Скриппс О’Нил открыл дверь и вошел в закусочную. Немолодая официантка встала со стула, где читала американское издание «Манчестер гардиан», и положила газету и свои очки в металлической оправе на кассу.
– Добрый вечер, – сказала она просто. – Хорошо, что это вы.
Что-то шевельнулось внутри Скриппса О’Нила. В нем возникло чувство, определить которое он не умел.
– Я работал весь день, – он взглянул на немолодую официантку и добавил: – Ради вас.
– Как мило! – сказала она, а затем улыбнулась застенчиво. – И я работала весь день – ради вас.
В глазах Скриппса стояли слезы. Что-то снова в нем шевельнулось. Он подался вперед и взял немолодую официантку за руку, и она с тихим достоинством вложила свою руку в его.
– Ты моя женщина, – сказал он.
У нее в глазах тоже стояли слезы.
– Ты мой мужчина, – сказала она.
– Я скажу это снова: ты моя женщина, – торжественно произнес Скриппс.
Внутри него словно что-то надломилось. Он почувствовал, что сейчас заплачет.
– Пусть это будет нашей свадебной церемонией, – сказала немолодая официантка.
Скриппс пожал ее руку.
– Ты моя женщина, – сказал он просто.
– Ты мой мужчина и больше, чем мужчина, – она взглянула ему в глаза. – Ты для меня вся Америка.
– Идем же, – сказал Скриппс.
– Птичка у тебя с собой? – спросила официантка, убирая свой передник и сворачивая «Манчестер гардиан уикли». – Я возьму «Гардиан», если ты не против, – сказала она, заворачивая газету в передник. – Это новая газета, и я еще ее не прочитала.
– Я очень уважаю «Гардиан», – сказал Скриппс. – У меня в семье всегда ее выписывали, сколько себя помню. Мой отец был большим поклонником Глэдстоуна [18].
– Мой отец учился с Глэдстоуном в Итоне, – сказала немолодая официантка. – А теперь я готова.
Она надела пальто и стояла наготове, держа в руке передник, потертый черный сафьяновый очечник с очками в металлической оправе и номер «Манчестер гардиан».
– У тебя нет шляпы? – спросил Скриппс.
– Нет.
– Тогда я тебе куплю, – сказал Скриппс с нежностью.
– Это будет твой свадебный подарок, – сказала немолодая официантка.
И в глазах у нее снова засияли слезы.
– А теперь идем, – сказал Скриппс.
Немолодая официантка вышла из-за стойки, и они вдвоем, рука в руке, вышли в ночь.
Оставшийся в закусочной чернокожий повар приоткрыл дверцу и выглянул из кухни.
– Надо же, отчалили, – усмехнулся он. – Отчалили в ночь. Ну и ну.
Он аккуратно закрыл дверцу. Даже его это слегка впечатлило.
Глава восьмая
Через полчаса Скриппс О’Нил и немолодая официантка вернулись в закусочную мужем и женой. Закусочная почти не изменилась. Там была длинная стойка, солонки, сахарницы, бутылочка кетчупа и бутылочка вустерширского соуса. И дверца, ведшая в кухню. За стойкой стояла сменная официантка. Это была пышная задорная девушка в белом переднике. У стойки сидел коммивояжер и читал детройтскую газету. Коммивояжер ел стейк на косточке и подрумяненный картофель соломкой. Скриппс с немолодой официанткой испытали нечто в высшей степени прекрасное. Теперь они проголодались. Они хотели есть.
Немолодая официантка смотрит на Скриппса. Скриппс смотрит на немолодую официантку. Коммивояжер читает газету и периодически добавляет кетчупа на подрумяненный картофель соломкой. Другая официантка, Мэнди, стоит за стойкой в недавно накрахмаленном белом переднике. На окнах изморозь. Внутри тепло. Снаружи холодно. Птичка Скриппса, несколько помятая, сидит на стойке и чистит перышки.
– Значит, ты вернулась, – сказала официантка Мэнди. – Повар сказал, ты ушла в ночь.
Немолодая официантка посмотрела на Мэнди ясными глазами и спокойно сказала:
– Мы теперь муж и жена. – Ее голос обрел более глубокий, насыщенный тембр. – Мы только что поженились. Что бы ты хотел на ужин, Скриппс, дорогой?
– Я не знаю, – сказал Скриппс.
Ему было как-то не по себе. Что-то в нем снова шевельнулось.
– Пожалуй, с тебя уже хватит бобов, дорогой Скриппс, – сказала немолодая официантка, его новая жена.
Коммивояжер поднял взгляд от газеты. Скриппс заметил, что это детройтская «Ньюс». Прекрасная газета.
– Прекрасную газету вы читаете, – сказал Скриппс коммивояжеру.
– Это правда, «Ньюс» – хорошая газета, – сказал коммивояжер. – У вас медовый месяц?
– Да, – сказала миссис Скриппс, – мы теперь муж и жена.
– Что ж, – сказал коммивояжер, – это просто прекрасно. Я и сам женатый человек.
– Правда? – сказал Скриппс. – От меня жена ушла. Это в Манселоне.
– Давай уже больше не будем об этом, Скриппс, дорогой, – сказала миссис Скриппс. – Ты столько раз рассказывал эту историю.
