На что-то большее, чем самоисцеление, усиление и ускорение у меня просто не было времени. Личная Магия, чары более низких порядков, да даже использование артефактов — всё это требовало хотя мгновения, хотя бы его мельчайшей доли на применение, и обратись я к ним, враг бы сумел в открывшуюся брешь ударить так, что моё поражение было гарантировано. Всё, что могли он и я — это вкладывать стремительные, грубые и простые, но от того не менее разрушительные боевые и защитные чары в своё оружие и доспехи. Вернее даже не чары — просто открывали поток маны для своих уже активных и участвующих в бою артефактов, позволяя им использовать имеющиеся в них заклятия, напитывая из собственного резерва. И пусть они были отнюдь не столь могущественны, экономны и безупречны, как наши собственные чары, но обладали одним несомненным преимуществом — не требовали нашего внимания на их применения.
Мои доспехи были уже покрыты почти двумя десятками зарубок. Его собственные — лишь шестью. Счет явно не в мою пользу… Я был сейчас физически сильнее, я был быстрее — но всё равно проигрывал. И помимо моей воли в памяти вспыхивало, разгораясь всё сильнее — сильнейшим оружием Пепла, в мастерстве которым он достиг истинных вершин, был отнюдь не меч. Не это благородное произведение кузнечного искусства, признанное Королем Оружия и аристократом среди прочих инструментов по отъему жизни на поле боя, вовсе нет…
Копьё. Длинное, трёхметровое копьё с тридатисантиметровым наконечником, мой Разящий Небеса, величайший из моих артефактов — вот что я предпочитал использовать в те дни, когда был первым среди равных себе. Среди тех, слабейший из которых мог одной лишь мыслью убивать подобных моему сегодняшнему противников, среди Великих Магов, чье могущество пугало даже Младших Божеств и заставляло серьёзно задуматься перед любым деянием в смертном мире их Старших коллег — стоит ли оно того или нет… Не Танцем Меча был истинно силён Пепел, нет — его могущество покоилось на оружии простолюдинов, на Игре Копья!
И словно слыша мои мысли, словно отвечая моей душе, Меч Простолюдина ответил мне — и в яркой вспышке, в неизмеримо короткий миг моя ладонь вместо привычной рукояти меча ощутила древко длинного, трёхметрового копья. И моя левая рука, помимо моей воли, игнорируя все привычки моего нового тела, сама собой легла на древко, тело изменило позицию — Меч врага сошёлся с моим Копьём!
Это было не как какое-то там вшивое, воспетое десятками тысяч писак «второе дыхание». Не было это и неким «откровением» или ещё какой-то чушью. Всё было совсем, абсолютно иначе… Я словно бы стал цельным, таким, каким должен был быть изначально, обрёл ту частичку себя, которой мне столь долго не хватало, и единственной мыслью в моём разуме оказался вопрос — какого хрена я всё это время делал, играя в мечника⁈ Безмозглый полудурок, по своей тупорылости едва себя же не угробивший…
Копьё в стремительном выпаде летит в лицо рыцаря смерти, и длинный двуручный клинок подобно хищному, атакующему свою добычу соколу срывается вверх, стремясь отразить выпад, подловить моё оружие и закружить, с подшагом сближаясь ко мне, а затем обрушить клинок на меня. И его манёвр и замысел, несмотря на свою простоту, хороши — подобным приемом, примененным здесь и сейчас, в максимально подходящий для этого момент, при своей скорости и силе, он мог бы подловить девятьсот девяносто девять величайших копейщиков из тысячи.
Но я — куда лучше, опытнее и сильнее даже этого, одного из тысячи, единственного способного отразить его контратаку копейщика. Колени взвыли от острой, вспыхнувшей безжалостным пламенем от практически разорвавшихся связок, копье, нацеленное в глазницу шлема, стремительно закрутилось ещё до соприкосновения с мечом, а сам я сделал шаг навстречу рыцарю, прокручивая своё оружие вокруг своей оси.
Исполинский меч рухнул, промчавшись в сантиметре от меня, вниз, сделавший шаг одновременно со мной рыцарь оказался, к своему удивлению, за моей спиной — а моё копьё, прокручиваясь вокруг меня даже быстрее чем я сам, подсекло ноги здоровяка, заставляя того лишиться равновесия.
Серое пламя рвануло во все стороны, отшвыривая меня от врага, и он стремительно вскочил на ноги. Меж нами было добрых десять метров, и на этот раз рыцарь смерти не спешил срываться в стремительный, всесокрушающий натиск. Последний обмен ударами заставил могучую, искусную в мастерстве боя нежить ощутить то, что зачастую недоступно большинству полагающих себя сильными и опытными боевыми магами разумных — ту тонкую материю, соприкосновение аур, эфира, эмоций, мыслей, магии и даже самих душ материю, что царит меж двумя искусными воинами в момент их поединка. Только истинно лучшие, истинно достойнейшие и талантливейшие, отдавшие искусству боя всего себя воители способны ощущать подобное. Миг, когда два врага осознают и понимают друг друга лучше, тоньше и глубже, чем близкие товарищи и друзья, глубже и сильнее, чем возлюбленные, чем родители и дети — ибо оба они поставили на карту всех себя, встретив достойного врага. И эта незримая субстанция меж ними в единый, кратчайший миг способна сказать им больше любых слов и многочасовых объяснений.
