Сообразив, наконец, в чем дело, она кинулась назад к берегу. Но в это время прямо под ногами у нее прочеркнулась еще одна трещина, и женщина оказалась на углу большой льдины. Даже сюда, далеко, донеслись ее вскрик и крики толпы на берегу. Женщина быстро отбежала назад. Льдина, качнувшись под ее тяжестью, медленно погрузилась. Черная вода успела захватить ее ноги. Спастись еще можно было. Для этого женщина должна была бросить свои салазки и быстро, пока льдины еще крупны и трещины не разошлись широко, добежать до берега. Но она держалась за салазки — от растерянности, от страха или потому, что груз на салазках был ей дорог.
Александр и Люба переглянулись: что могли сделать они? Счет времени шел на секунды. То же мучительное бессилие переживали и люди на берегу. Они размахивали руками, кричали, но только вредили этим: женщина растерялась вконец. Лед между тем стал трескаться в других местах — ниже и выше по течению на очень обширном пространстве. Льдины заметно тронулись, черные трещины между ними ширились на глазах.
В эту минуту отчаяния какой-то парень снял шапку и неизвестно зачем ахнул ее оземь, как это, наверное, делают только русские люди. Затем он скинул пальто и ринулся на лед в новеньком черном костюме нараспашку. Толпа на берегу разом ахнула. Кричали, что он безумный. Кричали, чтоб взял палку. Откуда-то явилась длинная палка — не то оглобля, не то багор. Парень обернулся на окрик. Ветер вздул его шевелюру, рванул его красный с синим галстук. Лицо у парня было свирепое. Он хищно схватил на лету брошенный ему шест и пошел, держа его поперек.
Он танцевал. Он приседал, выжидая момент, стремительно перебегал, как бы играя с кем-то невидимым, балансировал канатоходцем, выделывая уморительные штуки ногами и всем телом. В толпе не дышали.
Парень сделал, наконец, последний прыжок и стал перед женщиной. Последовала короткая перепалка и будто борьба какая-то. «Дура!» — отчетливо донеслось даже сюда, к сплавной будке. Парень толкнул ногой салазки, и они юркнули в полынью. Видно было, как веревка черным ужом поползла по льду и тоже скрылась в воде.
Затем парень поступил непонятно. Он стал на одно колено, как оперный рыцарь, и приник к бедру женщины. Вдруг четко видно стало белое — нижняя сорочка женщины. Парень разорвал ей юбку, от подола к бедру. Узка юбка — вон оно что! Для широты шага.
Их обратный путь был удивителен.
Они шли рядом. Шест, который они держали перед собой, разделял их и он же их соединял. Был ли тут опыт или вышло само собой по наитию — шест этот оказался нужен. Даже если бы они провалились, можно было спастись, потому что широкие разводья еще не образовались. Женщина и парень шли, как един человек.
Льдины двигались и ломались. Всякую секунду положение парня и женщины менялось так неожиданно и круто, что не могло уже быть заранее никакого расчета. Чувство общности влекло их друг к другу. Женщина дважды перехватила шест влево, но парень заорал на нее хрипло: «Не подходи!» Она опасно качнулась на своей льдине, но парень ее удержал. Оба замерли. Но уже в следующий миг, не сговариваясь даже взглядом, они побежали вперед с такой неожиданной легкостью и свободой, словно то было парное катание на коньках. Они вбежали на льдину большую и прочную. Соблазн остановиться не овладел ими. Они как бы и не заметили этой твердой опоры, словно не безопасность была им важна, а этот их вольный бег. Толпа на берегу, и Александр, и Люба — все забыли самих себя. Казалось, смертельный номер был срепетирован, отработан до совершенства. Так в минуту опасности люди, бывает, находят друг друга по строю, по ритму, по тону души.
Зрители ахнули: парень и женщина оказались в воде. Никто не уследил, когда и как это случилось. Но опасность уже миновала: беглецы стояли на твердом грунте, вода в этом месте была им по грудь. Парень навалился плечом на льдину, оттолкнул ее, и оба вышли на берег, все еще держась за шест.
В толпе снимали с себя полушубки, кричали и спорили. Потом остановился проходивший мимо грузовик и увез почти всех.
Александр сказал Любе:
— Пойдем, мой друг.
Но Люба все стояла. Страх за женщину и за этого парня на реке сблизил их, словно вместе они прожили долгий год.
— Все-таки что у тебя в школе? — спросил он, желая вернуть ее к прежнему.
— Так… Ничего особенного. Спросили, кто мой любимый герой. Христос, говорю…
Они прошли через пустырь и вышли на улицу, где им разумней было расстаться.
— Христос… — запоздало и неопределенно как-то отозвался отец Александр. — Может быть, ты не всех героев знаешь? Каин, скажем, Люцифер… Я к тому, что, может быть, выбора у тебя нет?
— У меня есть выбор, — возразила Люба.
Не уступила! Отец Александр молча кивнул — оценил ее твердость. Но больше он ничего не сказал. Он только сказал «до свидания», и они разошлись.
Люба домой не пошла. Вначале она должна была решить, что же вышло из ее свидания. Хорошо оно было или нет? И было ли это свидание?
Двое на реке испортили всю ее музыку. Она и сейчас еще не могла не думать о них. Жила на свете Вера и умерла — как просто! И как страшно… Шла себе женщина по льду, везла салазки. Вдруг миг один, и ее могло бы не быть! Навсегда. Ничем не объяснишь, ничем не поправишь, только руками разведешь: «Жизнь!»
