ия описанию природы, нравам обитателей острова и истории плаваний европейцев в Магеллановом проливе и окрестных водах. Только в процессе работы у Верна появилась идея перенести действие на другие острова. Соответственно изменилось и заглавие: «На Краю Света». Роман создавался в течение полугода и был закончен 11 апреля 1898 года. Обычно Верн писал быстрее: на создание «Великолепной Ориноко» (1894), «Воздушной деревни» (1896), «Россказней Жана-Мари Кабидулена» (1899) и «Братьев Кип» (1898) потребовалось всего по три месяца, «Лицом к знамени» (1894 — 1895) — четыре с половиной, на «Кловиса Дардантора» (1895) — четыре, «Невидимой невесты» (1898) — два!… Столь длительную работу можно объяснить и обострением хронических болезней, и общим угнетенным состоянием писателя после смерти любимого брата Поля (27 августа 1897 г.). Да, в это время он пишет необычно медленно: на «Завещание чудака» в 1897 году уходит шесть с половиной месяцев, на «Вторую родину» (1896-1897) — девять. Роман о Магеллании (окончательное название он получил в 1901 году, после того как был завершен «Маяк на Краю Света», где этот пресловутый «край» оказался как нельзя кстати) требовал особого подхода. Кажется, впервые в своих приключенческих произведениях Верн так ясно выразил собственное политическое кредо. При этом, излагая его, он старался не отпугнуть читателя слишком скучной в юном возрасте материей — не забудем: книга писалась в первую очередь для молодежи.
В основу сюжета положена история исчезновения в 1891 году где-то в море, возле берегов Южной Америки, австрийского эрцгерцога Йоханна. Оставив императорскую семью после самоубийства эрцгерцога Рудольфа в 1889 году, отказавшись от титула и связанного с ним высокого положения в обществе, приняв простецкую фамилию Орт, европейский аристократ отправился в плавание на легком парусном судне, и дальнейшую его судьбу навек сокрыли океанские волны.
Жюль Верн был знаком с братом пропавшего принца, эрцгерцогом Луи-Сальватором Тосканским, племянником императора Франца-Иосифа. Сиятельная особа посетила знаменитого литератора в 1884 году в Венеции. Эрцгерцог подарил ему собственное сочинение о Балеарских островах, заслужившее высокую оценку мастера пера: годы спустя Верн весьма лестно отозвался о нем в «Кловисе Дарданторе»: «Эта работа — воистину несравненная по изяществу исполнения, по географической, этнической, статистической, художественной ценности»[2]. Прославленный автор долгие годы состоял в переписке с монаршим отпрыском и информацию о разрыве Йоханна с семьей получил, что называется, из первых рук, хотя австрийский двор долго скрывал дерзкий поступок эрцгерцога, отказавшегося от наследных прав и променявшего блеск венских дворцов на жизнь среди единомышленников, посвятивших себя служению анархистскому идеалу. Об истинных причинах разрыва эрцгерцога с габсбургским семейством австрийское общество узнало уже после смерти автора «Магеллании»[3].
Неординарные поступки всегда привлекали внимание Верна-старшего. К тому же таинственный уход от цивилизации европейского аристократа чем-то напомнил судьбу капитана Немо. В одном из предыдущих романов — «Лицом к знамени» — Жюль уже обыгрывал эту тайну. Одним из героев книги стал тогда граф Артигас-Карраж. Из первой половины этой фамилии, написанной по-французски, перестановкой букв получается слово «Австрия» (вспомним любовь Верна к головоломкам!). Другую же половину легко свести к прозвищу героя романа «В Магеллании» Кау-джера[4]. Эта же половина присутствует во второй части названия шаланды, на которой порой плавает отшельник, — «Вель-Кьеж». Знаменателен этот ряд: Карраж (во французском написании в конце присутствует еще нечитающаяся буква «е») — Джер — Кьеж. В нем легко отыскать (в последнем случае — с перестановкой) латинские буквы «J» и «Е», начинающие французское имя Жан (Jean), равнозначное немецкому Йоханн.
На этом, однако, аллюзии кончаются. Писатель не раскрывает тайны своего героя. Мишель Верн, не поняв намерений отца, напротив, напрямую говорит о принадлежности Кау-джера к одному из правящих домов Европы. Впрочем, в 1908 году, когда Мишель усердно переписывал «Магелланию», и тем более в 1909-м, когда «Кораблекрушение "Джонатана"» увидело свет, анархистские воззрения Йоханна, приведшие его к разрыву с правящим в Австрии домом, перестали быть тайной.
Непосредственными источниками Ж. Верна при работе над «Магелланией» были две статьи, опубликованные с промежутком в четверть века журналом «Le Tour du Monde». Автором первой из них являлся чилиец Виктор де Рочас, который в 1861 году представил на страницах журнала «Дневник путешествия по Магелланову проливу». Другую написал французский ученый доктор Яд, руководивший научной экспедицией на судне «Романш». Кстати, упоминание об этом плавании есть в романе. Статья Яда «Год на мысе Горн» появилась в журнале в 1885 году.
