– Может, нам стоило заказать ужин? – сказала я.
Эллиотт поднял на меня глаза и вытер испачканный шоколадом подбородок.
– Мы еще можем это сделать.
Я посмотрела на свое мороженое. Стаканчик покрылся испариной.
– Я ушла, не предупредив родителей. Наверное, уже скоро мне пора будет возвращаться… хотя они даже не заметили, что меня нет.
– Я слышал, как они ругались. По части скандалов я настоящий эксперт. На мой взгляд, они всю ночь будут выяснять отношения.
Я вздохнула.
– Ничего не изменится, пока папа не найдет новую работу. Мамочка немного… нервная.
– Мои родители постоянно ссорятся из-за денег. Отец считает, что раз ему не платят по сорок долларов в час, то нет смысла напрягаться. Можно подумать, один доллар хуже, чем ничего. Еще он постоянно попадает под сокращение.
– Чем он занимается?
– Он сварщик, и это ужасно, потому что он много пьет.
– Все дело в гордости, – ответила я. – Мой папа что-нибудь найдет. Просто мамочка вечно устраивает скандалы на ровном месте.
Эллиотт улыбнулся.
– Что?
– «Мамочка». Это так мило.
Я откинулась на спинку сиденья, чувствуя, как горят щеки.
– Ей не нравится, когда я называю ее мамой. Она говорит, что я пытаюсь казаться старше, чем есть. Это уже вошло в привычку.
Эллиотт наблюдал за моими мучениями с легкой полуулыбкой, потом наконец сказал:
– Я называл маму «мама» с тех пор, как научился говорить.
– Извини. Знаю, это странно, – я отвела взгляд. – У мамочки много разных пунктиков.
– Почему ты извиняешься? Я просто сказал, что это мило.
Я поерзала на сиденье и зажала свободную руку между колен. Кондиционер работал на полную мощность. В Оклахоме так всегда было, во всех кафе и магазинах. Зимой с меня сходило семь потов, потому что в помещениях было слишком жарко, а летом приходилось носить куртку, потому что было слишком холодно.
Я слизнула с губы кисло-сладкий сироп.
– Просто на минутку мне показалось, что ты смотришь на меня свысока.
Эллиотт открыл было рот, чтобы ответить, но тут к нашему столику подошла стайка девиц.
– О, – воскликнула Пресли, хватаясь за грудь, точно заправская актриса. – Кэтрин отхватила себе парня. Мне так грустно из-за того, что все это время мы думали, будто ты врешь, что твой ухажер живет в другом городе.
Три точные копии Пресли – Тара и Татум Мартин, а также Бри Бернс – дружно захихикали и затрясли блондинистыми локонами. Близняшки Тара и Татум походили друг на друга как две капли воды, но при этом отчаянно пытались выглядеть как Пресли.
– Может, он просто живет за городом, – подсказала Бри. – Например, в резервации[1]?
– В Оклахоме нет резерваций, – заметила я, потрясенная ее тупостью.
– А вот и есть, – возразила Бри.
– Вы имеете в виду племенную землю, – спокойно сказал Эллиотт.
– Я – Пресли, – представилась Пресли и самодовольно улыбнулась.
Я отвела глаза, не желая смотреть, как эти двое будут знакомиться, но Эллиотт не двинулся с места и ничего не сказал, поэтому я снова повернулась к ним. Парень улыбнулся мне, игнорируя протянутую руку Пресли.
Она недовольно нахмурилась и скрестила руки на груди.
– Так Бри права? Ты живешь в Белом Орле?
Эллиотт выгнул бровь.
– Это территория племени понка[2].
– И? – процедила Пресли.
Эллиотт скучающе вздохнул.
– А я – чероки[3].
– То есть ты все-таки индеец, да? Разве в Белом Орле живут не индейцы? – не отставала она.
– Просто уйди, Пресли, – взмолилась я, опасаясь, как бы она не ляпнула что-то еще более обидное.
В глазах Пресли блеснул восторг.
– Ух ты, Кит Кат, а не слишком ли ты обнаглела?
Я сердито посмотрела на нее снизу вверх.
– Меня зовут Кэтрин.
Пресли увела свою свиту в другой конец зала, и там вся компания расположилась за столиком, дабы дразнить нас с Эллиоттом издалека.
– Мне очень жаль, – прошептала я. – Они ведут себя так из-за того, что ты со мной.
– Из-за того, что я с тобой?
– Они меня ненавидят, – проворчала я.
Эллиотт повертел в руках ложку, зачерпнул мороженого и отправил в рот.
– Нетрудно понять, почему.
Интересно, как он так быстро догадался, едва поглядев на мое лицо? Возможно, именно поэтому весь город до сих пор винит мамочку и меня в ошибках моего деда: у меня вид человека, которого следует ненавидеть.
– Почему ты смущаешься? – спросил Эллиотт.
– Полагаю, я надеялась, что ты не знаешь про мою семью и завод.
– Ах, это. Несколько лет назад тетя рассказывала мне эту историю. Они задирают тебя из-за этой старой истории?
– А почему же еще?
– Кэтрин, – мое имя сорвалось с его губ словно мягкий смешок. – Они завидуют.
Я нахмурилась и покачала головой.
– Чему тут завидовать? У моей семьи почти нет денег, мы едва сводим концы с концами.
– Ты себя в зеркале видела? – спросил он.
Я покраснела и потупилась. Только папа хвалил мою внешность.
– Ты же совершенно на них не похожа.
Я облокотилась на стол и стала смотреть на красный огонек светофора, мерцавший за окном. Он был едва виден за ветвями дерева. Странное чувство: хочешь услышать что-то еще, но одновременно надеешься, что твой собеседник сменит тему.
– Тебя не задевают их слова? – удивленно спросила я.
– Когда-то задевали.
– А сейчас – нет?
– Мой дядя Джон говорит, что люди могут нас рассердить, только если мы сами им позволим. Но предоставив им такую возможность, мы дадим им власть над собой.
– Очень глубокая мысль.
– Я иногда прислушиваюсь к дяде, хотя он думает, что все его слова я пропускаю мимо ушей.
– Что еще он говорит?
Эллиотт не замедлил с ответом.
– Что ты либо научишься быть выше своих обидчиков и станешь отвечать на невежество с умом, либо ожесточишься.
Я улыбнулась. Эллиотт говорил о мнении своего дяди уважительно.
– Значит, ты решил не принимать близко к сердцу людскую молву?
– Точно.
– Как? – спросила я, подаваясь вперед. Меня охватило искреннее любопытство и надежда, что Эллиотт откроет мне волшебный секрет, с помощью которого я, наконец, избавлюсь от нападок Пресли и ее подружек.
– О, я злюсь. Ужасно раздражает, когда люди говорят мне, что их прапрабабушка была принцессой племени чероки. Или эта идиотская шутка, якобы родители назвали меня именем того, кого увидели первым, выйдя из вигвама. Я быстро закипаю, когда меня называют вождем, когда вижу людей в головных уборах с перьями, которые они надевают просто забавы ради. Но дядя говорит, что к таким людям следует относиться с состраданием и либо просвещать их, либо позволить им и дальше пребывать в неведении. Кроме того, в мире слишком много невежества, и нельзя расстраиваться по любому поводу. Если бы я огорчался из-за каждой мелочи, то постоянно пребывал бы в плохом настроении, а я не хочу быть как моя мама.
– Ты поэтому бил кулаком по дереву?
Эллиотт опустил глаза, то ли не желая отвечать, то ли не зная, что сказать.
– Меня многое беспокоит, – пробормотала я, откидываясь на спинку сиденья. Посмотрела на клонов, одетых в короткие джинсовые шорты и блузки в цветочек, купленные в одном магазине, но разных оттенков.
Папа старался, чтобы у меня были правильная одежда и правильный рюкзак, но мамочка замечала, что с каждым годом все больше моих школьных друзей прекращали со мной общаться. Она начала гадать, что мы сделали не так, и постепенно я тоже стала задаваться этим вопросом.
Истина же состояла в том, что я ненавидела Пресли за то, что та ненавидела меня. Мне не хватало смелости признаться мамочке, что я никогда не впишусь в компанию одноклассниц. Мне недоставало подлости, чтобы ужиться в этом городке с этими ограниченными девицами. Далеко не сразу я осознала, что не хочу вливаться в это общество, но в пятнадцать лет мне часто казалось, что лучше уж такая компания, чем вовсе никакой. Папа не мог оставаться моим лучшим другом вечно.
Я откусила кусочек апельсинового шербета.
– Перестань, – сказал Эллиотт.
– Что перестать? – спросила я, чувствуя, как холодная сладкая масса тает у меня на языке.
– Перестань смотреть на них так, словно хочешь сидеть рядом с ними. Ты выше этого.
Я усмехнулась.
– Думаешь, я этого не знаю?
Эллиотт сглотнул и промолчал.
– Итак, расскажи свою историю, – предложила я.
– Мои родители уезжают в отпуск на шесть недель, будут ходить на психотерапию для семейных пар, страдающих от разногласий. Последняя попытка спасти их отношения, я полагаю.
– Что случится, если они потерпят неудачу?
Эллиотт взял со стола салфетку.
– Не уверен. Мама говорила, что в крайнем случае мы с ней можем переехать жить сюда, но с тех пор прошло уже два года.
– Из-за чего они ссорятся?
Он вздохнул.
– Папа пьет. Не выносит мусор. Мама его пилит. Она слишком много времени проводит в «Фейсбуке». Отец говорит, что пьет потому, что мама его игнорирует. Мама говорит, что проводит все время в «Фейсбуке», потому что папа с ней не разговаривает. В сущности, они находят самые глупые поводы, какие только можно себе представить, раздувают маленькое разногласие до громкого скандала и весь день ругаются, пока не появится новый повод для ссоры. А теперь, когда он потерял работу… снова… все станет еще хуже. Психолог говорит, что папе нужно быть жертвой, а маме нравится принижать его мужественность, что бы это ни значило.
– Это они тебе сказали?
– Они не стремятся выяснять отношения за закрытыми дверями.
– Отстой. Извини.
– Не знаю, – проговорил Эллиотт, глядя на меня, и поправил очки. – Все не так уж и плохо.
Я сгорбилась.
– Наверное, нам стоит… ммм… нам лучше уйти.
Эллиотт встал и подождал, пока я выйду из-за стола. Я пошла к выходу, а Эллиотт следовал за мной, так что я не знала, заметил ли он, как Пресли и ее клоны перешептываются и хихикают, прикрывая рты ладонями.