Не знаю, что легло в основание этого могучего рыцаря смерти. Не ведаю, что за великий талант фехтования был у одной из основных жертв, принесенных ради его создания — но это был воистину гений. И затем, после своего создания, этот гений в искусстве двуручного меча годами, а возможно веками оттачивался, достигая своих нынешних высот — и потому я сейчас стоял перед величайшим своим противником в этом мире. Перед тем, схватка с кем могла помочь мне шагнуть выше пределов своего мастерства, с тем, кто, не будь он моим врагом, был бы мне лучшим другом — но судьба-злодейка распорядилась иначе.
Не знаю, кто ты, враг мой. Но по твоей смерти я буду искренне скорбеть…
Рыцарь смерти, порождение Магии Смерти, чей разум должен был искать в своей жизни лишь двух вещей — исполнения воли своих хозяев и способов утолить вечно терзающий его голод кровью живых, удивил меня. Прежде, чем мы продолжили, он коротко, отрывисто кивнул мне, и по возникшей меж нами связи я ощутил — это признание равного равному. Дань уважения врагу, которого ты искренне признаешь достойным…
Мы медленно, неспешно шагнули навстречу друг другу, готовясь в последней схватке выяснить, кто всё же сильнее. Моё копьё вспыхнуло, воспламеняясь на всём участке длинного, листовидного лезвия, серое пламя объяло рунный меч — и мы вновь сошлись, с треском и грохотом. Ещё быстрее, ещё яростнее, отдаваясь схватке целиком и полностью — и затрещало, взвыло вокруг нас самое пространство, по которому побежали черные трещины разрывов не выдерживающей нашей битвы материи. Рыцарь смерти словно изменился, словно бы вспомнил что-то из далеких глубин своего прошлого, переминился, стал совсем иным — этот бой, вышедший далеко за грань наших обычных возможностей, послужил катализатором к саморазвитию и переменам не только для меня. Невольно, возвращая свою самость, своё Истинное Я в образе Пепла, я передал частичку выходящей за все грани доступного и допустимого для смертных бытия Великих Магов по установившемуся меж нам соприкосновению душ и аур и своему оппоненту — и даже этих крох хватило, что бы и без того могучее творение Магии Смерти изменилось, став сильнее и совершеннее. Что ж, я не жалуюсь — лишь благодаря этой битве на грани своих возможностей я сейчас рос и становился сильнее…
Копьё и Меч сталкивались, рождая чудовищное эхо, наши фигуры метались далеко за пределами различимых невооруженным взглядом скоростей — и так продолжалось больше трёх минут. Совсем короткий срок для обычного смертного, и необъятная, наполненная десятками тысяч микрособытий, столкновений, боевых хитростей, различных чар и уловок вечность для нас двоих. Я побеждал, я постепенно теснил своего врага — с каждым мигом я становился всё сильнее и лучше. И если бы рыцарь оставался тем, прежним моим противником, то я бы уже давно победил — но в течении нашего боя он тоже прогрессировал. Не так быстро, не столь мощно, как я — но достаточно для того, что бы секунду за секундой оттягивать миг своего поражения, заставляя меня биться за пределами своих возможностей — ведь стоило дать слабину хоть на миг, и эта призрачная почти победа могла обернуться поражением и смертью…
Конец в нашем противостоянии наступил неожиданно. В очередной раз столкнувшиеся и разошедшиеся Меч и Копьё начали набирать разгон для нового столкновения — но тут на гиганта рухнула белая, пылающая мощью сеть из чистого Света. А затем я ощутил могучие чары Святой Магии пополам с атакующими заклятиями десятка Старших Магистров и одного, до боли знакомого Архимага — мой противник, глядящий на меня взглядом загнанного, поверженного зверя сейчас должен был погибнуть… Погибнуть, так и не проиграв!
— Нет! — взревел я, взмахом копья порождая могущественный, напоённый до предела маной и моей жизненной силой разряд Фиолетовых молний, что смели все чары моих соратников — и священников, и чародеев. — Нет, сучьи дети! Это мой бой, вашу мать! Это должна была быть моя победа! Сукины дети, да я вас всех к херам собачьим перебью сейчас!!!
Черное, безумное бешенство охватило меня. Багровая пелена застила глаза, ярость расплавленным оловом текла по моим жилам, и лишь сверхусилием воли я остановил своё вспыхнувшее, подобно солнцу, копьё, готовое обрушить могучие, истребительные чары на моих изумленно отшатнувшихся товарищей. Никогда в моей жизни мне не приходилось прикладывать таких усилий, что бы взять себя под контроль — и видят боги, если бы хоть одна тварь сейчас осмелилась мне слово поперек сказать, я перебил бы их всех. И лишь осознание того, что им недоступно понимание всей важности лично для меня кипевшего меж мной и нежитью поединка, сумело удержать меня от чудовищного по отношению к моим товарищам преступления.
— Ты! — взревел я, глядя на израненного ударами моих товарищей рыцаря смерти. — Так просто я тебя не отпущу. Ты будешь моим!
И, не обращая на изумленные взгляды и шепотки окружающих, решительно отшвырнул латную рукавицу с левой руки, активируя Красную Молнию и перерезая свои вены…