ала головой и не могла поверить в такое простое решение вопроса.
— То есть просто сила бунтовала против оков?
Грегори согласно кивнул, но потом спохватился и уточнил:
— Ты же знаешь, что сильных магов видно с детства? — в свете огня глаза у Элис переливались цветами от глубокого морского до травяно-зелёного. — И чем сильнее ребёнок, тем тяжелее ему справляться с даром. И тогда, в целях безопасности, ребёнок носит браслеты. Так вот, ни один маленький некромант ни разу не подвергался этому способу контроля магии.
— Слишком много сил и от них, запертых внутри, ребёнок сходил с ума?
Оставалось лишь кивнуть. И ещё сильнее придвинуться. Коснуться щиколотки под тонким чулком. Погладить, провести пальцем ниже, к стопе и поймать в ладонь тонкую хрупкую ножку. Элис все равно сильно смутилась. Попыталась вернуть разговор в нужное русло:
— То есть мои видения как князя убивают…
Вот о князе говорить совершенно не хотелось. Грегори даже свёл брови над переносицей и почесал щетину на подбородке.
— Это называется предчувствие смерти. Поэтому маленькие некроманты не носят браслеты, чтобы не сойти с ума от изобилия смерти вокруг…
— Но как дети могут управлять магией, и почему я не смогла? — она перестаёт брыкаться и Грегори гладит ее ножки. Замерзшее в песочных часах время слишком коротко, чтобы не прикасаться, не дышать своей Лис.
— Ребёнок с детства знает свой дар. Он растёт — магия пребывает, а не сваливается лавиной. Ты получила часть моей силы к которой просто не привыкла…
У разговора аромат чернил и дешёвой бумаги, которою выдавали студентам магической академии, и это заставляет Грегори вернуться в свою юность. Но он не хочет, поэтому опять кладёт голову на колени Элис.
— Часть? — ее голос взбудоражен и Грегори все же поднимает глаза на свою чародейку. На лице такая масса эмоций, что все сразу прочесть не удаётся. — Грегори, часть? То есть ты намного сильнее? Но почему…
Элис закусываете губы и подносит ладонь к лицу. Начинает опять вытягивать прядь.
— Почему тогда ты не служишь на корону?
— Потому что я своё отслужил уже давно. А для политики не слишком сговорчивый.
— И корона просто так отпустила тебя?
— Нет, — этот разговор словно щипцами вытаскивал воспоминания о покойной жене и становилось невозможно грустно от всего, что случилось потом. — Я до сих пор каждую Луну получаю приглашение, рекомендации, заверения, в которых все сводится к одному — клятва на крови и все двери страны открыты для меня. Но я не тщеславен.
А ещё слишком сильно устал все время быть на побегушках у смерти, и поэтому добровольно Грегори никогда не принесёт клятву королю. Один вон принес, до сих пор в браслетах ходит. Кстати о браслетах…
— А за что отлучён господин оружейник?
И пока Элис рассказывала, Грегори снова успел пригреться у неё на коленях. Совсем немного, чтобы просто вернуться в то время, когда Алисия ещё не была на него обижена, когда он не натворил столько ошибок, и когда они могли просто так, как сейчас, сидеть в библиотеке и пить чай.
И это чувство чего-то забытого, но вернувшегося — грело изнутри. А когда время перебежало за полночь Грегори все же встал, подошёл к камину, чтобы подкинуть дров, а потом уйти к себе, но услышал:
— Останься со мной, пожалуйста.
Глава 13
Грегори замер, сидя возле камина. Дрова прогорели, и хоть особняк был оборудован системой отопления, но живое тепло грело совсем иначе.
— Ты не должна, — в горле все пересохло. И Грегори ничего такого не подумал, и ничего и не должно было быть, ведь он и Элис заново привыкают друг к другу, и он не хотел торопить.
— Я знаю, — она смотрит своими зелёными глазами прямо в душу, в самое сердце заглядывает, и впервые за вечер не отводит взгляд.
— Тогда мне не стоит оставаться, — саму фразу с трудом удаётся произнести.
