е расстояние и высоким голосом, несколько более высоким, чем хотелось, принес свои поздравления. Ответа он не получил. Задуманное обращение Артура свелось к неясному бормотанию. Они стояли треугольником, каждый в двух шагах от другого, и было тихо.
Величественную позу принял старший из трех, в сюртуке, длинном, рыбно-серого цвета, вниз от бедер даже с некоторым подобием клеша: невольное напоминание об исчезнувших завсегдатаях отшумевших скачек. Если отвлечься от умышленно заложенных складок, сюртук не скрывал под собой ни одной пустоты, ни одного признака усыхания, даже икры и те наличествовали. Потомки опустили взгляд. Как хорошо их сделали, как отважно их носят! Залезть в узкие, однако целиком заполненные брюки, для гарантии формы подвести под ступню штрипки – уже одно это оправдывало длительность их ожидания.
Когда молчание достаточно затянулось, Артур вспомнил про пакетик в кармане своего пиджака. Он попытался вручить пакетик в первозданном виде – но тщетно: пришлось ему самолично развязывать ленту, разворачивать бумагу и выставлять на свет серебристый блеск шкатулки. Лишь тут Балтазар извлек руку из-под борта. На свет показалась рука без выраженной истории, будь она чуть поуже да ногти чуть поострей, ее вполне можно бы принять за дамскую. Неперетрудившаяся рука – это увидел бы каждый и одновременно признал бы, что выглядит она сверхчувствительной со светло-голубыми, резко проступившими жилами. Волосам она произрастать на себе не позволила либо была выбрита – Андре не мог этого решить. У Артура же, который это знал, были заботы поважнее.
Рука между тем произвела хватательное движение, впору даже сказать, что она выпустила когти, но кто мог бы довериться внешнему впечатлению? Наш Балтазар радуется, подумали они, потому что видит свое поблекшее, покрытое пятнами лицо в металлическом зеркале. Затем, однако, он взвесил шкатулку на ладони, и она явно показалась ему чересчур легкой, чтобы представлять какую-то ценность. Наш Балтазар недоволен. Он понюхал деревянное нутро шкатулки, содержание отсутствовало, и одаренный продемонстрировал это более чем наглядно. Даже беспристрастный внук испытал некоторое смущение. Но Артур – заклинающий жест – и действительно, он пробормотал:
– Сигары остались дома. Ни на кого нельзя положиться. Не сердись за эту ошибку, отец. Ведь это был твой любимый сорт.
Как неуверен Артур! Хотя обычно ложь так легко соскальзывает с его губ и так страстно принимается на веру. Отец отвечал Артуру с веселым презрением:
– Какой меня бес попутал, когда я нарек тебя в честь одного философа!
Он сел на софу между обеими колоннами, жестом пригласил двадцатилетнего сесть рядом и поставил ему на колени бесполезную сигарницу. Андре выказал величайшее присутствие духа. Он сделал движение, как бы желая передать сигарницу отцу, и при этом весело сказал:
– Завтра, дедушка, ты получишь ее обратно со всем тем, чего не хватает.
И тогда девяностолетний схватил подарок и сунул его под диванную подушку.
Его пятидесятилетний сын полуотвернулся, чтобы, украдкой посмеявшись, дерзко и вызывающе ухватить стул, благо сесть ему не предложили.
– Тайный советник Балтазар, я горжусь тобой, – провозгласил он, одобрительно кивнув.
Старик не купился на лесть.
– Едва ли причиной тому деяния и успехи моей завершившейся жизни, ибо ты мнишь намного превзойти их, мой деятельный сын. Не то, если я не ошибаюсь…
– Ты не ошибаешься, – перебил его Артур, – я имею в виду твой преклонный возраст. Это превращает тебя в лучшее украшение моей коллекции – приличия ради я не скажу: в выездную лошадь. Можешь счесть, что я говорю это ради красного словца, но меня все время так и подмывает тебя погладить.
– Верю! Так что давай обойдемся без поглаживания, – повелел Балтазар, демонстрируя весьма удачную челюсть.
Артур поспешил его успокоить:
– Я и не собирался всерьез. Вместо того позволь высказать просьбу. Сегодня вечером у меня большой прием. Отец, окажи милость, явись!
– Ты очень верно сформулировал: явись! Являться – это единственное, на что способны мы, мертвецы. – Старик с удовольствием углублялся в особенности своего необычного статуса по завершении жизни. У него даже голос окреп: – Мы никуда не отправляемся, мы всегда присутствуем и при желании можем являться. Тебе, деятельному коммивояжеру, недоступны эти безмолвные тайны. Они одеты могильной тишиной.
Последние слова он адресовал юному Андре, который искоса поглядывал на него, робко и жадно. Возможно, он про себя размышлял о первом обмане в роли Непомука и о соотношении первого с теперешним, вторым побегом от действительности. Но характер требовал от него одновременно испытывать и ужас, и любопытство. Вообще же он мысленно рисовал.
Артур опередил его, если предположить, что Андре собирался отвечать:
– Мне?! Недоступен смысл неожиданного явления? Этого еще не хватало!
Далее, как ему и подобало, он продолжал придерживаться будничного тона:
– Я одерживаю победы молниеносно. Еще не успело собрание слабосильных акционеров заметить мой приход, как я уже стою среди них и определяю ход сражения.
