Нынешние греки без этого обходятся, и нам не надь. «Мы — Третий Рим!» Хотя ни мы, ни они про это ещё не знают.
Проще: сохраняю отделение церкви от государства. Исконно-посконное. «Мухи — отдельно, котлеты — отдельно».
Для кого в коронационном зале должны стоять три золотых стула? — Не мой вопрос: стульев золотых нет. Вообще. Притащили из Западного дворца… чудище неподъемное — здоровенное дубовое кресло.
Большое, резное, чёрное. Мрачно… Застелили тканью типа: «белые аксамиты со златом». Спёрли где-то.
Хорошо бы ещё таких покрывал натащить. Как в воскресенье 4 февраля 1498 г. в соборной церкви Успения в Московском Кремле при венчании Иваном III Великим его Дмитрия-внука. Там даже покрытие пола и обивка стульев были выдержаны в бело-золотых тонах.
Чего нет — того нет. И воспроизвести пурпур с золотом — цветовую гамму венчания Ивана IV Грозного — тоже нечем.
Чисто для знатоков: коронации проводятся по воскресеньям с утра. Часиков с восьми. У меня — среда, Великий Пост и по времени… хорошо, если после обеда начнём. А закончим… блин! К утру следующего дня.
Я не за себя волнуюсь! Я-то — «мышь белая, генномодифицированная». Вчера с утра выспавшаяся. С тех пор почти и не напрягался: всего-то делов — Киев взять. А вот партнёры у меня… люди пожилые, утомляющиеся.
«Всенощная служба» — знаю. Всенощная коронация… никогда не пробовал.
Х-ха! Я никакой пока не пробовал! «Всё когда-то случается в первый раз». Здесь «первый» — на весь мир. Так я ж попандопуло! «Головой в новизны с разбега».
Поймал Искандера, объяснил.
Какое счастье, что я ему Плутарха посылал! — Хоть разговаривать можно. Разослали сеунчеев звать епископов. Чем больше — тем лучше. А кто не придёт — ему же хуже.
Переяславльский и Ростовский — мгновенно, «как штык». В смысле: «как рожно» — штыков тут нет. Уже бегут. А вот Смоленский Михаил гонцу в ответ не мычит, не телится:
— Надобно помолиться.
И бегом к Благочестнику — совета спрашивать.
Ну и фиг с тобой, нам и так хватит.
Снова к Искандеру:
— Мертвяки по двору валяются. Непорядок: тут государь на престол садиться пойдёт, а тут кровища с дермищем по всему двору. Вляпается же.
Смотрит непонимающе. Туповат наследник.
Тормозит: ночь штурма, крутая рубка, первая победа. Да ещё какая! Герои! Витязи! Итить-ять их противопехотно. Но дерьмо-то убирать надо. И ждать мне некогда.
— Вели гридням своим. Да позови обозных. И выкинь посторонних из детинца. Если какая-нибудь гнида недорезанная в самый момент с ножом кинется… Ты ж тут главный.
Он главнокомандующий — пусть и командует. Главно.
Оне-с — думают-с. Ну-ну. А я пока с Антонием Черниговским сценарий прикину.
В храме уже шла приборка: прямо в дверях столкнулся с группой несунов — мертвеца тащат.
— Забрался, вишь ты, на хоры. Да тама кровью и истёк. Нам-то невдомёк, а сверху-то кап-кап. Пошли, глянули…
— Тащите. Там вон, где Бабий торжок, в рядок складывают.
Только вошёл — крик. Какой-то поп у Антония пытается чашку большую отобрать. Поп здоровый, толстый, Владимирский. А Антоний хоть и старенький, а цепкий: уцепился за чашкину ножку и на ней болтается. Но не отдаёт.
— Охрим, убери дурня с храма.
Охрим приблизился. Огляделся. Приложился. Владимирскому по почкам. Тот продышался и с колен в крик:
— Да я…! Самому…! Вас всех… так, и так, и эдак…
Подошли двое моих мечников, посмотрели. Сделали дурню «коробочку» щитами по ушам. Вынесли болезного на белый свет.
Нормалёк — уменьшаю мировую энтропию. Пока только в Десятинной. Но, факеншит, что со «Святой Русью» делать? Вот так, с парой мечников, по стране ходить и со всех встречных ушей пыль стряхивать?
Антоний отдышался, прислуге навставлял, присел ко мне на лавочку под аркой, в затишке. Начали прикидывать порядок мероприятия.
— Пантелеймошка, пиши. Действие первое: в храм собираются епископы в полной парадной форме. С регалиями, с архи- и не очень мадритами.
Тут у меня сразу вопрос:
— Антоний, Поликарпа, игумена Печерского, выпускать? Он нынче в Порубе сидит.
Этот Поликарп — первый, в русских документах упомянутый лет через пять, архимандрит.
— Не-не-не! Христом Богом! Не надо его! Буянить будет, сквернословить, за бороды хватать, одежды рвать…
Значит, архи- не будет. Одни простые мандриты. Как-то… целостность картины нарушается. А где я их возьму?! — Не завелись ещё такие на «Святой Руси».
— Ладно. Ты — старший по команде. Как учитель твой Онуфрий четверть века назад. О! Началось.
Оперативно гонцы отработали: архипастыри явились по вызову и уже кучкуются помаленьку у входа в ожидании «третьего звонка». Буфет? — Нет. Ни — буфета, ни — гардероба. Ну, тогда и отопления не надо.
Княжий сеунчей докладывает:
— К Поросьскому и Белгородскому послали. Но они, ежели приедут, то только завтра к ночи.
— Ну и фиг с ними.
— И Смоленского Михаила нет.
— Ну и фиг с ним ещё раз. Глянь! Инсигнии подвезли! Заноси-раскладывай. Как некуда?! Тащите стол! Откуда-откуда… из любого дворца! И скатёрку побогаче! Бегом!
Притащили, поставили, накрыли. Под пристальными взглядами архиереев и шушуканьем певчих и служек разложили весь венчальный гарнитур: венец, бармы, цепь «аравийского золота» с частицей «креста животворящего», «крабицу сердоликову из нее же Август кесарь веселящийся». Чего-то не хватает…
— А где крест?
— Который? Животворящий — вот.
— Главный. Княгини Ольги.
Сгоняли в Михайловский Златоверхий, набили там кому-то морду, притащили самую первую святыню христианскую «Святой Руси»: крест дубовый, осмиконечный.
«Крест деревянный иль чугунный назначен нам в грядущей мгле…»
В «грядущей» — вариативно, а вот в той же «мгле», но «прошедшей» — однозначно.
«С чего начинается Родина?» — теперь знаю. Русская православная родина начинается с греческого дубового полена. Фигурно вырезанного.
Блок прав: «Нам внятно всё. И острый…, и сумрачный…».
Или вот такой: резной «в своей дубовой кирпичности».
Ольга крестилась в Царьграде, где и получила в дар эту деревяшку. Другие деятели золотые кресты получали, самоцветами изукрашенные, а ей — полено. То-то она позже императора крыла… нелицеприятно, грозилось басилевса в Почайне выдерживать, как она его в Суде дожидалась, в Рим послов посылала.
Прошло двести лет. И где те блестяшки? Не то драгоценно, что злато-серебро, изумруды-яхонты, а то, что это «полено» — «заря перед рассветом» возле сердца своего носила.
Ещё одного символа нет. Но забрать его у Андрея — как у голодной собаки кость отобрать. Меч Святого Бориса. Сам принесёт.
В 13–14 веках в передаваемых по наследству реликвиях московских князей проскакивает «сабля золотая». Тоже из коронационных атрибутов. Позднее оружие из ритуалов венчания на царство в России исчезает. Не потому ли В.И.Ленин велел убрать меч из эскиза герба первого пролетарского государства?
— Иване, а что петь будем?
М-мать! «Катюшу»!
«Выходила к клиросу Катюша.
Выводила певчих за собой».
— Антоний, первенствующий епископ — ты. Тебе и решать. По сценарию… э… виноват — по чинопоследованию сперва молебен «во здравие» м-м-м… претендента. И о процветании «Святой Руси». Потом — служба часов. Вели начинать. Как некому?! Парни! Пономаря с Феодорова монастыря — сюда. В облачении. По лицу не бейте. Дальше… Во время чтения часов приносят в храм Царские регалии. У нас — уже? — Поторопились. Ничего, вынесем и снова занесём. Епископы в полном облачении встречают регалии каждением и окроплением, и остаются при входе в храм для встречи м-м-м… кандидата в г. В смысле: в государи. Антоний, глянь профессионально: они в полной парадке? — Так пусть сбегают переоденутся! Быстро! А ты?
— Ты ж видишь!
— Вижу. Сыскивать… некогда. Итого: считаем полным парадным облачением старшего епископа по Руси в условиях бармо-возложения — чёрную рясу с простым серебряным крестом на шее… и митрополичьим посохом в руках.
— Нет! Так нельзя! Над нами смеяться будут!
— Или плакать. От умиления. Иисус золотого шитья не носил. А посох… Антоний, скажи честно: кому более достойному можно отдать оный символ власти ныне умершего друга твоего, предстоятеля церкви русской, в сей наиважнейший момент возложения барм и венчания на царство первого на Святой Руси Государя? — То-то. Пошли дальше. При вступлении в собор соискателя ты один приветствуешь его и даёшь целовать Крест. Наверно — Ольгин. После окропляешь Святою водою. Вода есть? — Факеншит! Так освяти! Андрей входит в храм в предшествии Епископов, делает земной поклон пред Царскими вратами, прикладываются к местным иконам и садится на приготовленный Трон (седалище) посреди церкви, Епископы становятся по обеим сторонам от Трона к Царским вратам. Седалище? — Ага, вижу. Нет, не пойдёт. Спиной к зрителям — нельзя, спиной к Царским вратам — нельзя. Унесите-ка его влево… дальше, к стенке… вполоборота… в другую сторону. Годится. Под правую руку — Варвара, под левую — приятель наш, Климент Святой.
— Нельзя! На Трон только после возложения венца!
— Антоний! Ты же пожилой человек. Я вот о твоём здоровье думаю: как ты всё это выдержишь. Андрею ещё хуже: он два дня в седле, не спав, не отдыхав. А у него спина больная. Я бы и тебя посадил. Да некуда. Кстати: ни раздеваний, ни переодеваний ни тебе, ни ему не надо. Сквозняки тут, не дай бог застудитесь. Дальше: во время входа поётся псалом: «…милость и суд воспою Тебе, Господи…». Как князь усядется — пускаем Мачечича. Прямо по осевой к Царским вратам. Не доходя до стола с цацками… виноват — с инсигниями, ты его перехватываешь. Он говорит тебе типа… я — не я, и шапка — не моя. В смысле: своей волей отстраняю, вручаю и уповаю. Мда… В руки ничего не давать — может не сдержаться. «Вручаю»… э… не Андрею, а Господу и Богородице. Посредством тебя. Текст ему… сейчас придумаю. Потом подредактируешь. Ты благословляешь и отпускаешь взад. Типа: налево кругом, в строй шагом арш. Ну, где князья толпиться будут. Первенствующий епископ, в смысле: ты, всходишь на амвон и спрашиваешь у князя о его вероисповедании. Тот в ответ читает вслух Символ Веры.