Вернадский был цельной, глубокой, многогранной личностью, оригинальным и неутомимым мыслителем, увлеченным поисками истины. Мужественный, искренний, отстаивающий свои взгляды в самых трудных ситуациях, борющийся за справедливость, не оставляющий в беде учеников и товарищей. Он мог бы служить образцом русского интеллигента-патриота, сочетающего творческие искания с практической деятельностью, а увлечение наукой и философией — с борьбой за справедливость.
Его внешность соответствовала духовному облику: спокойное лицо с правильными чертами, крупный лоб, острый, внимательный взгляд.
Сохранилось несколько фотопортретов В. И. Вернадского и несколько словесных описаний его облика. Последние особенно интересны, потому что передают некоторые его черты, недоступные бесстрастному оку фотоаппарата.
Вот как описывает Владимира Ивановича академик Д. В. Наливкин по своим впечатлениям 1914 года: «Он уже тогда был немолод. Высокая, стройная, немного сутуловатая фигура, быстрые, но спокойные движения запоминались сразу; над всем безраздельно царила голова. Узкое, точеное лицо, высокий выпуклый лоб ученого, темные волосы с сединой, каскадами поднимавшиеся над ним, поражали и удивляли. Но и они были только фоном для глаз, необычайно чистых, ясных, глубоких, казалось, что в них светился весь облик, вся душа этого необыкновенного человека. Впечатление еще более усиливалось, когда Владимир Иванович начинал говорить. Его голос был такой же, как глаза, — спокойный, ясный, приятный и мягкий, глубоко уходящий в душу.
Но стоило появиться небольшому сомнению, и голос Владимира Ивановича твердел, становился вопрошающим; глаза еще глубже погружались в вас, делались строгими и повелительными. Обыкновенно он был мягко и поразительно вежлив. Казалось, что он боялся сказать вам хоть одно неприятное слово, да, наверное, так оно было и на самом деле. Но когда было надо, эта мягкость сменялась железной твердостью».
Несколько позже, в 1927 году, впервые увидел Вернадского известный советский геохимик В. В. Щербина. Свои впечатления он передает так: «… В зал вошел быстрой уверенной походкой худощавый, подтянутый, совершенно не горбящийся пожилой человек, черный костюм которого подчеркивал белизну его волос. Живой, несколько напряженный взгляд, тонкие черты лица, негромкая, довольно быстрая и в то же время размеренная речь с очень точно сформулированной мыслью…»
Наконец, как бы обобщенный портрет оставил А. Е. Ферсман, знавший Владимира Ивановича почти полвека: «Еще стоит передо мною его прекрасный образ — простой, спокойный, крупного мыслителя; прекрасные, ясные, то веселые, то задумчивые, но всегда лучистые его глаза; несколько быстрая нервная походка, красивая седая голова, облик человека редкой внутренней чистоты и красоты, которые сквозили в каждом его слове, в каждом поступке».
Кстати, у Вернадского с Ферсманом бывали серьезные споры. При этом, как припоминал А. М. Фокин, близкий знакомый Вернадского, громкий голос Александра Евгеньевича гудел через закрытую дверь кабинета, а голоса Владимира Ивановича почти не было слышно.
Может возникнуть сомнение: а не слишком ли субъективны эти высказывания о Вернадском? Ведь они принадлежат людям, относившимся к нему с огромным уважением и восхищением. Подобные чувства, как правило, не способствуют объективности оценки.
Конечно, субъективны. А разве может быть иначе, если речь идет о человеке необыкновенном? Да и какая мыслима объективность, если нет точной меры, которой удалось бы оценить человеческую личность — уникальное, неповторимое создание во всей Вселенной…
Главное место в жизни Вернадского занимали научные исследования. Он писал о том, как проводил их.
«В моей долгой жизни… мне кажется, я очень часто менял характер своей работы. Всегда, иногда месяцами и даже годами, обдумывал, обычно при прогулках или поездках, интересовавшие меня вопросы…
Обыкновенно я работал над несколькими темами одновременно, работаю так и сейчас…»
Еще в студенческие годы, даже готовясь к экзаменам, он всегда читал что-нибудь постороннее. Обычно знакомился с несколькими книгами параллельно. Читал очень быстро. Старался выяснить все, что касалось прочитанного. Если встречались новые для него имена ученых, узнавал о них по справочникам; неизвестные для него географические пункты находил в атласах.
«У меня осталась очень хорошая справочная библиотека… Я владею (для чтения) всеми славянскими, романскими и германскими языками…
Ночами сплошь я никогда не занимался, но в молодости занимался до 1–2 часов ночи. Вставал всегда рано. Никогда не сплю днем и никогда не ложусь днем отдыхать, если не болен. Не курю и никогда не курил, хотя моя семья — отец, мать и сестры — все курили. Не пью (кроме — редко — вина). Водку пил раз в жизни.
