- Трусишь? - спрашивали его седые, уважаемые на селе псы.
- Нет, - отвечал он.
- А чего же хвостом виляешь?
- Да это, чтобы видели все, что хоть и стар я, а гибок, вон как хвост гнется.
Смеялись над ним щенки-шалуны при встрече:
- Дедушка Виляй, хвостом повиляй.
И он не обижался, говорил:
- Шутники вы, ребятишки. А зря смеетесь: я хоть и стар, а извивист, все во мне живет.
- Давно уж он помер, - рассказывал Вертихвост Федотке, - а его все еще помнят у нас в Марьевке. Правда, настоящее имя его давно забыли, а вот что он Виляем был - помнят. Извивистый был пес, поклонистый - всем запомнился... Ты тоже о себе хочешь такую память оставить?
- Нет, что ты, - мотал Федотка длинными не по росту ушами, - как можно, чтобы я, дгуг твой и Виляем стал.
- То-то, гляди у меня, - говорил Вертихвост и, обнимая Федотку, прижимал его к груди своей, поближе к сердцу.
А один раз прибегает Вертихвост на двор дедушки Назара в полночь и видит - сидит Шумка у крылечка и плачет:
- Нет больше нашего Федотушки.
- Как нет? - обомлел Вертихвост.
- Так вот - нету. Завернул утром дед в тряпочку и унес куда-то, а меня в сарае запер, чтобы не видела я, куда зашвырнет он его, в какую болотину сунет.
И сразу будто вынули у Вертихвоста из груди сердце. Еле дотащился до конуры своей, упал на подстилку с выдохом и даже пожалел, что этот выдох у него не последний.
Утром вышел дед Василий во двор и, как всегда, раскуривая трубочку, позвал Вертихвоста. Имел дед привычку здороваться с ним по утрам. Лапу ему пожмет, по загривку потреплет, скажет:
- Ну выполняй тут свои песьи дела, а мне воду на полевой стан трактористам везти надо.
Вечером вернется с поля, поужинает и выходит ко двору на завалинке посидеть. Сидит, покуривает свою трубочку, разговаривает с Вертихвостом:
- Вот и еще мы с тобой один день в труде прожили. Так и должно быть: каждый пусть свое дело делает, и каждого пусть его дело кормит, но чтобы дело это честным было, от совести шло.
Посидит, покурит и идет спать. И так всегда было. А в это утро позвал дед Вертихвоста, а он даже и головы на его голос не поднял. Встревожился дед:
- Ты что это, Вертихвост? Батюшки, да ты весь серый какой- то. И ночью тебя не слышно было. Уж не заболел ли ты?
Поглядел Вертихвост на деда полными печали глазами и отвернулся: помочь дед не может, а глазеть... Праздно глазеть зачем же на чужое горе?
Перепугался дед. Засеменил в избу, поддергивая порты:
- Васена, Васен? Иде ты там запропала? Всегда ты пропадаешь не вовремя. Иди погляди - с Вертихвостом что-то приключилось. Да пошустрее, что ты там копаешься у печки своей. Молочка парного принеси ему.
Но напрасно беспокоился, заботу проявлял дед: Вертихвост на молоко не взглянул даже. И тогда поднял дед покрасневшие глаза на жену свою, качнул головой:
- Да что же это, Василисушка?
А по деревне от одной собачьей конуры к другой поползло: у деда Василия, что у речки в шатровом доме живет, пес умирает. И все сразу стали какие-то серьезные, разговаривали вполголоса, а то и вовсе шепотом. На что печник Мекеша на жалость крепкий, а и тот посочувствовал деду:
- Кобель, говорят, у тебя заболел?
- Заболел, - эхом отозвался на жалость дед Василий.
- Ишь ты, напасть-то на тебя какая. И давно?
- Ночью, видать. Вечером веселый был, лапу мне подал.