– Сражения! – Старец пожал плечами, свидетельствуя свое неуважение. – При жизни я никогда не давал сражений. Миллионером я стал благодаря пассивному руднику и маленькой железной дороге, по которой никто не ездил. Государство без всякого смысла платило мне больше, чем надо, за эту рухлядь. Но то же самое государство, много спустя, снова отняло мое богатство с помощью какой-то процедуры, которой я до сих пор не уразумел. Это якобы называлось инфляцией. – Очередное пожатие плечами, хотя искусная аранжировка сюртука от этого неизбежно страдала. – Сын мой, ты заблуждаешься касательно раньше и потом. Сдается мне, твой малыш лучше, чем ты, проник как в одно, так и в другое.
Андре не мог дольше сдерживаться. Под прикрытием изогнутого предмета меблировки он принялся делать наброски в своем блокноте. Дед, даже и не глядя в ту сторону, понял, что с него пишут портрет, и тотчас принял самую церемонную позу и выражение, соответствующее торжественности момента. Манерно, полностью наедине с самим собой, загадка для грядущих зрителей, он сидел в гостях на своей собственной софе.
Бизнесмен Артур, по его собственному разумению, отреагировал наилучшим образом. С напускным удивлением он изрек:
– Тайный советник! Мне так и видится, чтоб уж остаться в сфере видений, могущественный человек моих детских дней во всем его неприступном величии. Настал час просителей. Непомук открывает двери и называет имена, дабы вы могли обозначить допущенного.
«Вы», – сказал отцу бедный сын и сложил руки в знак смирения и покорности.
Но и это ему не помогло. Старец еще глубже уходил в свое удивительное состояние, внешние черты которого стремился удержать младший из них.
– О ты, слепой борец за жизнь! – промолвил Балтазар, бестрепетно в любом смысле. – Ты куда более прав, чем сам осознаешь, ибо вечность не знает денег и не признает их. Просители, еще за дверью или уже вошедшие, увидят меня таким же, как до того времени, когда быстротечность сперва сделала меня богатым, а потом умеренно бедным. Я не менялся с тех пор, как усоп, и ты ничего не сумел найти.
У сына не хватило духу опровергать сказанное. Он лишь пробормотал, что лично ему вечность представляется слишком долгой. Да и сам Балтазар всего лишь два года как приобщился к ней.
– Или меня неправильно информировали. Во всяком случае, вы еще до того могли бы хоть раз помочь мне в делах.
– Хоть два, – уточнил усопший, – и оба раза с напрасным предостережением воздержаться впредь от деловых начинаний. Подозреваю, что они снова привели тебя на край пропасти.
Сердцебиение от всего сказанного возникло именно у Андре. Обратясь к обоим, он воскликнул:
– Ужасно!
Артур хранил невозмутимость.
– Схватиться за револьвер? Да меньше, чем когда бы то ни было. Я, однако, дорожу жизнью, вполне сознавая все ее ловушки. Власть и деньги надо добывать в бою, а не зарабатывать, равно как и терять во сне.
– У меня, во всяком случае, была хоть убыточная шахта и железная дорога. – Тайный советник заново поведал свою историю, хотя и крайне невнятно, словно его превосходная челюсть сместилась. – Il radote[9], – подытожил он, словно это какой-то другой старец «нес околесицу».
Выдержка бизнесмена грозила покинуть Артура.
– Отец! Я пытаюсь обратиться как живой к живому!
– Если б ты только мог. – Балтазар знал, что Андре перестал передавать бумаге свои впечатления, и потому скривил лицо в неблагородной гримасе, где складки язвительной насмешки были еще самое лучшее. – Вечное легкомыслие и оплошности. Такой живой парень – и на тебе! – забыл сигары.
Артур поспешил распахнуть перед старцем свою собственную кожаную сигарницу, Балтазар и впрямь взял одну.
– Припасу на день Страшного суда. – На лице его отразилась неприкрытая злоба. – Нерушимо лишь то, что заработано во сне. – Уж не подразумевал ли он сигару?
Артур, побагровев от негодования, готов был разразиться потоком бранных слов: старый обманщик! Значит, у тебя есть деньги и ты никоим образом не разорен. Хитроумный сквалыга спасает себя и свое добро под защитой вечности! Но намерение промелькнуло и скрылось, и уже не имело смысла произносить это вслух: слишком все было неправдоподобно. Миллионер, который из скупости и хвастовства надевает ливрею умершего слуги!
– У тебя, по крайней мере, остался твой Непомук, – сказал Артур, как бы утешая, но с тайной целью выразить презрение. Лишь бы он не начал упиваться ненужными вывертами своего доброго старика.
Последнего, однако, ничуть не тяготил подобный оборот разговора.
– Чем объяснить твой сегодняшний визит, сын мой? – спросил он. – Не тем ли, что, как тебе кажется, мне стукнуло девяносто?
Но потрясли эти слова Андре:
– Как, дедушка, тебе еще нет девяноста?
– Не еще, а уже, – гласил ответ. – Поскольку я вычеркнут из календаря, можете отложить его в сторону. Не думаешь ли ты, что человека вне времени сколько-нибудь занимает летосчисление? Вы вполне могли пожаловать завтра, но с тем же успехом и три века спустя. Бесконечность простирается перед мигом моего земного бытия. И после него. В ее необъятных просторах исчезает и моя шахта, и моя узкоколейка, и чин, пожалованный мне за утерю, и государство, даровавшее мне отличия, одновременно навязавшее мне миллионы и отобравшее их. Всего этого как бы и не было. Так, остались побасенки. Il radote.