ВладимирНиколаевич Крупин
ВЕЛИКОРЕЦКАЯКУПЕЛЬ
повесть
1
«Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, молитв ради ПречистыяТвоея Матере, Святителя Николая Чудотворца и всех святых, помилуй мя,грешнаго», – почти автоматически прошептывал Николай Иванович, а сам занималсядвумя делами: писал памятки, или, как их называли старухи, «пометки», о здравиии об упокоении, – первое, и второе: думал, как жить дальше. Они с Веройбыли в самом прямом смысле изгнаны из квартиры, приютились в общежитии, но итут приходили от коменданта, велели забирать вещи и уходить. Конечно, тутгадать нечего – Шлемкин со свету гонит, Шлемкин, уполномоченный по деламрелигий при облисполкоме, он человек слова: сказал в шестьдесят втором году,когда рушили церковь Федоровской Божьей Матери и когда Николая Ивановича заруки, за ноги милиционеры оттащили от бульдозера и бросили внутрь милицейскоймашины, сказал ему тогда Шлемкин: «Я тебя со свету сживу», – и сживает.Сживает вот уж четверть века. Стал совсем плешивый, скоро на пенсию, а все сживает.Ему за то, что сживает Николая Ивановича, государство зарплату выделило, надооправдывать. А разобраться, даже и не государство, а сам Николай Ивановичгонения на себя оплачивает: он плотник редкостный и работник безотказный.Только, оказывается, и такими работниками не дорожат: уволили. Уволили постатье за прогул. Прогул засчитали оттого, что в начале июня, как обычно,Николай Иванович ходил в село Великорецкое на день обретения иконы СвятителяНиколая Чудотворца. В другие годы давали три дня в счет отпуска или безсодержания, в этот раз не дали. Знал Шлемкин, что все равно пойдет НиколайИванович в Великорецкое, знал. На то и рассчитывал. Начальник базы оченьпереживал, лишаясь такого работника, но поделать ничего не смог – приказалиуволить. Приказали очистить ведомственную жилплощадь – две крохотные комнатки,в которых было по кроватке, да кухоньку с маленьким столом и табуретками.Самодельные, конечно, и кровати, и стол, и табуретки. Всей мебели – на тележкускласть. Главное их богатство – иконы. И в ее светелке, и в его передней. «Двамонастыря у нас, матушка», – говаривал Николай Иванович. В общежитии, кудапустили из милости, оттого, что Вера там была уборщицей, для икон даже места ненашлось. Теперь вот гнали и из общежития. А Веру рассчитали, сославшись напенсионный возраст и на какую-то статью, сказали даже номер статьи, как будтоВера в этом что понимала. Разрешили пожить две недели. Надо было что-то решать.
Николай Иванович с утра, как на работу, уходил искать новоеместо. Но неудачно. Только доходило до оформления, только протягивал паспорт,как под разными предлогами отказывали. Стар, пришел бы вчера, зайдите осенью.Это могло быть правдой, но в одном месте раскормленный кадровик вполупиджаке-полуфренче заявил: «Сектантов не берем», – тут стало ясно.Шлемкин включил в список неблагонадежных и его. Спорить, доказывать, чтоназвать православного сектантом все равно что русского эфиопом? Но повидалНиколай Иванович полуфренчей, полукителей, полугимнастерок – и рукой махнул.
Можно бы и на пенсию прожить, но стараниями все того жеШлемкина пенсия у Николая Ивановича была сверхничтожна. Один раз вот так жеуволили Николая Ивановича за уход на Великую, причем уволили в пятьдесят семьлет, за три года до пенсии. Тогда, правда, хоть на сдельную, на временную, нааккордную брали. Но в стаж все это не попало, и пенсию насчитали как три годане работавшему, то есть копеечную. И вот сейчас, на старости лет, опять гоняютНиколая Ивановича, как, прости Господи, пса беспризорного, только и успеваетНиколай Иванович произносить: «Ненавидящих и обидящих мя прости,Господи», – да только вздохнет коротко и сокрушенно, стараясь сердиться насебя, а не на них, ругая себя за то, что не до конца изжил в себе сетования ипечали.
Ходить, искать работу и жилье, понял Николай Иванович, былобесполезно. Он решил с утра отстоять литургию, причаститься и отправиться всвое село, теперь уже не село, непонятно что, какое-то собачье название –эрпэгэтэ. Деревня бы лучше пристала родному Святополью, потому что и в Святопольецерковь была порушена, а какое ж село без церкви? А деревня какая без часовни?Так что, видно, эрпэгэтэ в самый раз. Тонюсенькая ниточка, которая тянулась изСвятополья, была открыточками сестры Раи, или, как она их называла,«скрыточками», к Новому году и к Пасхе. На Пасху Рая, страшась, наверное,недавних гонений, поздравление не писала, но открытку подбирала нереволюционную, а с цветами.
А не был на родине Николай Иванович, страшно сказать,пятьдесят лет. Пятьдесят лет прошли, как увезли его из Святополья, увезли смилицией за отказ служить в армии. Вот тогда, пожалуй что, он был сектантом.Вот какой грех взял на себя Николай Иванович, а отмолимый он или неотмолимый,Бог знает. И пятьдесят лет не видел Николай Иванович оставшегося в живых братаАрсения и всего израненного, однорукого брата Алексея. А отец и старший братГригорий погибли. С рабов Божиих Григория и Ивана начинал Николай Ивановичпамятку об упокоении, а с рабов Божиих Алексея и Арсения – о здравии. И молилсяза них, зная, что братья икон в доме не держат, может быть, только Рая. Имолился, и чувствовал теплоту в молитве, а ехать все стыдился.
