В девять часов я пошел вместе с невропатологом и со штабом в Санаторий. Распылитель висел на предназначенном ему месте, на проволоке, протянутой между деревьями. Ко мне подошла цыганка, спросила, что им делать. (Почему у меня спросила, а не у невропатолога, который уже был тут и записывал данные? Телепатия? Родство душ?) Остальные полукругом стояли дальше, но так, чтоб им был слышен наш разговор, тут были и близнецы и крестьянин. Очевидно, женщина говорила от имени их всех.
Что им делать? Собственно говоря, ничего. Пусть ведут себя как обычно, делают, что всегда делали, вчера или в любой другой день. Женщина покраснела, на глазах слезы, как у начинающей актрисы, в первый раз выходящей на сцену. Мне стало жалко бедняжку.
— Что вам делать?.. Лучше всего оставайтесь тут, на воздухе. И двигайтесь, придумайте что–нибудь... Знаете что, играйте в волейбол! Это лучше всего. Когда услышите звонок, выходите сюда, разбейтесь на две команды, разговаривайте, у вас еще есть время. Словно вы действительно участвуете в матче.
По глазам ее вижу, что верит мне и благодарит. Мне показалось, что она хочет еще что–то сказать. Подождал немного, прежде чем повернуться и уйти, но она опустила голову и отошла в сторону. В кладовой мы убедились, что спиртные напитки потребляются ими что надо. Но запах алкоголя я почувствовал только у боксера. Остальные, возможно, спрятали по бутылке на завтра для храбрости.
Сержант на кухне заказал для нас провизию, в одиннадцать часов мы были уже на месте, причалили к камышу, закинули удочки.
Я взял с собой четырехметровое удилище и пятидесятиметровую крепкую леску для больших щук. Верхняя треть удилища мягкая и гибкая, леска от нее не оторвется, а нижние две трети твердые и длинные, чтобы можно было вываживать добычу твердой рукой. Глубина у водяного ореха три метра, грузила я установил на два с половиной, на крючки надел подлещиков величиной с ладонь. (По совету сержанта плавники я срезал. Хотя мы оба уже говорили и пришли к заключению, что это суеверие. Если озерный хищник не сожрет наживку, напрасно мы и плавники отрезали, а если схватит, то и маленького сома сможет проглотить, а глотает щука с головы, никакие плавники ей не помешают.)
До первых часов пополудни ничего не случилось, поверхность воды оставалась гладкой. Я несколько раз менял наживу, рыбешки в теплой воде долго не выдерживали на крючке, да и окуни объедали их. Около половины четвертого наживка вдруг как взбесилась, выбрасывала поплавок, сносила его, моталась по кругу, насколько позволял груз. Продолжалось это с полминуты, а потом началась вчерашняя кутерьма. Я испугался, что хищница и меня за собой утащит. Но нет. Волны улеглись, и поплавок перестал метаться. Что случилось? Сожрала незаметно наживку? Я вытащил лесу, рыбешка на крючке цела.
— Подлюга прячется у самого водяного ореха, а нападает поверху. Подтяните грузило, доктор!
Я послушался, переставил грузило на полтора метра, а потом еще приподнял до одного метра. В пять часов вода была такой гладкой и спокойной, словно в ней все умерло. Лишь у самых камышей выглядывала голова огромной лягушки. Большие глаза сверкали, и была она совсем неподвижной. Но вот что–то привлекло ее внимание, медленно, осторожно лягушка сделала лишь одно движение и исчезла под водой. Снова высунула голову метра на два ближе, опять остановилась, чем–то заинтересованная. Лягушку привлек красный цвет поплавка, и она пыталась приблизиться. Рыбешка на крючке снова ожила, поплавок то погружался в воду, то выскакивал наверх, лягушкой овладел охотничий азарт. Она была уже совсем близко от поплавка, когда раздался всплеск, наше внимание было отвлечено маневрами лягушки, и мы лишь на мгновение увидели огромную рыбью голову.
— Как у крокодила, клянусь, доктор, как у крокодила. Вам приходилось видеть что–либо подобное?
Насчет крокодила — это, конечно, преувеличение, но с головой матерого волка сравнить можно, и зубы волчьи. В этой пасти и исчезла лягушка.
— Да она, оказывается, лакомка, доктор. Но мы найдем, что ей придется по вкусу!
Сержант открыл ящик с инструментами, прикрепил к леске маленький тройник, привязав к нему красную ленточку.
— Внимание! — Сержант медленно вел тройник с ленточкой вдоль камыша, заставляя ее плясать на воде. — А вам я предлагаю прикрепить к леске пробку, груз, все, что найдется, только наживку и тройник не трогайте.
Поймать лягушку оказалось легко, но вот вытащить из всех ее четырех лапок впившиеся в них крючки гораздо труднее, а нацепить ее скользкую шкуру на один из концов тройника и вовсе трудно, так как ей это очень не нравилось. Откровенно говоря, я ее понимаю, мне бы тоже это не понравилось.