— Стоит, — Элис медлит, словно подбирая слова и не находит их. Встаёт с кресла. Ее хрупкие ножки в тонких чулках невесомо касаются ворса ковра. — Не потому, что тебе надо остаться, а потому что я не хочу, чтобы ты уходил…
— И я не хочу уходить…
Но все же приходиться дойти до своей спальни, стянуть надоевший костюм, заглянуть в ванну, чтобы стоять через четверть часа в спальне Алисии и наблюдать, как она в длинной сорочке с глухим воротом сидит возле зеркала и расчесывает волосы. Расчёска застревает и тогда Грегори приближается. Притрагивается к мягким волосам, проводит по ним пальцами, а потом перехватывает щетку, чтобы самому распутывать пряди.
Элис прикрывает глаза, ощущая его касания на себе. Ее губ касается тонкая, едва заметная улыбка. Когда ладонь Грегори находится слишком близко у ее лица, Алисия просто поворачивается и ловит губами его пальцы, чтобы поцеловать. Невесомо задеть нежным бархатом. Навсегда запечатлеть.
И оставшийся один светильник в изголовье кровати, который больше мешает, чем даёт света. Элис крутится на свежих простынях, вздыхает, а Грегори лежит на спине и боится пошевельнуться, задеть, намекнуть… Вообще сделать хоть что-то, что можно было бы посчитать за намёк. Ее сорочка постоянно задевает ладонь Грегори, и в один момент он просто цепляет пальцами ткань. Тормозит свою чародейку.
— Элис, это плохая затея…
Она вздыхает. Замирает. А потом резко садится на кровати. Откидывает одеяло. Ее тонкие пальцы бегут по вороту сорочки чтобы задеть пару жемчужных пуговиц и расстегнуть. А потом, подобрав подол, потянуть наверх, оголяя стройные ноги. Выше — бедра…
Грегори наблюдает, как его Лис стаскивает с себя сорочку, чтобы остаться обнаженной, и через плечо взглянуть на него. Робко, смущённо, но прямо в глаза.
— Почему ты это делаешь? — голос хриплый, потому что тени света рисуют на ее коже, на спине с выпирающими позвонками следы прикосновений. И она смущается, обнимает себя, и Грегори поднимается на локтях, чтобы рассмотреть ее лучше. Она не даёт времени. Слишком быстро Элис перекидывает через него ногу, чтобы сесть сверху. Она цепляет пальцами его ладонь и кладёт ее на свою грудь. Слегка сжимает и шёпотом:
— Потому что хочу…
Она сидит на Грегори с широко разведёнными ногами и слегка наклоняется назад, чтобы скользнуть по ткани его штанов. Прикрывает глаза и закусывает губы. Аромат яблоневого цвета становиться почти осязаем, как будто в столице сошёл весь снег и резко зацвели все деревья. Грегори невесомо проводит пальцами по ареоле соска и ловит благодарный вздох. Ему хочется нарисовать дорожку прикосновений, и он садится, обнимает Элис, прижимается к ее груди губами, проходится языком по нежной коже и чувствует, как девичьи тонкие пальчики перебирают волосы на затылке, путаются, от этого острее и сильнее тянут, чтобы он запрокинул голову и встретился с полностью затянутыми сочной зеленью глазами:
— Я не могу не любить тебя, — шепот — раскаленное серебро, и он въедается в его слух. — Я бы очень хотела проснуться и понять, что не люблю тебя. Потому что любить тебя больно. Но я хочу эту боль ощущать всегда…
Ее поцелуи со вкусом миндаля, что остро горчит на кончике языка настоящим ядом. Но Грегори пьёт эти поцелуи. Не может напиться и собирает их на ее шее, на тонких выпирающих ключицах, на ложбинке груди и ниже по рёбрам, по мягкому взбудораженному животу. Его пальцы совсем запутались в пушистых волосах. И Элис смеётся. Ее смех похож на перезвон луговых колокольчиков в середине лета. И Грегори понимает, что так звучит счастливая чародейка.