– Да, дорогая, – согласился Скриппс.
Он смутно ощутил, что не чувствует в себе уверенности. Что-то где-то внутри него шевелилось. Он взглянул на официантку по имени Мэнди, такую статную и величаво-миловидную, в только что накрахмаленном белом переднике. Он смотрел на ее руки, крепкие, спокойные, умелые руки, выполнявшие официантские обязанности.
– Попробуйте такой стейк на косточке с подрумяненным картофелем, – предложил коммивояжер. – У них тут отличный стейк на косточке.
– Ты будешь, дорогая? – спросил Скриппс жену.
– Я возьму только чашку молока с крекерами, – сказала немолодая миссис Скриппс. – А ты бери, что хочешь, дорогой.
– Вот твои крекеры с молоком, Диана, – сказала Мэнди, ставя их на стойку. – Вы хотите стейк на косточке, сэр?
– Да, – сказал Скриппс.
В нем снова что-то шевельнулось.
– Прожаренный или сыроватый?
– Сыроватый, пожалуйста.
Официантка повернулась к дверце и крикнула:
– Один стек. И чтобы с ватой!
– Спасибо, – сказал Скриппс.
Он окинул взглядом официантку Мэнди. У нее был дар красноречия, у этой девушки. Именно этот дар красноречия привлек его, в первую очередь, к его теперешней жене. И еще ее странное прошлое. Англия, Озерный край. Скриппс прохаживается с Вордсвортом по Озерному краю. Поле золотых нарциссов. Уиндермир и мир в душе. Возможно, скачущий олень [19] в отдалении. Хотя нет, это уже севернее, в Шотландии. Стойкие они ребята, эти шотландцы, засевшие в своих горных крепостях. Гарри Лаудер [20] со своей трубкой. Горцы на Великой войне. Почему он, Скриппс, не был на войне? Вот где этот малый, Йоги Джонсон, мог взять над ним верх. Война пошла бы Скриппсу на пользу. Почему же он не пошел на войну? Почему не услышал об этом вовремя? Возможно, он был слишком стар. Впрочем, взгляните на старого французского генерала Жоффра. Уж конечно, он моложе этого старого генерала. Генерал Фош [21] молится за победу. Французская пехота молится за победу, преклонив колена вдоль Chemin des Dames [22]. Немцы со своим Gott mit uns [23]. Что за вздор. Уж конечно, он не старше этого французского генерала Фоша. Он задумался.
Мэнди, официантка, поставила на стойку перед ним его стейк на косточке и подрумяненный картофель ломтиками. Ставя тарелку, она мельком коснулась его руки. Скриппс почувствовал странное возбуждение. Вся жизнь у него впереди. Он ведь не старик. Почему сейчас никто не воюет? Или кто-то воюет? В Китае война, там воюют китайцы, одни китайцы убивают других. Чего ради? Скриппс задумался. В чем, собственно, дело?
Пышногрудая официантка Мэнди наклонилась к нему.
– Слушайте, – сказала она, – я вам не рассказывала о последних словах Генри Джеймса [24]?
– Право, дорогая Мэнди, – сказала миссис Скриппс, – ты неоднократно об этом рассказывала.
– Давайте послушаем, – сказал Скриппс. – Меня очень интересует Генри Джеймс.
Генри Джеймс, Генри Джеймс. Тот малый, что уехал из родной страны, чтобы жить в Англии, среди англичан. Зачем он это сделал? На что он променял Америку? Разве не здесь его корни? Его брат Уильям. Бостон. Прагматизм. Гарвардский университет [25]. Старый Джон Гарвард с серебряными пряжками на туфлях. Чарли Брикли [26]. Эдди Мэхан [27]. Где они теперь?
– Ну, – начала Мэнди, – Генри Джеймс стал британским подданным на смертном ложе. Сразу же, как только король услыхал, что Генри Джеймс стал британским подданным, он послал ему наивысшую награду, какую только мог, – орден «За заслуги» [28].
– «З. З.», – пояснила немолодая миссис Скриппс.
– Ну так вот, – сказала официантка, – вместе с человеком, доставившим награду, приехали профессор Госс и Сэйнтсбери. Генри Джеймс лежал на смертном ложе, и глаза у него были закрыты. На столе у кровати стояла единственная свеча. Медсестра пустила их к кровати, и они повязали наградную ленту на шею Джеймсу, и награда легла на простыню на груди Генри Джеймса. Профессор Госс и Сэйнтсбери наклонились и разгладили наградную ленту. Генри Джеймс так и не открыл глаз. Медсестра им сказала, что они все должны выйти из комнаты, и они все вышли из комнаты. Когда они все ушли, Генри Джеймс обратился к медсестре. Он так и не открыл глаз. «Сестра, – сказал Генри Джеймс, – уберите свечу, сестра, чтобы скрыть краску стыда». Это и были его последние слова.
– Джеймс был писатель ого-го, – сказал Скриппс О’Нил.
Эта история странным образом растрогала его.
– Ты всегда рассказываешь это по-разному, дорогая, – заметила миссис Скриппс.
В глазах Мэнди стояли слезы.
– Я так переживаю из-за Генри Джеймса, – сказала она.
– Что такое стряслось с Джеймсом? – спросил коммивояжер. – Чем ему Америка не угодила?