– Или вы оба притворяетесь. – Стефани продолжала гладить руку матери. – Тогда вы были бедные, а сейчас называете себя богатыми.
Мелузина оперлась щекой о ладонь, но осторожно, чтобы ничего не смазать. На запястье сверкнул роскошный браслет. И в соответствии с принятой позой она начала высказывать свои мечтания:
– На сколько человек выглядит, столько ему и лет, да и денег столько же. Единственное, что нельзя подделать, – это голос, а вот голоса больше нет.
– Бедная Мелузина! Голос у тебя был божественный. – Из искреннего участия дочь сказала матери все, что о ней думает: – Спиртное, ночная жизнь, сплошь потребности и никакой дисциплины. Все вы таковы.
– Каждому свое, – отвечала бывшая певица. Она отнюдь не собиралась возражать, все еще мечтательно предалась она впечатлениям былых лет, которые были завершены, а потому не могли измениться. Их разве что сравнивают с итогом другой жизни, которая некогда была близка нашей собственной. Это Алиса, подруга юных лет и по сей день звезда оперы. Ее взлет совершился именно тогда, когда Мелузина начала сдавать и сошла со сцены.
От дочери Мелузина скрыла глубокое суеверное убеждение, будто потеря голоса не есть следствие неправильного образа жизни; скорее уж удачливая соперница похитила у нее голос; сила и долговечность ровесницы вскормлена Мелузиной, ее пропавшим дарованием. Но такие мысли принято держать про себя. В глубине случай остается непроясненным. Окружающим дают кое-что почувствовать, мол, каждому свое, и кто долгие годы наделен большим голосом, не обязательно имеет более твердую почву под ногами.
– Сохрани я голос, – продолжала Мелузина, – я бы никогда не изучила банковское дело, не имела бы, по всей вероятности, ни капитала, ни устойчивого положения в обществе, не говоря уже о том, что при односторонней тренировке развиваются широкие плечи и могучая шея.
– Как у знаменитой Алисы, – завершила догадливая дочь. – Ей уже поздно думать о любви.
Ах! Мелузине никак не хотелось, чтобы ее старая приятельница во всей своей непривлекательности именно сейчас вошла в зал. Ей пришлось убедиться, что очаровательный юноша куда более заинтересован сверканием браслета на руке, чем самой рукой и уж тем паче – самой женщиной. Как глупо было нацепить эту штуку именно сегодня! Статная матрона вздохнула и окуталась дымом.
Вот чем кончаются неуместные сравнения и неосторожные воспоминания! Ну и довольно. Она снова подобралась.
– А у тебя, дорогое дитя, голос был бы еще прекраснее моего. Но ты не желаешь развивать его.
– К чему?
– И это спрашиваешь меня ты? А сама слушаешь разговоры о том, что Барбер и Нолус зашатались. Допустим, это правда. Тогда твой голос очень бы нам понадобился.
– Вот тут-то я бы его и потеряла. У себя в конторе я печатаю под диктовку и перевожу письма не очень точно, я бы и на сцене фальшивила.
– Секретарша в дирекции консервной фабрики! – Бывшая знаменитость вложила в эти слова все свое презрение. – Но ты так хотела. Твое поколение начисто, прямо в оскорбительной мере, лишено нашей веры в себя.
После чего она попросила счет. Проходивший мимо кельнер со скрупулезной точностью откликнулся на призыв, исходивший из противоположного конца зала.
Дочь послушно повторила:
– Ваша вера в себя. Мы ею восхищаемся. Мы имеем перед глазами наглядный пример того, к чему она приводит.
Мелузина поцеловала дочь, вернее, ее накрашенные губы изобразили поцелуй.
– Я просто обожаю всех вас, – призналась она с очаровательной кротостью. Только на донышке проступала едва заметная ирония. – Ну как, доела ты свой комплексный обед?
– С большим удовольствием, сравнительно дешево, но я была бы не прочь питаться так всю жизнь.
– На редкость неприхотлива, – пробормотала банкирша себе под нос.
Ибо как раз в ту минуту, когда его меньше всего ждали, явился метрдотель. На языке, предположительно недоступном метру, Стефани успела скороговоркой добавить:
– Барберу и Нолусу не нужно «Поммери», чтобы поднять свое реноме.
– Вiеn entedu[5], – тем не менее подтвердил метр. – Надеюсь, дамы не посетуют, что здесь обедают и так называемые выгодные гости.
Обе в упор взглянули на него.
Но метр, оказывается, подразумевал отнюдь не их соседей. Он указал глазами на очень шумный столик двумя рядами дальше.
– Господа требуют отбивные двойного размера и полупрожаренные. Коктейли надо присчитать позднее. Покамест там еще пьют виски, – пояснил метр, не дрогнув ни единым мускулом лица.
Стефани полюбопытствовала:
– Вы презираете людей вообще или только своих клиентов?
– Слишком строго я не сужу. Я перечитываю Монтеня. Всякие случаются обстоятельства. Истинно светские дамы, они бы даже его исцелили от скепсиса. Подобие поклона, и светский мужчина уносит деньги на тарелке.
Мелузина признала его правоту.
– Сзади сидят ужасные люди. Давай уйдем, покуда дело у них не дошло до драки. – Говоря так, она успела навести красоту.