А руки скользят дальше, острожничая. К тонкой талии, которую Грегори сжимает, и Элис рвано выдыхает совсем горячий воздух, который обжигает все вокруг, продирается под кожу острыми иголками. И тогда ладони ложатся на ее поясницу, чтобы обрисовать, спустившись вниз, округлые ягодицы.
Тени пляшут на стенах. На постели. В них переплетаются сдерживаемые чувства и горячая чувственная жизнь. Грегори рисует узоры на животе Элис, и она смеётся. Снова. И тогда его пальцы спускаются ещё ниже. К тонкой, нежной коже, к набухшим лепесткам, которые прячут в себе бутон желания. И Грегори скользит по нему, кружит, и стоны Элис, совсем не целомудренные, разливаются в его крови гулким барабанным эхом. И голос Алисии вибрирует. От этого внутри Грегори поднимается волна огня, которая способна спалить все к демонам, но он не торопится, а наслаждается удовольствием своей Лис.
Спальные штаны Грегори пропитались ароматом Элис, ее возбуждением, желанием. Алисия извивалась в его руках, ее тонкие ладони скользили по его плечам, расцарапывали. И не было ничего прекраснее, чем пелена безумной страсти, которая окрасила Элис сиянием. Ее крики отлетали от стен, чтобы сосредоточиться в постели. Она звучала как музыка, ноты, симфония, кода… И изменила тональность, когда подошла слишком близко к границе наслаждения, запела голосом. Элис прикусила кожу на шее Грегори, вцепилась пальцами, впиваясь ногтями в его предплечья и почти плакала, а Грегори лежал, смотрел на возбуждённую, яркую Элис, с каплями терпкой влаги на своих руках, и глядя в глаза своей чародейки поднёс ладонь к лицу, кончиком языка слизнул с пальцев ее вкус.
— А теперь я хочу по-настоящему, — шепнула Элис и ее ладони скользнули по животу Грегори, чтобы задержаться на полоске волос, что уводила под штаны.
Утром зацвели все сухоцветы в доме. Даже те, которые не один год были мертвы.
Глава 14
Утренний Лаванрид пах по-особенному сильно выпечкой. Сдобные булочки, сахарные плюшки и до хрустящего свежий хлеб. Такой можно было купить в пекарне господина Хордита. Старик не пользовался дрожжами, а ставил тесто на закваске из ржаной муки. Временами на него находила меланхолия и он тонким лезвием вырезал фигуры, чтобы корочка растрескалась, развернулась, показывая светлое пропеченное нутро. Но по пути в гости Йонас брал булочки со штрейзелем, или слоеные конверты с конфитюром из малины и смородины.
Сегодня в меню были новинки, потому что долговязая Марта решила потеснить Хордита и принесла в пекарню шоколадные брауни и эклеры. Беккер смотрел, как неумолкающая женщина сноровисто складывала в коробку десерты, и думал, что, наверно, надо хоть раз вместо выпечки принести нормальной еды. Он, конечно, очень сильно подозревал, что понятия не имеет — что для женщин значит нормальная еда, но надеялся, что мясо в этот перечень входит. Или не входит? Чем женщины питаются? По госпоже Хлое не понятно было — есть в ее рационе что-то, кроме его утренних подарков и горячего шоколада. Он за пару недель, что выполнял функции ненавязчивого охранника, ни разу не видел, чтобы девушка готовила что-то. Нет. Она чем-то всегда была занята, но это было за границами понимания Йонаса: цветы там, вышивка какая-то… Да он лишний раз и спросить не решался, потому что от этого Хлоя печалилась и совсем становилась несчастной. Возможно, любой другой на его месте давно бы понял, что ее тяготит его общество, но Беккер предпочитал оставаться непонятливым. Чисто из-за данного слова, а не потому, что долго после завтрака стоял на тропинке у дома Бернар и наблюдал через окно, как Хлоя убирает со стола, переносит растения в раковину, поливает, потом уходит в гостиную и борется с камином, который надо бы почистить.