— Прошу высказываться, товарищи, — серьезно сказал Андраш голосом, переходящим в шепот.
Вероника смотрела перед собой. Деревья и человеческие фигуры сливались в одно целое.
— Почему ты решила вступить в партию именно сейчас? — спросил Дмитрий.
— Правда, почему? — присоединился к нему Зимиак. — Еще немного, и мы перейдем через линию фронта к своим, вот тогда и можно будет подумать.
— Не отговаривай, командир, — вклинился в его речь Снопко.
— Я... — заторопилась с ответом Вероника. — Я по-другому не могу... Я знаю, что после туннеля нас останется еще меньше. И если меня убьют...
— Не надо об этом: ты еще слишком молода, — перебил ее Андраш.
— Если я погибну, — продолжала Вероника, но голос ее окреп, — то не хочу умереть, как мама, которая всю жизнь молилась на тех, кто потом убил ее...
— В тебе заговорила ненависть, — заметил Снопко.
— Если мы перейдем фронт, — при этих словах Вероника закрыла глаза и снова увидела дом, высокую трубу, из которой тонкой струйкой поднимался дымок, — то хочу продолжить то, что делал отец... Может быть, когда-нибудь я выйду замуж и у меня будут дети, свои заботы, но я все равно буду делать все, чтобы не было войны и бедности. Я хочу, чтобы мои дети улыбались, а не протягивали голодные руки за куском хлеба, как мы когда-то.
Вероника удивлялась своему красноречию — слова, простые и легкие, летели сами собой, хотя она говорила не только о себе, но и о чем-то далеком, желанном.
— У кого есть вопросы к Веронике?
— Давайте голосовать.
— Я бы еще кое-что хотел сказать, товарищи, — проговорил Андраш. — Мне еще не приходилось вот так принимать в партию, и может случиться, что...
— Ничего не может случиться, — прервал его Снопко. — Дело не в том, где принимаешь, а кого принимаешь. Заслуживает ли он того, чтобы мы, ни на минуту не сомневаясь, подняли за него руку.
— Правильно, — кивнул Дмитрий. — Когда кончится война, тогда мы отпразднуем это событие, а сейчас надо думать о предстоящей схватке.
— Кто за то, чтобы принять Веронику в члены Коммунистической партии?
Одна за другой все руки поднялись вверх.
— Девочка моя, — прошептал Снопко. — Девочка...
— Товарищи, я знаю, что у вас нет для Вероники партбилета, — начал Дмитрий.
— Откуда его теперь взять, — буркнул Андраш.
— Что же, с партбилетом придется подождать, — сказал Зимиак.
— Нет, — покачал головой Дмитрий. — Дайте ей партбилет убитого комиссара. Пусть она его носит и бережет, а когда придет время, получит собственный.
Все молча кивнули. Андраш расстегнул пальто и достал маленькую книжечку. С минуту держал ее в руке, а потом бережно протянул Веронике. Закоченевшими от холода пальцами она взяла партбилет комиссара, положила его на ладонь, как птенца, которого собиралась согреть и уберечь.
— Спасибо вам, — прошептала она, поднесла партбилет к губам и поцеловала. Потом завернула его в маленький носовой платочек, единственную вещь, оставшуюся у нее от матери и от отца, и спрятала туда, где громко билось взволнованное сердце.
Мужчины один за другим пожали ей руку. А через четверть часа они уже двигались к туннелю.
Вместе с ними в первых рядах шла Вероника.
Перевод со словацкого Т. МИРОНОВА
Шандор ГЕРГЕЙ (ВЕНГРИЯ)ГЕНЕРАЛ
Генерал раздраженно кричал в трубку: «Громче, черт побери, ничего не слышно!..»
За окнами нескончаемым потоком тянулись на запад танки и артиллерия Советской Армии, и окошко деревенского дома, и даже стол, на котором стоял телефон и были разбросаны карты, дрожали от грохота.
Бросив на рычаг телефонную трубку, генерал сердито протопал в прихожую, откуда непрестанно доносился сдержанный говор. При его появлении несколько офицеров штаба вышли за дверь. Дежурный по штабу старший сержант — в каске и с автоматом — вытянулся по стойке «смирно» и, волнуясь, доложил генералу, что сегодня, как и вчера, она опять прошмыгнула в ворота...
— В ворота? В ворота комендатуры? — переспросил командующий. — А часовые куда смотрели?
Начальник охраны громко продолжал рапорт:
— Так что часовые, разрешите доложить... отвернулись! На чисто выбритом лице генерала проступил румянец, седые брови сошлись к переносице... Офицеры у входа вытянулись, однако какая-то общая, совсем не грозная мысль читалась на их лицах, в глазах.
Адъютант генерала подскочил к двери.
— Товарищ генерал-майор, разрешите обратиться... — четко начал он и кивнул в сторону улицы. — Вон воришка, собственной персоной.
В дальнем конце просторного, занесенного снегом двора виднелась большая поленница. Девочка лет шести-семи вертелась вокруг нее, увивалась вьюном, пока не стянула полено с высокого штабеля. Тотчас после этого девочка настороженно осмотрелась по сторонам и по грязному снегу припустилась обратно к воротам. Из-под обтрепанной юбки, которая была ей явно не по росту, на бегу замелькали голые ножонки. У ворот девочка снова остановилась, опасливо выглянула на улицу и бросилась наутек.
Привстав на цыпочки и вытянув шею, генерал проводил ее взглядом. Когда девочка скрылась, он обернулся к дежурному сержанту;
— Вчера она тоже брала дрова?
— Так точно, и вчера тоже. Ровно одно полено, — ответил тот.
Генерал задумчиво смотрел на начальника караула, занятый какими-то своими мыслями. Потом повернулся к адъютанту:
— Товарищ капитан, одевайтесь, — и быстрым движением он снял с гвоздя шинель, оделся и пристегнул кобуру.
Старший сержант распахнул перед ним дверь. Папаху генерал надел уже на ступеньках крыльца. Адъютант догнал его у ворот, где генерал расспрашивал двух часовых-автоматчиков:
— Второй раз пробирается сюда... эта лазутчица?
— Так точно, товарищ генерал-майор, сегодня второй, — подтвердили солдаты.
— И вы не сумели ее задержать?.. Ни когда входила, ни на выходе?
— Мы, извините, отвернулись, — сконфуженно признался один из часовых, высоченный, широкоплечий солдат. — Вот так же вот стою вчера в карауле и примечаю: девчушка притаилась за домом. Однако начальник караула приказывает: отвернуться и проследить что она станет делать. Ну, словом, она унесла полено. А сегодня уж мы, понятное дело, отвернулись до получения приказа.
Генерал сжал губы, чтобы невольно не похвалить солдат за явное нарушение дисциплины. А сам между тем не выпускал из поля зрения фигурки девочки, семенящей по эту сторону широкой улицы.
— Пошли, — махнул он адъютанту. И кивком похвалил за догадливость молодого лейтенанта-переводчика, который присоединился к ним.
Девчушка брела по талому снегу метрах в ста впереди. Генерал подал знак офицерам: двигаться осторожнее и не торопиться, чтобы не вспугнуть девочку. Адъютант, в свою очередь, тоже чуть поотстал от группы и махнул рукой, следующей шагах в тридцати от них группе солдат с автоматами, приказывая тем поотстать.
Девочка свернула на боковую улицу. Мужчины и женщины на перекрестке, которые глазели на проходившие мимо части, почтительно и не без опаски расступились перед генералом и его спутниками. Точно так же молча проводили они взглядами группу автоматчиков, когда те повернули к улице, выходившей на небольшую площадь, где стоял памятник и у подножия лежали увядшие цветы.
Проходя мимо, генерал мельком взглянул на памятник.
— Верно, какому-нибудь герою? — полуобернулся он к офицерам.
— Святому. Преподобному Флориану, — ответил переводчик. — Боевая задача того Флориана — оберегать село от пожара.
— Не дури, — одернул его генерал.
— Никак нет. Данные вполне достоверны; вчера вечером выяснил у местной учительницы: перед нами статуя Флориана, воздвигнута в одна тысяча девятисотом году.
— Не тысяча девятисотого года в селе не было пожаров?
— Были. По регистрационным книгам село горело шестьдесят восемь раз.
— Так как же тогда...
Но генералу было уже не до святого. Он старался не упустить, куда свернет девочка; потом, помолчав, спросил:
— А что собой представляет эта учительница? Старая, молодая?
— Старая... Ей уже тридцать два, и трое детей у нее...
— Ну, лейтенант... Все-таки теория относительности — великая вещь и правильная. И в нашем конкретном случае тоже. Для вас женщина тридцати лет стара, а я, грешным делом, иной раз вздыхаю: эх, стать бы мне снова молодым, годков пятидесяти, что ли...
Семенившая впереди них девочка неожиданно перебежала улицу. Генерал и его спутники тоже перешли на другую сторону. И в это время генерал неожиданно заметил позади автоматчиков.
— А эти куда направились? — резко обернулся он к адъютанту.
— Товарищ генерал-майор... — подыскивал слова капитан, — это мой приказ. Ведь чужая страна, да и неприятель в тридцати километрах...
— Немедленно верните их обратно, — приказал генерал и снова двинулся вперед, стараясь не потерять из виду девчушку, которая замешкалась у подъезда какого-то дома со множеством окон. Всем тельцем она налегла на дверь, толкнула ее и проскользнула внутрь.
Лейтенант-переводчик пояснил: это здание — школа. Отдав приказ автоматчикам, подоспел адъютант, и военные один за другим вошли в подъезд. По обеим сторонам коридора были двери. Из-за одной доносился женский голос, отчетливо диктовавший какие-то фразы:
— Объясняет, что подлежащее отвечает на вопросы «кто» и «что», — перевел лейтенант и кивнул на дверь слева.
Там дребезжал мужской, вернее, старческий голос: «Советский Союз, дети, является величайшей страной, но не потому, что занимает большую территорию, а потому, что народ там живет без помещиков и капиталистов».
— Кому это он объясняет, детям или, может быть, нам? — кивнул генерал на дверь, откуда сочился усталый мужской голос.
— Да, — подтвердил лейтенант, котом добавил: — Вряд ли... Ведь он не мог знать, что мы слышим...
С улицы ввалились еще двое ребят. Каждый, прижав руками к груди, тащил по небольшому полену. При виде военных они испуганно замерли.