После моего долгого пребывания во Франции (1921–1925 гг.) я принял распределение времени тамошних ученых. Встаю рано утром (6–7 часов), ложусь в 10–10 1/2. Художественную литературу люблю и за ней внимательно слежу. Очень люблю искусство, живопись, скульптуру. Очень люблю музыку, сильно ее переживаю… Считаю наилучшим видом отдыха прогулки пешком, прежде — в лодке, поездки за границу… В центре моей семьи всегда стояла моя научная работа. Прежде принимал большое участие в общественной жизни, в научных обществах, в политической жизни…»
На вопрос, что наиболее ценного он усматривал в организации своего труда, Вернадский ответил: «Над этим вопросом не задумывался. Я думаю, что скорее всего — систематичность и стремление понять окружающее. Кроме того, я придаю огромное значение вопросам этики».
По свидетельству Ферсмана, «Владимир Иванович с увлечением занимался экспериментальной работой… Однако все-таки это не была его научная стихия. Ему обычно не хватало терпения спокойно довести анализ до конца».
Очень ценя экспериментальную работу, Вернадский признавался:
«Но руки мои как экспериментатора были средние — больше давали идеи». Владимир Иванович много путешествовал: проводя полевые исследования, читая лекции, участвуя в конгрессах и дискуссиях, изучая минералогические музеи и опыт научной деятельности. Он работал в Подмосковье, на Украине, Кавказе, в Средней Азии, в Сибири, побывал почти во всех европейских странах, США, Канаде. Под его руководством велись поиски радиоактивных минералов в России (с 1909 года) и были открыты некоторые месторождения этих минералов.
Существует шуточный афоризм: командировки — это туризм за счет государства. Нередко о такого рода туризме мечтают молодые люди, поступающие на геологические или географические факультеты. О том, как проводил свои командировки Вернадский, можно судить по перечню выполненных им работ. Возьмем хотя бы его поездку 1928 года, продолжавшуюся один месяц (ученому тогде было шестьдесят пять лет).
Прага: шестнадцать лекций по геохимии; лекция «Эволюция видов и живое вещество». Мюнхен: участие в определениях химического состава организмов в лаборатории Гениншмидта. Париж: работа в Радиевом институте. Голландия: организация международного почвенного конгресса; знакомство с Почвенным институтом созданным в связи с осушением Зандерзее. Берлин: организации международного геохимического комитета; работа по химии силикатов с профессором В. Эйтелем.
И это за один только месяц! Уместно вспомнить, что Вернадский считал поездки за границу «наилучшим видом отдыха…».
Писал Вернадский много и очень сжато. О его стиле точно высказался известный математик Н. Н. Лузин после прочтения его работы о правизне-левизне в живой и неживой природе: «Работа изумительная по содержанию и столь сжато конденсирована и насыщена новыми идеями, что она уподобляется труднейшим по сжатости математическим работам. Ее я читал много дней» (речь идет о статье в шестнадцать страниц).
Владимир Иванович постоянно и очень много читал. С годами это позволило ему накопить обширнейшие знания в самых разных науках (для упорядочения сведений служили систематические подробные картотеки: по истории знаний, минералогии, геохимии).
Трудоспособность ученого была поразительна. Он работал до поздней старости по десять — двенадцать часов в сутки и даже больше, сочетая при этом постоянный и острый интерес к исследованиям и одновременно строгую организованность труда. «Всегда Вы читаете такую бездну и по таким разнообразным вопросам, — писал Вернадскому видный геолог В. К. Агафонов, — что становится завидно: откуда Вы берете Ваше уменье — времени придавать длительность и день превращать в несколько дней?»
Да, время относительно в самом житейском смысле. Оглядываясь на пройденный жизненный путь, человек часто с изумлением и ужасом замечает, как мало он сделал, пережил, продумал; как много ему было дано по рождению: вся земля и все звезды, беспредельная бездна небес, весь мир, и как мало оставил он своего в этом вечно молодом мире: выращенных деревьев, выработанных предметов, сказанных хороших слов, сделанных добрых дел — именно того, что приобщает человека к бессмертию.
Измерять длительность человеческой жизни годами, все равно что книгу — страницами, живописное полотно — квадратными метрами, скульптуру — килограммами. Тут счет другой и ценится иное: сделанное, пережитое, продуманное.
Иногда говорят о продлении жизни человека, подразумевая под этим увеличение числа лет, а по существу — удлинение старости.
Но есть еще одно, более верное и более ценное продление жизни, доступное каждому из нас в любом возрасте: «день превращать в несколько дней», насыщать каждую минуту бытия чувствами, мыслями, действием.
Вернадский умел жить и работать, как немногие из людей. И если вам захочется хоть сколько-нибудь продлить свою жизнь, продумайте ее внимательней и поучитесь, насколько это возможно, у Вернадского. Поверьте, он не был каким-то физиологическим типом врожденного гения, ничего не давалось ему без усилий воли и мысли; опыт его жизни очень важен для каждого из нас…
Вернадский не торопился с обобщениями. Он начинал с малых вопросов (хотя интересовался и большими проблемами), учился наблюдать, проводить лабораторные опыты, добывать факты. Б