Изложение Рейхеля критично не только по отношению к предшественникам, порой оно бывает выдержано в иронических тонах и по отношению к объекту исследования. Довольно точно излагая содержание мифов из летописного свода «Кодзики», Рейхель рассказывает о семи поколениях богов, называя их имена, — Идзанаги-Идзанами, Аматэрасу и т. д., хотя применяемая им транскрипция в настоящее время выглядит настолько диковинной, что японские имена не сразу или не всегда поддаются расшифровке.
При этом с явной насмешкой он пишет: «Японцы думают, что они произошли от самих богов и сотворены при самом первом приведении в порядок всемирного хаоса». Японскую историю древности он делит на три периода, различая время «баснословное, неизвестное и историческое». «Из этих летописей усмотреть можно, как основательна и справедлива история сего государства»[103], — так иронизирует над японцами этот российский европеец эпохи Просвещения. С его точки зрения, «чтобы не оставить весьма много пустого места в своей Истории, японские летописатели наполнили оное Египетской и Китайской Историями и внесли имена Китайских императоров».
При этом все три периода по японским летописям Средневековья изложены Рейхелем подробно и добросовестно, приведены и позднесредневековые легенды и поверья.
В частности, рассказывается, что в древности японцы имели собственную азбуку коммон, но заменили ее на китайскую. «Выговор его [японского языка] гораздо мужественнее китайского и имеет многосложные, а часто и весьма долгие слова. [Яп. яз.] правилен, красив, изобилен… на нем можно говорить о высоких и низких вещах приятно и важно»[104]. Это примечательная фраза, чем-то даже напоминающая известное рассуждение М.В. Ломоносова о русском языке. Рейхель рассказывает также об основном мифе императорского дома — идее непрерывности правления династии с 660 г. до Р. X., а также о существовании трех религий — «Ксинто, Будзо и секты Сиуто, которую содержат их философы и моралисты и которую пристойнее назвать можно безбожием; она сходствует с сектою ученых китайцев»[105].
Отдельное место посвящено «наукам и художествам», которым учат смолоду: это живопись, музыка, стихотворство и красноречие, «и всем сим исчисленным наукам не токмо отроков, но и девиц обучают с великим старанием. Последним служит то к особой чести, есть ли в уединении, в котором по тамошним обычаям жить должны, бывают непраздны, но при своих рукоделиях упражняются также и в вещах, к очищению вкуса и просвещению разума служащих».
Рейхель, ссылаясь на свидетельства миссионеров, особо отмечает красноречие буддийских монахов, вызывающих потоки слез у слушающих. В его книге, по-видимому, впервые в русской печатной культуре рассказано о «театральной поэзии» японцев, насчитывающей великое множество театральных сочинений, подразделяющихся на трагедии и комедии. Впервые на страницах русского издания появляются названия литературных произведений японской классики — называется антология «Факу-нин-исиу», т. е. «Хякунин иссю», включившая по одному стихотворению от «ста пиит». Приведем цитату, характеризующую японскую классическую литературу в целом: «В древние времена японцы к стихотворцам имели чрезвычайное почтение, потому что оные в молодых и старых людей вперяли хорошие мысли и самое нравоучение делали приятным и как бы оживляли. Чистота и правдивость японского языка также приписывается пиитам, и японцы думают, что от приведения в совершенство поэзии и прозаические писатели много успели и учинились способности писать обо всех родах известной в Японии учености»[106].
Благодаря книге Рейхеля российский читатель может уточнить свое представление о японской письменности от данного в первых космографиях («Азбука у них никакого нет») до: «Японцы, так же как и китайцы, пишут столбиками сверху вниз и правой руки к левой…Они любят чистое и хорошее письмо, почему и приобучают к этому детей своих с великим старанием, дабы оные с малых лет привыкли писать не только читко, но и скоро. <…> Оба народа [японский и китайский] печатают резными досками, а не так, как европейцы, движимыми буквами. Японские доски вырезаны чище, чернила и бумага их лучше, да и вся связь в буквах искуснее и приятнее китайской. Такое различие признают знатоки и в живописи обоих народов».
Всю эту обширную по объему и аналитическую по характеру книгу И. Рейхеля было бы трудно здесь пересказать и оценить по достоинству, в ней приведены подробные сведения о географии Японии, административном делении — древнем и современном автору, родниках, минеральных ключах и источниках («наилучшую выгоду от которых имеют жрецы японских идолов»), основных производствах и ремеслах, нравах и обычаях, рассуждения историософского и сравнительно-исторического характера и многое другое.