- Гляди ты, лапу даже он у тебя подает... Ну, бывай здоров, живы будем, повидимся, - сказал Мекеша и весело покатил на велосипеде в соседнее село шабашить - печи ложить.
Вечером дед Василий пригласил к Вертихвосту молоденького ветеринара - Афанасия Спиридоновича Овечкина. Первый год у них в колхозе работал.
- Прослушай ты его, Спиридоныч. Ночью не лаял, утром есть не стал. Что с ним - ума не приложу.
Афанасий Спиридоныч долго и тщательно осматривал Вертихвоста, живот ему помял, плечи ощупал, в рот заглянул. Решил:
- Запор, наверное.
И поставил Вертихвосту клизму.
Все стерпел Вертихвост, не застонал даже. В другое время ни за что бы не позволил так вольно обращаться с собой, а тут махнул на все лапой: щупайте, заглядывайте, ставьте. Ему теперь все равно: нет у него больше друга, а без друга - все трын-трава.
До самого правления провожал Афанасия Спиридоновича дед Василий и все говорил ему:
- Ты, Спиридоныч, в случае чего, по столярной али по плотницкой части, мигни только. Я человек таковский, я уважить люблю, за мной не пропадет.
- Ну что вы, дедушка Василий.
- А что? Ты человек в нашей деревне новый и вообще молодой, тебе поддержка нужна, - говорил дед Василий и заглядывал ветеринару в глаза: - А что, Спиридоныч, с Вертихвостом-то моим? Не опасно?
- Как вам сказать? Всякое бывает. Случай серьезный. Но будем надеяться. Кобель он сильный, в теле.
- Да уж кобель-то, - вздыхал дед Василий, - говорить даже не приходится. Умница. Нет больше кобелей таких. И двор караулит, и огород, и чтобы там сблудить чего - боже упаси... Так ты наведайся еще, Спиридоныч, вдруг что, а ты все-таки как-никак - голова, в институте учился.
Горился дед Василий, заискивал перед ветеринаром, а на Марьевку тихо опускалась ночь. Печник Мекеша, вернувшись с шабашки, умывался над ведром, говорил жене, довольный собой:
- Наш-то, врач-то скотский, только что кобелю деда Василия клизму поставил. Ну стоило ли институт кончать, чтобы собакам клизмы ставить?
Ржал Мекеша, как выездной жеребец на колхозной конюшне, и не думал даже, что в свое время Вертихвост еще не так посмеется над ним... Ах, если бы мы знали, какой сюрприз, какую небывалость готовят нам боги на завтра, то, глядишь, многое бы сегодня не стали бы делать.
ДЕРЕВЕНСКИЙ СПЛЕТНИК
Перед обедом на другой день к Вертихвосту прилетел воробей Чиврик. Он был самым великим болтуном из всех знатных болтунов, что проживали когда-либо в Марьевке. Глаз у Чиврика был цепкий, язык острый. Кто вы думаете первым назвал кобеля Пустобреха Пустобрехом? Чиврик. Поглядел он на него как-то и сказал:
- Ты без дела лаешь. Пустобрех ты.
С той поры его все только так и зовут - Пустобрех. А кто по- вашему открыл, что козел Яшка похож на сатану? Чиврик. Это он летал за ним целую неделю и все приглядывался к нему, все спрашивал:
- Ну на кого ты, Яшка, похож? Вот вижу - на кого-то ты здорово похож, а вот на кого - никак не вспомню.
А потом вспомнил:
- На сатану, - говорит, - ты похож.
А кто по-вашему...
Да что там говорить! Всякий знает, что у Чиврика самый острый язык и самый цепкий глаз во всей Марьевке. Живет Чиврик один, без жены и потому только и делает, что летает по селу да новости всякие рассказывает. Он и к Вертихвосту не просто так прилетел - новость принес.
- Бабушка Агафья кобельком обзавелась. Сам маленький, а уши! Таких ушей я и не видел никогда - ниже колен висят.
Как услышал Вертихвост про длинные уши, так и екнуло у него в груди сердце - Федотка! Махнул через плетень на двор бабушки Агафьи - соседятся они с домом дедушки Василия, - смотрит и глазам своим не верит: возле курятника в новенькой сосновой конуре сидит Федотка и, весь изогнувшись, чешет задней ногой за ухом.
- Федотушка, ты ли это? - бросился к нему Вертихвост.
- Вегтихвостик, дгуг! - взвизгнул Федотка и бросился к Вертихвосту.
Ой, что тут было, что было! Все рассказывал Федотка, как дед Назар завернул его в тряпочку и отдал бабушке Агафье, а бабушка Агафья принесла его домой и сказала своему старику дедушке Григорию:
- Теперь и у нас щенок есть. Вырастет, собакой будет.
И пустила Федотку под кровать, а Федотка взял да и намочил там в углу, а бабушка Агафья - носом, носом, носом его в лужу:
- Не безобразничай в избе, не шали, для этого двор есть.
А дедушка Григорий взял топор и смастерил ему конуру. Большую сделал - на вырост.
- Федотка! - взлаивал счастливый Вертихвост.
- Вегтихвостик, дгуг! - взвизгивал Федотка и взмахивал длинными не по росту ушами.
Обнимал Вертихвост Федотку, прижимал к груди, радовался:
- Какой ты молодец, Федотка, что нашелся. Теперь мы с тобой всегда вместе будем и я тебя буду воспитывать. Запомни: если уж быть кобелем, так уж настоящим, а не Пустобрехом каким-нибудь. Понимаешь?
- Понимаю, - взвизгивал Федотка и кидался к Вертихвосту: - Вегтихвостик, дгуг, дай я тебя поцелую.
- Целуй, целуй меня, Федотка, но и слушай, что я тебе говорю: хороший кобель - это спокойствие деревни, это ее благосостояние, потому что, если он не сохранит то, что имеет хозяин, то хозяин его станет бедным и собака ему будет не нужна, понимаешь?
- Понимаю, - мотнул Федотка ушами, - а вот одного пока понять не могу, и раз уж ты мой учитель, скажи, я - кобель?
- Кобель.
- Та-ак, а когда вырасту, кем я буду?
- Кобелем.
- Это что же у меня жизнь кобелиная будет? - удивился Федотка.
- Нет, - сказал Вертихвост, - жизнь у тебя, Федотка, будет собачья, а вот проживешь ты ее кобелем. Понял?
- Не совсем, мне еще над этим подумать надо.
- Вот и сиди, думай, а я побегу к себе радоваться, что ты нашелся.
Через плетень теперь Вертихвост прыгать не стал, в подворотню вышмыгнул и прямо под ноги печнику Мекеше угодил.
Заругался на него Мекеша:
- Ты еще тут, долговязый, мельтешишь. Пошел вон.
Ах, если бы знал Мекеша, что с ним - и уже скоро - сделают Вертихвост с Федоткой, он бы столь непочтительно не стал рычать на всеми уважаемого в Марьевке кобеля. Но кому дано знать, что готовят нам боги не то что в скором будущем, а даже через какой-нибудь час или два?
Мекеше этого знать было не дано.
Не дано было знать и Вертихвосту, какой ожидает его сюрприз в час, когда вместо солнышка будут сиять в небе звезды. А сюрприз оказался очень сюрпризным, ну просто чрезвычайно неожиданным.
Вечер начался и прошел так, как проходили до этого другие вечера: отблеяли вернувшиеся с пастбища овцы, отвздыхали гармошки, отцеловались у калиток влюбленные. Пришла ночь, глубокая и черная. Вертихвост сидел у своей конуры и думал: почесать ему левой задней ногой за ухом или нет? Потом посмотрел: висит ли на месте Большая Медведица, и хотел было уже лезть в конуру, как вдруг услышал - на соседнем дворе лает щенок Федотка.