– Красиво, да? – спросил парень. – Ты же любишь цветы?
– Это красиво, – мрачно вздохнула Василиса. – И я люблю цветы. Но пожалуйста, немедленно отведи меня обратно.
– Что-то не так?
– Всё не так.
– Я не понимаю, правда… Я хотел сделать тебе приятное!
– Послушай, Дань. Я думаю, ты, правда, хотел как лучше. Но ты так ничего и не понял. Ты снова решил за меня. Ты не спросил, хочу ли я оказаться в другом мире, в полной зависимости от спутника, без которого мне не выбраться. В мир, который, я уверена, погиб, и в котором мне не выжить. Фактически, я сейчас твоя заложница. Почему ты думаешь, что это должно быть приятно?
– Я не…
– Да, ты ничего такого не имел в виду. Надеюсь. Но ты снова распорядился мной. Из самых лучших, разумеется, соображений, – отмахнулась она от раскрывшего рот для возражений парня. – Но это неважно. Потому что я не шмурзик, которого можно взять на колени и погладить. Мне не надо делать хорошо без моего согласия. Теперь ты отвезёшь меня назад, или оставишь на этом чёртовом кладбище?
– Отвезу, – мрачно сказал Данька, – держись рядом…
***
– Поругались? – проницательно спросила мама за ужином.
– Так заметно?
– У тебя очень выразительное лицо.
– Не то чтобы поругались… Просто неправильно всё как-то.
– Хочешь рассказать?
– Нет, наверное. Не хочу.
– Знаешь, Вась, люди только с виду живут в общем мире. На самом деле – каждый в своём, и пересекаются они только частично. Поэтому чаще всего окружающие ведут себя не так, как мы ожидаем, потому что видят не то же самое, что видим мы. Даже если они рядом.
– И что с этим делать?
– Учитывать.
– Ну спасибо, мам! Это очень мне помогло! – фыркнула недовольно Василиса.
– Иногда то, что воспринимается как обида, является просто непониманием.
– Можно подумать, это что-то меняет!
– Иногда меняет. Иногда – нет. Это не тот опыт, который можно передать, придётся наступить на все грабли самой.
– Отличное материнское напутствие. Но я лучше не пойду туда, где эти грабли валяются.
– Поспорим?
– Нет! Ни за что! Я в каюту. Наслаждаться заниженной самооценкой, обвинять во всём себя и размышлять о своей невдалости. Лучше бы провода весь день тянула, там хотя бы схема есть…
В каюте Васька завалилась на кровать, которую так и не заправила с утра. Прямо в одежде, разве что ноги в ботинках свесила. Уставилась в потолок и задумалась, что очень глупо, что к людям нет схем. Все отношения – как провода наугад соединять.
Она тут же представила себе два толстых жгута, в каждом по два десятка разноцветных проводов, ни один не промаркирован, а цвета не совпадают. А ей надо соединить их так, чтобы все сигналы прошли. И даже тестера нет. Она так глубоко задумалась над этой задачей, что задремала, и проснулась только когда на стене хрюкнул свежеустановленный селектор.
– Механик, ответь рубке.
– Механик на месте, пап.
– Василь Иваныч, к тебе гости.
– Пусть проваливает. Не хочу его видеть.
– Вась, я целиком за, – ответил удивлённо капитан. – Но это не он, а она. Какая-то девчонка пришла.
– Пусть проходит.
– Вау, а я думала у меня в комнате бардак! – сказала Ирка, с интересом оглядевшись.
– Мне не стыдно. Я подросток, – мрачно ответила Василиса. – Мне положено жить в мусорке, ругаться с родителями и предаваться меланхолии. Но с моими родителями не особо поругаешься, на меланхолию нет времени, остаётся только не убирать в комнате.
– А что не так с родителями? – заинтересовалась Ирка.
– Они слишком понимающие. Мне не на кого орать: «Отстаньте, вы ничего не понимаете!» Потому что они всё понимают.
– Но это же хорошо?
– С одной стороны да, с другой – некого обвинить в своих проблемах. Это страшно снижает самооценку.
– А мои родители меня бросили, когда я стала корректором. Сдали Конторе и забыли. Ну, или не забыли, не проверяла. Не хочу знать.
– Тоже паршиво, – загрустила Василиса, – жизнь – говно…
– Я к тебе, собственно, по двум вопросам. Первый – прости дурака Даньку.
– Это он тебя прислал?
– Нет. Он просто пожаловался. Хотел подружиться и всё испортил. А я решила, что надо тебе кое-что объяснить, потому что он, разумеется, не догадался.
– Не вижу, что тут объяснять, – буркнула Васька. – Глупо это всё.
– Не то слово. Я как узнала, куда он тебя вытащил, романтик хренов, чуть стулом его не треснула. Это ж надо было додуматься!
– Это ты про срез с цветами?
– Ну. Знаешь, что это за цветы? Хотя откуда тебе знать… А мы его историю проходили в Школе. Там с экологией была беда – чуть не до пустыни довели мир. Потом спохватились и начали озеленять, но перестарались. Вывели растение, которое выживает в любой почве, устойчиво к химии и погоде, распространяется спорами и растёт как ненормальное, за несколько дней. Оказалось, что споры разносятся ветром, попадают в дыхательные пути и прорастают прямо там. И так быстро, что человека уже не спасти, он становится питательной средой. Правда, цветы красивые. Каждый цветочный куст там – это чей-то труп. Вот офигеть Данька романтик, да?