Удить рыбу на лягушку в качестве наживки — развлечение небольшое. Без поплавка и груза лягушка делает все, что ей хочется, и все время старается спрятаться в камыши, мне надоело вытаскивать ее из камышей и беспрестанно направлять в другую сторону, я боялся замутить воду и разогнать рыбу. Наконец лягушка устала. А четверть седьмого, как по расписанию, взметнулась вверх волна из озера, страшная сила чуть не вырвала удилище у меня из рук, даже руку мне чуть не оторвала. Не успел я прийти в себя, как все вокруг так же внезапно успокоилось — крепчайшая леса оборвалась, как тонкая нитка.
— К этому зверю другой подход нужен, — вздохнул сержант.
Мне трудно теперь вспомнить, кто из нас двоих кого утешал, так как оба мы были в отчаянии.
Сержант надеялся на новое чудесное средство. В продовольственном складе водились мыши. Комендант рассыпал перед ними отравленную пшеницу, расставлял старинного фасона мышеловки с опускной дверцей. Щука непременно обрадуется таким жирным брюхатым тварям, черт побери.
На этом мы и порешили. А что нам еще было делать?
30 августа. Я подозревал, что не удастся быстро освободиться, поэтому с раннего утра приготовил все нужное. Есть у меня толстое пластиковое удилище, употребляю я его редко — для ужения карпов в камышах. К нему я прикрепил катушку с самым крепким шнуром. Уже много лет я не пользуюсь такой грубой снастью, но теперь это как раз то, что мне надо, — разорвать шнур просто невозможно, последнее время я употреблял его, чтоб привязать лодку или на что–либо подобное, его даже ножом не перережешь, обычно я пережигаю его зажигалкой. Осталось его у меня метров сорок, хватит с избытком, да я и не отпущу так далеко рыбу, она может уйти в камыши или спрятаться среди стеблей водяного ореха, тогда прощай добыча! Уж если я поймаю чудовище, надо удержать. В дело пошел самый большой мой, норвежский тройник.
Едва закончив приготовления, я услышал через мегафон свое имя, проглотил чашку кофе и пошел в студию. Мониторы уже были включены. За столом управления сидели Проф, Толстяк и невропатолог. Я молча подсел к ним. Проф вопросительно посмотрел на меня, я утвердительно кивнул. Он нажал на кнопку звонка.
— Сколько будем ждать?
— Посмотрим... Минуты две.
Из дома выбежала женщина, бледная и серьезная. За ней красавчик и боксер. Волоча ноги и спотыкаясь, появился моряк с неизменной Библией под мышкой. Близнецы присоединились к ним на площадке. На женщине было легкое платье, в котором она сюда прибыла. Она тут же схватила мяч и бросила. Близнецы играли плохо, одновременно кидались к мячу, вырывали его друг у друга из рук. Боксер тоже не проявлял особой ловкости. Мы тут же убедились, что только женщина и красавчик умеют играть в волейбол, остальные делают вид, что играют.
Так красивы и легки были движения женщины, что я содрогнулся. Словно подчиняясь неслышной музыке, она плавала в воздухе. (Не знаю, сколько прошло времени, пришел я в себя от прикосновения Профа и торопливо, утвердительно кивнул головой. Камерой орудовал Толстяк, у аппарата «Рекорд» возилась группа техников.)
Юбка на цыганке развевалась, и я видел, какие у нее красивые и стройные ноги, и вся она казалась совсем молоденькой девушкой. Она без всякого напряжения подпрыгивала с места; меньше всех ростом, она первой перехватывала мяч. По сравнению с ней все остальные, в том числе и красавчик, выглядели неуклюжими. И все–таки не она первая подверглась действию смертельного препарата, а боксер. Его точно обухом по голове ударили, свалился на землю без движения. Содержимое распылителя в одно мгновение изверглось наружу. Удивляться нечему, один грамм У-18, две десятых грамма раствора ДН под давлением в четыре атмосферы, рассеянные мельчайшими брызгами, за пять-шесть секунд достигли земли. Я тут же подумал, что смерть боксера связана с состоянием его сердца, он много пил, сердце износилось, а приступ удушья вызвал тахикардию и паралич коронарной артерии. Женщина замерла на месте, сгорбилась. Красавчик прислонился к стояку волейбольной сетки и медленно соскользнул на землю. Близнецы упали друг на друга у края площадки, изумленно смотрели вокруг, и оба сразу начали в такт кивать головами. Матрос, словно подчиняясь непроизвольному рефлексу, откинул в сторону Библию. Последней упала женщина, сначала на колени, потом оперлась на правую руку и повалилась на спину. Конвульсии у нее начались одновременно с красавчиком. Все ее тело сотрясали судороги, она билась, как вытащенная на берег рыба, и нельзя было понять, что это — мука или восторг от потери сознания, а может быть, и то и другое, когда уже не имеет значения, как это назвать. Продолжительность последней фазы была не более 20—25 секунд. А когда секундомер отметил конец второй минуты, они были неподвижны. Близнецы тоже корчились, яростно бился в судорогах матрос. Еще полминуты, и все было кончено. Телеобъективы цветных камер переключились на увеличенное изображение, мы увидели их лица — фиолетово-красные, с вытаращенными глазами; с удивленным выражением, которое я хорошо знал по опытам, проводившимся за четыре года до этого. Но лицо боксера осталось бледным, в углах глаз слезы. Я правильно понял, что смерть вызвана сердечной недостаточностью. Мы запечатлели их лица аппаратом «Рекорд», составили протокол, как вдруг невропатолог спросил: