Обувной отдел универсального магазина в Кошайске. Сверкающие глянцем туфли, ботинки, галоши.
— Вы только посмотрите товар, граждане! — любезный продавец гнет туфлю, щелкает ногтем по подошве. — Два года гарантия. Фасон прекрасный, удобный…
— Дорого, дорого, — решительно заявляет Нестратов.
— А нет ли на резине, — стыдливо спрашивает Лапин, — или на какой-нибудь там пластмассе, подешевле? Нам, знаете ли, для мальчика. Ужасно рвет. Каждый день ему покупай — не накупишься.
— Мальчику? Сорок второй номер? — удивляется продавец. — Какой же это мальчик? Это юноша, молодой человек. Ему ухаживать за девушками пора… Вот, порекомендую тогда ленинградский «Скороход», нет износу.
— Сколько? — осторожно осведомляется Лапин.
— Сто тридцать семь. Выписывать?
— Не подойдет! — решительно говорит Нестратов и, откашлявшись, спрашивает: — А нет ли у вас на деревянной подошве? Я как-то раз видел такие. И прочно, и, наверное, недорого.
— Что вы, — разводит руками продавец. — Это же спецобувь. Ее производства прямо с баз получают.
Нестратов и Лапин грустно переглядываются. Помолчав, Лапин снова начинает:
— А нет ли у вас…
Вечереет.
Нестратов и Лапин, нагруженные незамысловатыми покупками, весело переговариваясь, спускаются с пригорка к плоту. Чижов лежит на спине, завернутый в одеяло.
— Распеленаем? — шепотом спрашивает Лапин.
— Распеленаем!
Друзья, ухватив с двух концов одеяло, вытряхивают из него Чижова.
— Человек должен… — наставительно говорит Лапин и внезапно умолкает, изумленный выражением лица Чижова, которое светится тихим счастьем.
— Здравствуйте, здравствуйте! — улыбается он. — Как прогулялись?
— Отлично, — осторожно отвечает Нестратов. — А как ты?
— Лучше быть не может.
Чижов с сожалением оглядывает измятый костюм Нестратова.
— Здорово ты измялся, Василий. Беда! Нет в тебе прежнего лоска. Разве в таком костюме пойдешь на концерт… А как раз, понимаешь, нынче вечером тебе костюм очень понадобится.
— Зачем? — встревоженно спрашивает Чижова Нестратов. Чижов, усаживаясь поудобнее и умильно улыбаясь, говорит:
— Дело в том, что сегодня вечером…
На стене небольшого белого здания два паренька в фуражках речного флота вывешивают плакат:
«Сегодня вечером, по случаю торжественного окончания планового года, бригада артистов-туристов дает концерт „ВЕЧЕР РУССКОЙ ПЕСНИ“».
На плоту — кромешный ад.
Нестратов бушует как одержимый. Лапин рвет на себе бороду.
— Позор! — кричит Нестратов. — Ты не имел на это права!‥ Это не шутка!‥ Я не мальчишка!‥ Мы взрослые люди!‥ Пожалуйста!‥
— Послушай, Борис, — от волнения Лапин заикается, — согласись, что ты позволил недопустимое…
— Друзья мои! — Чижов умильно улыбается. — Зачем пустые разговоры? Дело сделано, пути отрезаны, люди ждут. И какие люди! Прекрасные люди, которые закончили годовой план в полгода. Если вы хотите огорчить этих людей, — что ж, я умываю руки. Могу только прибавить: будь у меня возможность — я бы выступил на этом концерте с наслаждением.
— И выступишь, — злобно шипит Нестратов.
Чижов пожимает плечами:
— И рад бы! Но согласитесь, что выступать босым — значит проявить элементарное неуважение к аудитории.
И тут наступает его очередь встревожиться — по лицу Лапина медленно расплывается улыбка.
— Нет, нет, — торопливо говорит Чижов, — я в твоих ботинках не пойду, они жмут.
— Зачем же в моих? — нежно говорит Лапин. — Ты не ценишь своих друзей. Они купили тебе прекрасные матерчатые тапочки за восемнадцать целковых. На лакированные, к сожалению, денег не хватило. Так что готовься, мой друг, к выступлению.
Клуб речников.
Переполненный зрительный зал. Люди стоят в проходах, расположившись на подоконниках, толпятся в дверях.
В первых рядах, рядом с начальством, сидят жены речников и держат на коленях детей.
Несмотря на то, что занавес еще закрыт, на лицах ребятишек, облепивших окна с улицы, сияет полный восторг. Иногда из общего гула голосов вырываются отдельные реплики:
— У нас тоннаж превосходит.
— А это из Куйбышева артисты?
— И теперь грузы пойдут из Москвы водой…
Но вот наконец дернулся и открылся занавес.
Посредине ярко освещенной сцены стоят три стула. В центре сидит Чижов, Лапин и Нестратов, держась руками за спинки стульев, стоят по бокам и растерянно улыбаются. Гремят аплодисменты.
Нестратов делает шаг вперед, поднимает руку, судорожно глотает воздух и застывает.
— Давай! — раздается сзади энергичный шепот Лапина.
— Дорогие товарищи!‥ — от неловкости Нестратов говорит срывающимся голосом и заискивающе улыбается. — Разрешите мне от всех нас поздравить вас…
Чижов хихикнул, и Лапин сердито ткнул его кулаком в бок.
— …поздравить вас, — уже тверже продолжает Нестратов, — с вашими замечательными производственными успехами. Мы с огромным удовольствием выступим сегодня на вашем вечере, но мы должны вам признаться заранее — произошла ошибка. Мы не артисты. Я, например, архитектор…
По залу прокатывается взрыв хохота. Какой-то веснушчатый матросик, прижав к груди фуражку, восторженно восклицает:
— Ох, дает! Вот это дает!
Нестратов, пожав плечами, продолжает:
— Вот он — врач, а третий наш товарищ — животновод. Смех в зале становится громче.
Лысый толстяк, утирая мокрые глаза от слез, стонет тоненьким голоском:
— Ох, не могу! Я, говорит, архитектор… А то еще, бывает, пожарными представляются… Ох, комик!
Нестратов, обернувшись к Чижову, яростно цедит сквозь зубы:
— Это все твои дурацкие шутки… Что делать?
Чижов подходит ближе.
— А я откуда знаю, что делать? Что я — конферансье, что ли?
Лапин тоже подходит. Он очень напуган. Растерявшись окончательно, друзья забывают, что на них смотрит зал, и сбиваются в кружок.
— Скандал, — бормочет Лапин.
— Надо быстро что-то придумать! — шепчет Чижов и, обернувшись, посылает залу обаятельную улыбку. — Ей-богу, намнут нам шею и будут глубоко правы.
На сидящих в зале зрителей все происходящее на сцене производит впечатление заранее отрепетированного номера. Разыгрывается довольно сложная пантомима, из которой явствует, что Нестратов негодует. Он вне себя. Он даже показывает Чижову кулак.
— Ох, дает! — восхищается матросик.
В это мгновенье Нестратов, махнув рукой, пытается удрать со сцены. Но попытка покинуть друзей в тяжелом положении не удается — Лапин и Чижов перехватывают его по дороге и тащат обратно.
Смех в зале усиливается.
Чижов с мужеством отчаяния выходит вперед, к рампе.
— Друзья мои! — кричит он. — Я один во всем виноват! Вяжите меня, но дайте рассказать правду…
Гром аплодисментов прерывает его речь.
— Ладно, — свирепо говорит Чижов, — тем хуже для вас. — Он обращается к Лапину: — Следи за Василием, чтобы не сбежал! — И скрывается за кулисами.
Воцаряется полная тишина.
Лапин и Нестратов стоят окончательно растерянные. Через секунду появляется Чижов. В руках у него гитара. Он лукаво подмигивает Нестратову и передает гитару Лапину:
— Вспомним-ка молодость! Авось пронесет!
И Чижов запевает:
Мы вам расскажем, как мы засели,
Как мы однажды сели на мели,
Плыли, плыли, вдруг — остановка,
Скажем прямо: очень неловко.
Нестратов выступает вперед, подбоченивается и важно, с укоризной, по-нестратовеки, смотрит на друзей:
Хуже на свете нет положенья,
Чем человеку сесть без движенья.
Ох ты, ух ты, — скучно и сыро,
Ох ты, ух ты, — ждать нам буксира.
Лапин грустно поет:
С этого места, как говорится,
Вверх не подняться, вниз не спуститься,
Ох ты, ух ты, — некуда, братцы,
Ох ты, ух ты, — с мели податься.
Слушает затаив дыхание веснушчатый матросик. Лысый толстяк цокает языком.
— Хороши артисты!
Чижов выхватывает гитару из рук Лапина и с азартом продолжает:
Чайки над нами весело вьются,
Рыбы под нами громко смеются.
Лапин взмахивает рукой, и зал подхватывает:
Ха-ха, ха-ха,
Плещется речка,
Ха-ха, ха-ха,
Ну и местечко!
Друзья заканчивают песню:
Если придется плыть вам по свету,
Не забывайте песенку эту.
В каждом деле, двигаясь к цели,
Надо всюду видеть все мели[1].
Пристань. Луна над Камой.
Окруженные шумной толпой провожающих, друзья стоят у готового к отплытию плота.
— Огромное вам спасибо!
— Приезжайте к нам!
— Обязательно приезжайте!
Захмелевший Нестратов, обнимая за плечи седоволосого речника, говорит несвязно, но торжественно:
— А знаете ли вы, дорогой мой Иван Ильич, что такое архитектура? Это музыка, застывшая в камне! Да, да! Что может быть прекраснее человеческой мысли, воплощенной в точном, великолепном здании?
Друзья пытаются унять расходившегося Нестратова, но он, увлеченный собственными мыслями, уже не говорит, а почти кричит в полный голос:
— И не верьте вы этим болтунам, этим горе-новаторам — Ллойду, Гропперу и прочим. Они, видите ли, выдумали теорию о распаде города. Они мечтают о том, чтобы человек, как одинокий затравленный волк, строил себе жилище вдали от других людей… А мы говорим, что это чепуха!
Веснушчатый матросик так же, как и на концерте, глядя прямо в рот Нестратову, шепчет:
— Вот дает! Вот это дает!
Нестратов взмахивает рукой и торжественно заканчивает: