лоб.
— Ты написал «Жизнь с идиотом», вот и напророчил.
23. Страна-порнография
Для меня О. была божественной, но я в упор не видел ее. Когда же она надломилась, я вдруг что-топочувствовал.
— Порно — искусство будущего. Не это тупое, механическое, быдло-порно. А великолепное порно! Я буду первой великой режиссеркойпорно, — сказала О.
Мы опять курили с ней, теперь в коридоре.
— Ты ужестала великой, — со строгим видом кивнул я.
— Даже если мы во всем отстаем, то в порно будущего будем первыми. Никто нас не обгонит. Ни китайцы. Ни Европа. Ни Америка. Завоюем все золотые медали! У них там все запротоколировано. А у нас только наружный тоталитаризм, глазурь самодержавия. А внутри вечное беспокойство. У нас секс замешан на когнитивном диссонансе.
О. считала, что благодаря своим изысканиям она способна снять идеальный порнофильм, который раскроет характер России. В русском порно есть неизбывная интрига.
Выше знамя российского секса!
Он основан на стыде бесстыдства, на заливном смехе застенчивости, на преодолении комплексов и неуклюжести чувств, неумении владеть своим телом, непосредственном оргазме, душевных сиськах. И венец всего — кровосмешение, высокий уровень нарушения законов цивилизации. Наше порно любитнеуставные отношения.
Как это ни странно, О. не пригласила меня на скандальный вернисаж. Впрочем, что тут странного? Она втайне считала, что всю жизнь находится в тени моей славыи хотела оторваться. Выставка Страна-порнография была ее звездным часом.
Через порно раскрылась вся страна. Страна-обман. Страна-растлитель. Страна-нелюбовь.
На выставку явились казаки. Их привел молодой писатель Ерёма. Разгромили. Но во всем обвинили О. Началось следствие. Сестре попался следователь-парафашист. Он стал ей портить нервы. Взял подписку о невыезде.
Сестра О. курила и говорила:
— Наша порнография поощряет предательство. Об этом я написала в каталоге к выставке. Но его конфисковали. Впрочем, у меня где-то валяется пара экземпляров.