Но вот подошло: спасибо Шлемкину, гонит на родину. НиколайИванович дописал имена умерших, прошептывая на каждом имени: «Подаждь, Господи,оставление грехов всем прежде отшедшим в вере и надежди воскресения, отцем,братиям и сестрам нашим и сотвори им вечную память», – и как-то замер надлисточком, думая, может, забыл кого помянуть. И тут, вот и скажи, что что-тобывает случайным, именно тут пришла Вера и молча, перекрестясь, подалателеграмму. Вначале прочлась приписка внизу: «Факт смерти Чудинова АлексеяИвановича заверяю секретарь сельсовета».
Вера зажигала свечечку (лампадку в общежитии они неосмелились направлять). Зажгла, прочла поминальную молитовку и сказала:
– С женщинами договорилась, селедки достанут.
– Зачем?
– Как зачем? Ничего ж там нет. С утра поедешь?
– С утра-то бы хорошо, да ведь там близко церкви нет,лучше тут заочно отпеть, и уж с обеда, благословясь... – Он недоговорил,но Вера знала, что он мог бы сказать, что ведь как, теперь уж надо ехатьобязательно, брат позвал.
2
Кроме селедки Вера еще достала и конфет, и чаю, пусть хотьгрузинского, но и такого давно не было, достала даже кооперативной, дорогушейколбасы, хоть сама ее и век не едала, положила также хозяйственного мыла,сигарет Арсению, это в сумку, а в руках велела держать связанные вместеупаковки для яиц, две по три десятка. Это был единственный товар, которыйследовало везти не в деревню, а из деревни, и Николай Иванович попробовалсопротивляться. Но Вера, он давно знал, лучше его стократ смыслила в жизни, ион сдался.
Ехать пришлось так же, как и пятьдесят лет назад. Поездом,только он назывался теперь электричкой, потом автобусом. Тогда ездили напопутных, а чаще на лошадях. Некоторым, правда, как вот Николаю Ивановичу, былособый почет – бесплатный проезд, да еще и с охраной.
Николай Иванович заключение, в общем-то, перенес легко. Били– думал: «Слава Тебе, Господи, привел пострадать»; заставляли выносить парашу –и это было не в тягость, ведь трудом унизить нельзя, даже и неверующего. Надоже кому-то и парашу выносить. Обделяли уголовники куском – он вспоминал ИоаннаКрестителя, питавшегося кореньями и акридами, вспоминал сорокадневное пощениеСпасителя, молился, и голод отступал. Одно было невыносимо – опер каждый деньна проверке и разнарядке подходил к Николаю Ивановичу и срывал с него крестик.Крестик Николай Иванович делал из щепочек, а ниточку для него вытаскивал изпортянок или из мешковины, или приловчился отделять от ивовой коры лычинку,всяко было. Но чтобы лечь уснуть без крестика на шее – этого он не мог. Он таки думал, что страдает за свою веру; сознание непоправимости, огромности грехапришло к нему после тюрьмы, после встречи со старцем, когда они ходили вместена Великую, на день обретения чудотворной иконы Николы Великорецкого. Тогда-тостарец рассказал о преподобном Сергии; конечно, не впервые услышал НиколайИванович о Сергии, но впервые о том, что в годину, тяжелую для России, своеюволею преподобный Сергий повелел взять оружие даже монахам. К тому времениНиколай Иванович многое понял, он знал уже, что отец и брат Григорий погибли,что Алексей потерял руку. Знал, правда, по слухам, не было документальногоподтверждения, что и в эту войну монахи воевали в танковой колонне «ДмитрийДонской». Это отец Геннадий рассказывал. Он же увещевал Николая Ивановичазабыть грех отказа от защиты Отечества, ведь тот искупил его и тюрьмой имолитвами. Но Николай Иванович все не чувствовал облегчения, все тяготило его,что даже и могилки отца он не знает, и братова могилка неизвестно где напросторах Северо-Западного фронта, вот в чем горе. Их мать не вынесла этих двухсмертей, да еще и Николай был в тюрьме, а тут и Арсеню посадили за воровство,хоть и был несовершеннолетний, и мать умерла. Рая писала, что мать надорваласьна лесозаготовках, куда сама напрашивалась из-за хлебной нормы, но знал НиколайИванович, что страдания душевные тяжелее физических.
Но почему он боялся или стыдился ехать в Святополье, неужелитолько телеграмма вытянула да издевательства Шлемкина? Нет, тут многое можетоправдать. Во-первых, не с чем было ехать, во-вторых, когда? Отпуска фактическиу него и не бывало, все работа и работа. На смирных воду возят, а онбезответный человек, он лишь в одном тверд – в служении Богу. А Бог велелтерпеть. О, многое в государстве держалось на верующих. Как только над ними неизгалялись всякие шлемкины, а они все тянули да тянули. И не роптали, неворовали, не пили. Был в государстве еще один безгласный отряд ломовых лошадей– пьяницы. С этими было еще проще: вначале споить, а потом требуй что хочешь.Сверхурочных работ, работ в выходные, можно лишать премий, путевок, жилья,можно над ними всяко издеваться – куда денутся? Ну, иногда устроят сидячуюзабастовку: доползут до работы и ничего не делают, но это не от поисков