И в полный голос оба спросили:
– А стоит ли? Они считают: да. Мы считаем: нет.
Критик мужского рода вынес свой вердикт:
– Даже без потери души и пресмыкательства, о которых я предпочитаю забыть, сама битва за деньги после всех совершенных злоупотреблений есть неприемлемое проклятие. Мы от него отрекаемся.
– Проклятие еще способно придать трагическое величие, – заявил философ женского рода. – Тогда как битва за деньги давно уже занятие неаппетитное, она оскорбляет естественное чувство стыда сильней, чем патологическая безнравственность на глазах у всех людей. А мы первые, чтобы поступать в соответствии с этим, – гордо заключила она.
Он снисходительно улыбнулся.
– Потому что меня повело на патетику? – спросила она. – Я не только нас имею в виду. Я знаю одну богатую девушку. Из действительно богатой семьи, а она между тем живет в меблированных комнатах и зарабатывает мытьем посуды.
– И на вас это производит серьезное впечатление? – Он поднял брови. – Работа как любительство и как социальный протест? Работа из тщеславия? Самое верное и самое обычное вообще ничего не иметь. Единожды признав, что состояние ушло само по себе и невозвратно…
Она перебила:
– Наши предки не желают это признавать.
– Значит, мы работаем, потому что так положено, в силу естественного устройства мира – и нас самих. Но при этом мы щадим себя. И дело не в тяжести работы. Скорее в ее легкости. Мои плакаты – это всего лишь мои плакаты.
– Равно как и мои познания в языках. Иными словами – невысокие, – весело сказала она. – И вдобавок признаемся, что у нас бывают рецидивы. В конце концов мама вполне могла бы провернуть удачную операцию. И я стала бы желанной наследницей.
Поскольку он откровенно усомнился, она поспешила добавить:
– Но без гарантии.
Он поостерегся огорчать свою новую спутницу.
– Я ни в чем не могу вас упрекнуть. Порой я считаю папа обеспеченным раз и навсегда, не будь эта обеспеченность всего лишь формулой нашего традиционного мышления. Мой дедушка был семикратный золотой миллионер.
– Ах вы, вундеркинд! – вскричала Стефани.
Андре договорил:
– …но у него больше ничего нет.
– О! – воскликнула она с дружелюбной насмешкой.
Он попросил:
– Погодите! Где было много, там хоть что-нибудь да прилипло к стенкам. Все равно денежные дела в наши дни крайне запутаны. Я не занимаюсь расследованием, но папа недавно пытался занять у него денег.
– У вашего дедушки?
– Кстати сказать, ему стукнуло девяносто, и он вытравил слово «деньги» из своей памяти или вроде того.
– Вот так и достигают цели, – сказала Стефани. Одновременно и машина с разными поколениями прибыла на место.
III. Артур в борьбе за существование
У Артура деловые и жилые помещения переходили одно в другое, создавая впечатление непринужденности. Посетитель чувствовал, что ему оказывают доверие, если, конечно, у него не вызывало досаду, что здесь не ведут нормального учета. Подобное подозрение было бы несправедливо, бухгалтер здесь наличествовал, равно как и прочий персонал. Просто все они предпочитали не пребывать неизменно в одних и тех же четырех стенах. Они перемещались, в зависимости от потребности, и некий договор вполне мог быть заключен в спальне, его диктовала сама артистка, и тем вернее она пропускала всякие неточности.
Случалось, что какое-нибудь молодое дарование демонстрировало свои таланты в ванной комнате, когда Артур, став под душ, намыливал уши. И отфыркивался. В молодое дарование эти звуки вселяли надежду. И впрямь импресарио за дверью матового стекла воспевал редкостную удачу, которая привела в его ванную подобное сокровище из кофейни напротив. Уж его-то он не упустит. Тут порой чья-то рука сзади обхватывала соискателя за плечи и оттаскивала его в музыкальный салон; когда же после бурного часа высоких и низких чувств соискатель осмеливался высунуть голову, ему сообщали, что шеф давно уже покинул дом. До того пригрозив служащему вышвырнуть его, ежели он и впредь будет посылать к нему всяких уличных сучек, чтобы они отправляли здесь свои естественные потребности.
Но его челядь прекрасно знала, что сам шеф желает постоянно видеть лица, лишь бы они были новыми, и выслушивать голоса, самые неслыханные или самые вульгарные, – кто тут станет различать. Успех отнюдь не исключен, и тогда знаток человеков сошлется на прием в ванной комнате. Из трех счастливцев он в двух случаях выигрывал. А главное – он запоминал имена, несчетные имена, которые, кроме него, никто и никогда не узнает. Музыкальные комедии, много лет назад единодушно отвергнутые, блуждали исключительно у него в мозгу. Его так и подмывало заглянуть даже под кровать – уж не завалялся ли там забытый шлягер. Тогда Артур будет навязывать его публике до полного изнеможения, хотя и без предыдущего мир вполне обошелся бы. Случайность и ненужность всего восторжествовавшего, всех победителей могла сравниться лишь с провалившимися и побежденными.