В заключительной части книги Рейхель, в частности, пишет: «Наилучшие описатели путешествий почитают японцев за таких людей, которые перед всеми асийскими народами к наукам и художествам имеют преимущественную природную способность». Но и отдавая должное достоинствам японцев, Рейхель не сомневается в том, что до прихода европейцев японцы были «погружены в невежество».
Далее хронологически следует ряд интересных источников, из которых назовем прежде всего объемную переводную книгу 1784 г. «О состоянии Асии и новейших пременах Китая, Японии, Персии и Мунгалии в последнее время»[107]. Здесь также имеется древняя японская история, затем описываются эпизоды, связанные с христианскими миссионерами, — торжество их дела в Японии, а затем изгнание и гонения — и все самым подробным и пространным образом. Автором книги называется «аббат Милот».
В заключении этой книги, как и предыдущей, также повествуется о «преимуществах нынешней Европы перед Азиею». Более того, утверждается, что составление и чтение «асиатической истории» может служить только как средство упражнения в науках, а в принципе она (история Азии) не нужна, поскольку «европейская вмещает в себе все роды наставления, почему и можно не знать без сожаления того, что до нас не много касается»[108]. Однако невольно возникает чувство, что этот европо- и христианоцентризм во второй половине XVIII в. имел довольно широкие рамки, куда могло вместиться много постороннего.
Японцы, по мнению этого неизвестного аббата, «горды, храбры, неуклонны и зверонравны — даже до того, что почти за забаву почитают самоубийство»[109]. Но при всем этом автор провозглашает сходство между японцами и европейцами даже в области религии, имея в виду, по-видимому, японский буддизм: «…сходствие многих законных обрядов в Японии с нашими, как-то: степени духовенства, некоторый род канонизации или внесения в число святых, ходы, отшельничества, труждения и строгости монастырския, лампады и местные свечи, храмы, род четок, по коим молятся, колокол, в который звонят в известные часы на молитву и пр., и что кажется чрезвычайно, употребление там знака креста, который изображают наподобие креста или крыжа святого Андрея»[110]. Найденные им общие черты коренятся, по его мнению, в «естестве человеческого разума», которое производит это сходство «понятия и обычаев, особливо до богослужения касающихся. Но где можно обрести, как не во христианской вере, сие высшее понятие о человеческом существе?» С точки зрения автора, ни в Японии, ни в Китае никогда бы не свирепствовали против христиан, если бы к сему не подали повода раздоры, заговоры и корыстолюбивые намерения, примешавшиеся к святой истине Евангелия.
После этой книги в журналах и альманахах выходят очередные многочисленные и подробные известия о Японии и ее описания по западным источникам: таково, например, издание «Япония» в еженедельнике «Лекарство от скуки и забот»[111] за 1787 г. Как полагается изданию, адресованному широкой публике, исполнено оно доходчивым и простым языком: «Китаец миролюбив, разумен, скромен, хитр и скуп; Японец склонен к войне, угрюм, честолюбив, ветрен, недоверчив и роскошен». Или: «Музыка их неприятна, но таковой же считают они и нашу», «к новостям весьма охотны, и у приезжающих обыкновенно спрашивают вестей, что у вас нового?» Эти цитаты забавны, однако там же в обилии содержатся и достоверные сведения об обычаях, платье, верованиях, искусствах японцев.
Параллельно с этим печатаются и краткие сведения о Японии в отчетах о путешествиях — например, рассказ о стране Жи Бынь основателя российской синологии Алексея Леонтьева: «…состоит в трех островах, городов в ней 587…Письмо и книги в королевстве сем употребляют Китайские, закон [религию. — Л.Е.] держат идолаторский, нет в нем воров и разбойников, люди охотники до драк и сражений, не боятся смерти. Родится у них золото, серебро, ентарь, тумпас [топаз. — Л.Е.], ртуть, железо. Делают тонкие шелковые материи и выбойку»[112].
Продолжались и переводы дневников путешественников, которые хотя и не могли побывать в закрытой Японии, но ловили и фиксировали малейшие сведения о ней, например: «Всех японских товаров продажа в Китае запрещена; и по сей причине не вывозятся оные в Россию с караванами, разве что по особливому какому случаю. Небольшое число японских товаров, которые входят тайно в Китай, весьма там тщательно сыскиваются, и от самих китайцев покупаются за дорогую цену. Наилушие лакированные вещи, как-то, например, кабинеты, стулья [? — Л.Е.], столы, коробочки и другие сим подобные мелочи, также и самый лучший фарфор привозят из Японии, а сие тогда бывает, когда император пошлет кого за государственными делами, то и поручается такому от князей и вельмож государственных купить им там то и то»