Из упомянутых статей писатель почерпнул все фактические данные о географии архипелага, о его растительном и животном мире, сведения об условиях плавания в лабиринте островов и проливов, о быте туземного населения. Иногда он дословно переносил в свой текст описания путешественников.
Из этих же текстов взято и французское название Исла-Нуэвы. Лишний раз подчеркнем любовь писателя к словесным играм: на языке галлов остров называется Новым (Neuve), что с перестановкой слогов и заменой одной буквы легко сводится к фамилии автора — Верн. Кстати, фамилия индейца-лоцмана сначала звучала иначе: Каррон, что фонетически созвучно с Хароном — зловещим персонажем эллинской мифологии, перевозчиком душ через реку, отделявшую солнечный мир живых от печального царства мертвых…
Роман о Магеллании начинается так же, как и множество других произведений Ж. Верна: географическими описаниями, историческими экскурсами, вплетающимися в сюжетную канву. Но очень скоро автор переходит к иной, глубоко волнующей его теме: индивидуум и власть. Как раз в это время отношения амьенского муниципального советника Верна с новым мэром города Альфонсом Фике, мягко говоря, не складывались. В одном из своих стихотворений писатель назвал городского голову «ужасным господином Фике» и «вьючным животным». Но с властью мэра даже он, народный избранник, человек всемирно известный, пользовавшийся огромным авторитетом в самых разных кругах, коротко знакомый с несколькими отпрысками правящих династий Европы, ничего не мог поделать. Что же говорить о простых смертных! Не оттого ли готов покончить жизнь самоубийством Кау-джер? Нет, сам Верн и в мыслях не допускал для себя подобного исхода, но к иллюзиям демократии совершенно охладел.
Здесь надо остановиться на политической позиции писателя. Еще совсем недавно его изображали противником всяческого господства одного человека над другим, борцом «за счастье угнетенных народов», верным другом и единомышленником парижских коммунаров, сторонником всеобщего социального равенства и даже скрытым революционером. На самом деле ничего подобного не было. Да, Жюль Верн выступал и против колониального порабощения европейцами коренных жителей заморских земель, и против несправедливого буржуазного общества, и против всех и всяческих форм насилия и подавления одного человека другим, но делал это с позиций христианской морали, последовательно придерживаясь постулатов евангельского учения.
Известно, что Верн не любил внешних проявлений религиозности и крайне редко переступал порог католического храма. Но это не говорит об абсолютном атеизме писателя. Вера, крепко угнездившаяся в нем еще во время обучения в монастырском пансионе, нет-нет да и прорывалась в его произведениях, например в финальных эпизодах романа «В Магеллании». Ссылки на высшее существо, на Бога, на Божий Промысел довольно часты в ранних рукописях писателя. Однако Пьер-Жюль Этцель категорически возражал против любых нематериалистических пассажей в «Необыкновенных приключениях» и нещадно изгонял их из верновских романов. Журналист Луи Вёйо свидетельствовал, что издатель всякую ссылку на Бога заменял словами «случай» или, на худой конец, «провидение»[5]. После смерти Этцеля-старшего Верну удалось в значительной степени избавиться от «диктатуры материализма». На страницах его поздних произведений находится место и чудесному, и даже сверхъестественному.
В старости знаменитого литератора все чаще посещают мысли о вечном. Размышляют на эту тему и его герои. В романе о Кау-джере подобные мысли, правда, остаются за рамками текста, но можно с уверенностью предположить, что они не чужды главному герою. Знаменательно, что благодетель индейцев сторонится миссионеров различных конфессий, тогда как глава острова Осте заботится о строительстве не только католического храма, но и протестантской церкви.
В юности Верн стал свидетелем, нет, не самой революции, а ее разрушительных последствий, когда поселился в Париже, в районе, сильно пострадавшем при усмирении Июньского восстания 1848 года. О своих впечатлениях он написал отцу: «Я прошелся по местам, связанным с мятежом… увидел дома, изрешеченные пулями и продырявленные ядрами. На всем протяжении этих улиц — следы снарядов, которые в полете задевали и рушили балконы, вывески, карнизы; зрелище ужасное, и при виде его особенно непонятна необходимость уличных сражений!»[6]
Отсюда уже недалеко до утверждения позднего Верна, вложенного в уста Кау-джера: «…порядок и власть нужны любому общественному сословию, любой нации, большой или малой, при каком бы режиме она ни жила!» Думается, к этой мысли должна была подтолкнуть автора вся его жизнь. Не забудем, что вырос он в благополучной буржуазной семье, где уважение к порядку и закону впитывалось с молоком матери и считалось главным достоинством гражданина. Сын преуспевающего адвоката и наследницы немалых капиталов, сколоченных оборотистыми нантскими коммерсантами в золотую по