– Счет! И поскорей! – вскричал Артур, но добился лишь того, что пьяным подали еще спиртного. – Пулайе внушает страх, – добавил Артур без малейших признаков досады на то, что им пренебрегли.
– Пулайе? – переспросил Андре и услышал в ответ:
– Мой друг. Завтра вечером он будет у меня на приеме, если до тех пор не угодит в тюрьму.
Тут Андре наконец-то повернул голову на крики:
– Он бьется об заклад, что перепрыгнет через дом. Явный любитель.
– Можно назвать его и так, – радостно согласился Артур. Андре тоже порадовался, созерцая Пулайе.
– У меня идея. Твой друг есть именно тот тип авантюриста, которого я хочу нарисовать. Он врывается в штабеля наших консервов. Надпись: «Преступный мир знает, что вкусно».
– Превосходная реклама, – сказал Артур, – кстати, у него лицо нормального обывателя, разве что малость утрированное.
– А мне больше ничего и не надо, – сказал Артур. – Как ты думаешь, прыгнет он через дом?
– Никто не посмеет возражать, если он потом скажет, что перепрыгнул.
Артур сделал вид, что уходит, и тут ему молниеносно подали счет.
На улице он, как и надеялся, застал обеих дам за тщетными попытками вывести машину из западни.
– Ничего не выходит, – сказала дочь. – Интересно, какие негодяи протиснулись в угол?
Мелузина увидела идущих в их сторону негодяев и продолжила безмолвную борьбу с рулем.
– Одну минуточку, милые дамы, – попросил Артур. – Я отгоню свою машину, и вы сможете развернуться.
Его не удостоили ни единым взглядом.
– Мама, стукни ее! Я говорю про другую машину. Они нарочно нас заперли, – сказала Стефани.
Андре вежливо попросил:
– Не надо сразу так плохо о нас думать.
Беглой репликой Артур призвал его держаться истины.
– Я всецело полагался на общеизвестное искусство этой дамы. Пусть управляется сама.
– Но не слишком долго, – предложил сын.
Мелузина явно устала и отказалась от дальнейших попыток. Стефани в ярости заявила, что сбегает за подмогой.
Чтобы проникнуть в собственную машину через едва приоткрытую дверцу, Артуру надлежало остаться стройным, как в молодости. В свое время врач сказал ему: «Теперь вам надлежит сделать выбор, каким вы будете стариком, тощим или тучным». Артур не пожелал ни того ни другого. Как бы то ни было, он задел бампером легковесное здание ресторана, именуемого «А la grande vie», и тот содрогнулся в смертельном ужасе, потому что башенка чуть не упала, и что бы тогда стало со всем château?
Впрочем, ладно, первая машина уже выехала на дорогу, да и для второй было самое время: пьяные высыпали из ресторана с явным намерением понаблюдать за выполнением условий пари.
Мелузина совершенно потеряла голову и сидела с беспомощным видом, но по-юношески резвый прыжок Артура, твердая мужская рука на баранке – и вторая машина тоже покинула надежное место.
– Вылезайте! – скомандовала Стефани вместо матери, которая не пожелала выразить свою признательность даже таким образом. Артур тотчас повиновался. Отец и сын отступили в сторону, готовые пропустить дам первыми. Но тогда они непременно сели бы им на хвост. В этом отец и сын были вполне согласны, дамы, надо полагать, тоже. Но дамы остановились на границе участка, наблюдая, как Пулайе скачет через дом. Главное, что в нем было, – профиль опасного человека и движения хищного кота, так что любой наблюдатель мог бы счесть себя вполне удовлетворенным без конкретных действий. Любой – но не Пулайе.
Двумя прыжками он взлетел сперва на балкончик, тоже устроенный для красоты на глухой стене, оттуда на крышу, где, обхватив руками башенку, надломил ее. После чего оба – и башенка, и акробат – быстрей, чем задумано, покинули крышу французского ресторана с другой стороны. Пьяные тотчас заявили, что их дружок сломал себе шею, и провозгласили здравицу в его честь. Но тут вдруг Мелузина заговорила с импресарио как со старым знакомым:
– Ты непременно хотел мне это показать? Возись теперь с полицией.
– Не беспокойтесь за Пулайе, – заверил их Артур и оказался прав, ибо из-за угла вышел якобы разбившийся насмерть прыгун, размахивая острием башенки, которое осталось у него в руке вместе с национальным флажком. Флажок весело трепыхался. Собутыльники загалдели и пустились в пляс, но он пренебрег их восторгами. Он поприветствовал флажком своего друга Артура, затем вручил его дамам на память, и хотя дамы немедля выбросили подарок из окна машины, твердо обещал обеим оказать честь своим сопровождением.
– Стой! – приказал голос, который обычно звучал учтиво. Метрдотель пригрозил своим выгодным гостям полицией и судом, если они не пожелают немедля возместить причиненный ущерб. Пулайе было все равно, следовать куда-то или сбить кого-то с ног. Другие, вероятно, смекнули, что пари проиграно и теперь надо платить. Станет ли благоразумный человек дожидаться дальнейших осложнений?
– Едем! – скомандовал Артур и вместо Андре затолкал в свою машину Стефани. Она повиновалась, очевидно, по рассеянности. И Андре тоже повиновался, когда его поманила Мелузина. Все удалось как нельзя лучше, очаровательный юноша сидел рядом, она включила зажигание, машина сразу завелась и отъехала.