Е. Накамура в связи с этим фрагментом «Записок» В.М. Головнина указывает, что тогда же с помощью объяснений Головнина этот текст и несколько державинских «Од» были переведены на японский молодым ученым Баба Садзюро, знавшим голландский, английский, французский и изучившим русский. Правда, эти первые переводы русской поэзии не получили ни известности, ни даже распространения.
Так в Японии впервые были переведены образцы русской поэзии, а первый прецедент перевода японской поэзии на русский язык, как мы предполагаем, имел место в России в 1846 г. и тоже остался незамеченным, — но об этом мы собираемся говорить в следующей главе.
Головнин же оставил в Японии и грамматику русского языка в шести тетрадях, предназначенную прежде всего для Баба Садзюро. Россия, со своей стороны, также проявляла большой интерес к японскому языку. Надо сказать, что к концу XVIII в. в России уже накопилось довольно значительное количество материала по японскому языку и грамматике — во многом благодаря так называемым хёрюмин, японским морякам и рыбакам, чьи корабли терпели крушение у восточных берегов России, и прежде всего Дайкокуя Кодаю. Тема ранних словарей и грамматик выходит за рамки нашей книги, кроме того, существует подробная монография[121], посвященная этому кругу проблем, поэтому мы об этом только упоминаем.
В связи с проблемами языков и словарей хочется упомянуть не имеющий специального отношения к Японии, но привлекший в XVIII в. всеобщее внимание знаменитый словарь Пьера-Симона Палласа, ученого Российской Академии наук, «Сравнительные словари всех языков и наречий» (СПб., 1787–1789, 1791).
Этот словарь, безусловно, знаменует идею «всемирности» человека, единства мировой истории и гуманитарного подхода к человеку: культуры и языки оказываются сопоставимы и сополагаемы. В словаре отражены лексические материалы по 276 языкам, при этом представлены несколько типов организации слов: по темам — например, дается слово Бог, и к нему все мыслимые параллели из других языков, в том числе из японского — Фодогэ (Хотокэ, Будда), из курильского (айнского) — Кана, Камуи и т. д. Или же другой вид словарной организации слов, условно назовем его фонетическим: например, дается слово Ди, к нему приписываются его значения в разных языках — например, свидетельствует словарь, по-тангутски это слово означает «он», по-кельтски — «дай», по-бретански — «там». Японское слово камо («дикая утка») по-пампангски (один из языков Филиппин) значит «Вы» и т. п. Что и говорить, словарь Палласа — монументальный памятник эпохи Просвещения, и примечательно, что в него вошли материалы японского и айнского языков. Мы же далее не будем говорить о нем подробнее, а обратимся к другому памятнику той же эпохи, не столь грандиозному, но по-своему крайне любопытному.
Из текстов самого начала XIX в. отметим материал хоть и не совсем японский, но весьма любопытный для российской культурной истории — а именно попробуем воскресить из забвения одну короткую повесть, видимо никому в настоящее время не известную.
Она называется «Остров Шамуршир», автор ее скрыт под псевдоним М. М-в, и появилась она на свет в Москве, в 1810 г.[122] Место действия и персонажи повести как нельзя более экзотичны — не только для русской, но и для японской литературы: речь в ней идет о любви русского морского офицера Малинского и юной «курилки» Варьми.
Курилами в ту пору называли живущих на Курильских островах айнов.
К моменту создания повести в России уже хорошо знали о существовании племени курил и островах, где они живут. Острова эти европейцы (голландцы) впервые посетили в 1643, затем в 1711 г. — 13-ю северную группу Курильских островов увидел и описал российской отряд во главе с Д. Анфицеровым и И. Козыревским. (Целью была попытка установить контакт с Японией, но штормовое море не позволило Козыревскому продолжить свой маршрут до «Апонского государства», как говорилось в наказе Козыревскому камчатских властей.)