– Не то слово. Это что, я теперь стану кустиком?
– Нет, там давно уже безопасно. После коллапсов миры почти всегда самообезвреживаются. Как будто фактор коллапса выполнил предназначение, очистил срез от людей – и отключился.
–Так себе идея была.
– Согласна. Я его не оправдываю, если что. Данька так-то умный парень, но иной раз дурак-дураком. Это вообще с парнями бывает, поверь умудрённой годами семнадцатилетней мне. Я о другом хотела сказать. Он корректор, как и я. Опытный, один из лучших. Был моим куратором в Школе. А корректор – это тот, кто берёт на себя ответственность. Когда срез валится в коллапс, туда отправляют корректора. Иногда нам удаётся найти и вытащить того, кто стал точкой фокуса, тогда срез может из коллапса выйти. Так вытащили меня. Иногда – не удается, тогда срез гибнет. Ответственность всегда на корректоре. В Школе нас учат с этим жить, а не выть от экзистенциальной тоски, но это сильно плющит башку.
– Могу себе представить, – впечатлилась Василиса.
– Не, не можешь. Никто не может. В общем, решать за других – в этом весь корректор. Иногда решать, жить им или умереть.
– Я поняла, что ты хочешь сказать. Данька такой не потому, что он такой, а потому что корректор. Так?
– Ну, ты упрощаешь, но…
– А мне, прости, какая разница, почему именно он такой? Меня не надо спасать. За меня не надо принимать решения. Меня надо просто спросить, хочу ли я этого. Если это слишком сложно для корректора – то к черту корректоров! Пусть займутся теми, кому их помощь нужна.
– Не сердись!
– Нет, я буду сердиться!
– Ладно, сердись. Это твоё право и не мое дело. Я тоже корректор, и вам не судья. У меня ещё один вопрос есть.
– Какой?
– Можно, я тебя нарисую?
– Э… Что?
– Нарисую, – терпеливо повторила Ирка. – На холсте. Красками. Или на картоне. Пастелью. Я пока не решила, как лучше.
– Портрет?
– Нет, блин, пейзаж!
– Хоть не натюрморт… А зачем?
– Затем, что я художник, и мне так захотелось. А какие ещё нужны причины?
– А что, никого покрасивее не нашлось?
– Красота в глазах смотрящего, – Ирка подняла на лоб чёрные очки и уставилась на Ваську пронзительно синими гляделками. – В буквальном, блин, смысле. Я не смогу тебе объяснить, как вижу мир. Как вижу тебя. Но я хочу это нарисовать. Тебе жалко, что ли?
– Нет, мне не жалко… Наверное. Мне странно. Меня никто никогда не рисовал.
– Это не больно. Просто посиди десять минут, не ёрзая! Я накидаю скетч.
Ирка достала из сумки блокнот и карандаш.
Набросок занял куда больше десяти минут. Василиса устала, у неё затекла спина от неподвижности, она отсидела ногу и захотела в туалет. Она бы соскучилась, если бы не синие глаза, от каждого взгляда которых как будто мурашки пробегают по позвоночнику. Очки Ирина так и не надела.
– Знаешь, кажется, я начинаю верить в эти жуткие сказки, – пожаловалась Васька. – Когда художник, рисуя портрет, ворует душу.
– Муа-ха-ха! – зловеще сказала Ирка, убирая блокнот. – Теперь ты в моей власти, смертная!
– Вот не смешно. Покажи, что получилось.
– Ни за что! Я не показываю черновики. Нарисую – тогда покажу.
– Вредина.
***
Наутро команда волантера приняла решение о перебазировании.
– Мы торчим тут как прыщ на… Ну, допустим, лбу, – сказал капитан, покосившись на дочь. – Мы уже потеряли главмеха, надеюсь, временно. Не хотелось бы потерять кого-нибудь ещё.
– И куда мы можем его переставить? – спросила мама.
– В изнанку Центра. Туда, где дом нашего штурмана.
– Я что-то пропустила? – удивилась Василиса.
– Да, дочь, пока ты сначала дружилась, а потом раздруживалась с мальчиками, произошли всякие разные события.
– Бе-бе-бе, – уныло откомментировала Васька. – Не поняла этих множественных чисел. Мальчик был всего один. Да и тот уже весь вышел. И что у нас за новости?
– Артёму, нашему уже несколько дней как многодетному штурману, выделили жилплощадь. Целый большой дом. Он расположен в хитрой локали – как будто на изнанке города. Туда можно попасть через дверь отсюда, но окна уже выходят в другой мир, где тоже город, но там, вроде бы, никто не живет. Странное местечко. В общем, местные власти не разорились на жилплощади, но нам это только в плюс – туда не может попасть никто посторонний. Дом стоял необитаемым кучу времени, требуется уборка и ремонт, но, если перегнать на ту сторону наш волантер, то нас никто не достанет.
– А как мы туда попадем?
– Я проложу маршрут, – сказал Артём, штурман волантера.
Василисе он нравится – странноватый, но очень добрый дядька, обладающий редким талантом внимательно слушать. Бывший инженер, бывший писатель, потом учитель в Коммуне, ставший во время военного кризиса одним из боевых операторов Мультиверсума2. Они тогда числились чуть ли не смертниками, но он выжил. Именно он нашёл волантер и вытащил их семью из Коммуны, хотя на вид ровно ничего героического в нём нет.