Улица вела круто вниз. В конце ее уже за крышами спустившихся под гору домов опять открывалась река. Она шевелилась и горбилась. Перед мостом образовался первый затор. Деревянные сваи едва сдерживали натиск. Даже отсюда, издалека, заметно было, как дрожал мост. Колонна самосвалов остановилась перед мостом: ехать было опасно. Люди бежали к реке — смотреть ледоход.
Не люблю ледоход. Знаю, что силу полагается любить, но всякий раз в эту пору весны я избегаю реки. Меня пугает стихия. При виде буйства воды полагается испытывать бодрость: «Эй, круши-ломай! Весна идет!» А к сердцу с другого хода крадется мысль о бессилии. Ведь это, на разливы рек глядя, люди придумали легенду о том, как бог обрушил на них потоп.
После большой воды будет пора другая. Запоет жаворонок, пойдут в рост хлеба, на земле сделается чудо как хорошо! Сколько ни было весен и сколько бы их ни пришло наперед, никогда не устанешь дивиться. Вон ведь что делается! Холод был. На буграх с наветренной стороны земля промерзала на метр. А сейчас тут цветет донник. Вы знаете донник? Незаметный цветок. Запах его западает в душу навеки. Это тихая мудрость тепла родила такую силу чувств в придорожном цветке. Может, он один стоит всего ледохода.
Но весна начинается с ледохода.
VII. ИСТОРИЯ ОТЦА АЛЕКСАНДРА
Отец Александр не последнее лицо в нашем рассказе. Следовало бы сообщить, кто он и откуда.
Необыкновенная женщина по имени Фаина вошла в его жизнь, едва и сам-то он успел в свою жизнь войти. Ему было восемнадцать, а ей двадцать пять. Это была очень красивая и очень лукавая женщина. Волосы у нее были цвета пожара. Он ее любил.
Она называла его «мое открытие», потому что сама его разыскала для себя и открыла. Да и не только для себя — для него самого тоже.
Саша Дягилев был парнишка не как все. Он и сам об этом догадывался и очень страдал. Он знал точно: в жизни ему не везет.
Помнится, однажды, решая задачу с прямоугольным треугольником, он обнаружил что-то до крайности странное. Оказалось, что, если без конца увеличивать один из его острых углов, можно как угодно близко подвести его величину к прямому, но прямым он быть никогда не может. Оказалось, как следствие, что отношение прилегающего катета к гипотенузе будет при этом как угодно близко подходить к нулевому значению, но никогда не может обратиться в нуль.
Мысль его ошеломила. Как это так — никогда? Даже горный хребет можно разобрать по песчинке, можно из капель создать океан. То, что это не под силу да и не нужно, значения не имеет. Допустить это можно, такая мысль не противоречит разуму. А с этим проклятым углом какая-то чушь. Увеличить его до прямого невозможно в принципе. Теоретически невозможно — вот что самое нелепое!
Он принялся раскладывать треугольник так и эдак. Оказалось, что скучная геометрическая фигура содержит в себе столько же ума, сколько и безумия. И Саша Дягилев, ученик шестого класса, решил: математика совсем не то, что о ней говорят. Вранье, будто она непогрешима, он может это доказать. С такими мыслями, озадаченный и возмущенный, он явился к учителю.
Учитель выслушал и долго молчал: не всякий день задают такие вопросы. Было ясно, что мальчик самостоятельно перешагнул учебную программу и остановился в растерянности перед тем, что явилось ему за этой чертой. Учитель был добросовестный человек. Он искренне полагал, что суть педагогики в том, чтобы оберегать умственный и душевный покой воспитуемых. Поэтому он скрыл правду. Педагог утаил, что он, Саша Дягилев, открыл основы тригонометрии и угадал категорию бесконечности в математике. Учитель лишил его радости победы, которая необходима всякому исследователю, а маленькому исследователю — тем более. Учитель сказал, что не следует быть таким нетерпеливым и забегать вперед. Открытие Саши элементарно настолько, что может вызвать только улыбку. Все это много веков назад открыто до него и предусмотрено программой на будущий учебный год. Когда они будут проходить этот материал (он так и сказал: «проходить материал»), вот тогда будет отрадно, если Саша проявит активность на уроке.
Начинающий Пифагор вернулся домой маленький и пристыженный. Он думал: какой умный и великодушный человек учитель, что обошелся с ним прилично, а не высмеял его, как того заслуживает всякий болван и выскочка, проявляющий активность, когда его не спрашивают. «А все-таки жалко, — думал он, — что тригонометрию уже изобрели. Много веков назад… Хоть бы в прошлом году, что ли. Не так бы было обидно».
На будущий год, когда стали проходить материал, Саша Дягилев не проявил никакой активности. Он возненавидел математику, зачастил пропускать уроки и перестал стыдиться двоек. Учитель терялся в догадках. Он не мог понять такой перемены. Ведь тогда-то, судя по всему, Саша сам признал, что забегать вперед не надо. Непонятно! Загадка педагогики… К счастью, в школе был хорошо организован поход за максимальный процент успеваемости. На Сашу двинулись в поход, он вынужден был свою успеваемость повысить, и все остались довольны. Сам он тоже в конце концов доволен был своим благоразумием.