Вот на каких фактах покоился его дом, вернее, не дом, который может рухнуть, как и все остальное, а позиция, которую оставляют, чтобы далеко позади занять новую. Только бы голова выполняла свои функции и работала для будущего, как оружейная фабрика! Артур молился. Возможно, какая-нибудь хористка, сбросив одежды, крайне удивлялась, когда он в полный голос взывал к самому себе. Молитва была адресована ему самому: «Пусть не кончается война, покуда я готов участвовать в борьбе за существование!»
За эту черту характера Андре вполне мог бы любить своего отца, только случая ему не представлялось. А нелады между ними возникали главным образом, когда Андре брал какую-нибудь бумажку, чтобы набросать на ней свои графические идеи. Эти листки для записи, между прочим, неисписанные, лежали на любой подходящей для этого мебели, будь то в деловой, парадной или, так сказать, приватной комнате. Эти клочки бумаги Артур хранил для моментов одиночества. Краткий миг разочарования, конференцию отменили, балетная труппа, которую ему продемонстрировали, заключила контракт с другим агентом. Артур бродит из комнаты в комнату, видит маленькие желтоватые квадратики, каждый – на законном месте, припоминает, считывает с них планы, хоть они и не видимы глазу, и его закаленное сердце проникается новым доверием к не имеющей конца битве своего бытия.
К чему все это? Нынче воскресенье, а воскресенья у Артура лишены истории. Деловые комнаты закрыты, пусть даже двери у них распахнуты, ибо помещений, не просматриваемых насквозь, Артур не терпит. Упражнения, положенные для уик-энда, он проделал вчера по полной программе: авария, личные контакты с банкирским домом «Барбер и Нолус», и обе дамы, молодая, старая, вспоминают о нем в этот час. Словом, право на отдых честно заслужено. Он мог бы проспать до полудня, рискуя в худшем случае прозевать церковный концерт. Между тем он уже в десять сидит за роялем и аккомпанирует певице Алисе с единственным недоступным ее уму намерением приглушить этот знаменитый голос. На подоконнике – другой возможности не было, поскольку меблировка комнаты состояла только из рояля да лавровых венков, – поближе к оконному стеклу, он расставил множество тонких рюмок. Рюмки содрогаются и издают звон при мощных раскатах голоса.
Алиса, особа с жирным загривком, которой не мешало бы подкрасить волосы – она начала седеть, – с неудовольствием потребовала устранить этот звон. Артур отказал наотрез.
– Ты здесь не затем, чтобы петь.
И когда она прошипела, что он, верно, сошел с ума, Артур наставительно отвечал своей приятельнице, что вот теперь ее голос звучит как надо.
– Я не хочу, чтобы генеральный директор, который сегодня вечером заглянет ко мне по делу, задребезжал от сотрясения.
– Ну, он-то не из стекла. И ни разу не сломался в моих объятиях, – дерзко отвечала она.
– Значит, некрепко обнимала. Ты погляди на этот высокий череп, на его нежную окраску. Фарфор, говорю я тебе. Думаешь, я стал бы затевать строительство новой оперы с человеком из стали? Пой послабее, тебя будет слышно только один сезон, зато с грандиозным гонораром.
– А как же я на старости лет? – ответила она вопросом, но явно выдавая при этом сокровенную тайну.
Он возразил мягко:
– Выше голову, Алиса! Нам старость лет не грозит.
После его слов она расплакалась. Всякого другого внезапная слабость этой могучей особы повергла бы в испуг, всякого, но не его.
– Без меня тебе не обойтись, – всхлипнула она. – Кто будет вдохновлять твоих финансистов?
Деваться было некуда, и он ответил:
– Не ты. Твое выступление даст финансистам повод взаимно вдохновлять друг друга. Подумай лучше, каково будет им на старости лет.
Она удивилась. Такие богатые люди – и тоже нет уверенности в завтрашнем дне. Как будто еще оставались сомнения. «Мы, артисты, – вспомнила она, – мы ведь их питаем, с нашей стороны чересчур любезно, что мы для них стараемся».
– Все сначала, – потребовала она, – я буду следить за голосом.
Добрых намерений лишь слегка обозначать звук хватило на пять-шесть тактов. Потом глазами, которые при пении неизбежно устремлялись ввысь, она заметила позолоченный лавровый венок, где ленты пошли складками вокруг слова «бессмертный». И тут голос ее снова набрал силу, отчего галерка непременно пришла бы в восторг. Артур в глубине души оправдал ее. «Каждый делает то, для чего родился на свет, даже будь я единственным обывателем».
Он жестко барабанил по клавишам, она облегчала свою грудь, и ни один не сумел принудить другого к молчанию.
Поскольку все двери стояли настежь, у концерта нашелся слушатель, правда, единственный. То был молодой Андре, которого шум в конце концов выгнал из постели. В дальней комнате для завтрака он сидел за поздним кофе, и хорошенькая Нина прислуживала ему всеми доступными ей способами. Когда он через плечо сказал, что пищи больше не понадобится, она обняла его и уселась к нему на колени.
– Тебе, верно, кажется, что я чувствую себя одиноким, – заметил он по этому поводу, – а мне между тем надо придумать плакат. Завтра понедельник.