И. Козыревский во время двух экспедиций на своих байдарках сумел добраться до двух островов — Шумшу («Шоумчи» называет его А.С. Пушкин в своих набросках)[123] и Парамушир. Это самые северные из островов, непосредственно примыкающие к южной оконечности Камчатки, — по-видимому, именно из названий этих двух и сконструировал анонимный автор повести название своего вымышленного острова — Шамуршир, хотя, надо думать, позаимствовал их не из той карты, что некогда составил Козыревский, а из «Описания земли Камчатки» С.П. Крашенинникова[124], изданного Академией наук в 1755 г.
Там Крашенинников, в частности, писал: «Все вообще [дикие народы Камчатки и островов] житием гнусны, нравами грубы, язычники, не знающие Бога и не имеющие никаких письмян… Курилы говорят тихо, плавно, свободно и приятно. Слова в языке их посредственны, гласных и согласных в них умеренно; но и самой народ всех диких народов добронравнее, осторожнее, правдивее, постояннее, обходительнее и честолюбивее». Первая, критическая часть этого описания, собственно, представляет собой общее место в описаниях всех нехристианизированных народов. Далее приводится более индивидуальная характеристика племени, возможно, она и вдохновила автора произведения, о котором мы хотим рассказать.
Правда, в этом произведении мы не найдем никакой «айнской экзотики»: этнографические детали и описания автора повести не интересовали принципиально — таковы уж были особенности литературного направления, к которому автор принадлежал. Его повесть, быть может, и не имеет высокой художественной ценности, но представляет несомненный интерес с точки зрения российской литературной истории, поскольку принадлежит к числу не столь уж многочисленных произведений русского сентиментализма — течения, которое вслед за Г.А. Гуковским многие исследователи и теперь считают своего рода «предромантизмом». Это направление в литературе, пришедшее с Запада, пережило в России период бурного расцвета и очень быстро закончилось как направление, хотя его тенденции, энергия его идей и возможности «литературной чувствительности», которые были заключены в нем, не исчерпаны и поныне, как вполне убедительно доказывают некоторые современные авторы.
Напомним, что эта специфическая «чувствительность» сентиментализма означала не только способность чувствовать, но еще и способность сострадать, способность к восприимчивости и отзывчивости, что было новым требованием морали. По предписаниям сентиментализма полагалось испытывать, помимо «чувствительности», «энтузиазм», «мечтательность», «скуку», «меланхолию», «сочувствие». Однако «чувствительность» была не просто идеальной характеристикой нового человека периода сентиментализма, в ней в определенной степени видели и средство социального благоустройства: предполагалось, что если эта способность станет чертой многих, то с ее помощью в какой-то мере можно будет исправлять общественные пороки и помогать обиженным судьбой.
В русской литературе самым значительным произведением этого направления была, как известно, «Бедная Лиза» Н.М. Карамзина (издана в 1792 г.). Помимо чувствительности в этой повести важной идеей было, что «и крестьянки любить умеют». Идея эта восходила к руссоистской мечте о возвращении к природе, о поисках утраченной гармонии, которая, как верилось просветителям XVIII в., может быть обретена в среде людей, не испорченных современной цивилизацией, — ведь при рождении все люди наделены чистотой помыслов и благородством. Отсюда и образ «благородного дикаря», носителя абсолютных нравственных ценностей.
В России этот образ также скоро приобрел популярность — в конце XVIII в. в русской периодике печатались многочисленные переводы о «благородных диких». Писатели направления сентиментализма с живым интересом и сочувствием читали западные повести этого характера: например, пьесу Р. Кемберленда «The West Indian» (1777), где речь идет о коренном обитателе Америки. Неоднократно переводился и переиздавался в России роман А.-Ф. Прево д’Экзиля «Английский философ, или История Кливленда» («Le philosophe anglais, ou l’Histoire de Monsieur Cleveland», 1731–1739). Популярным стал также европейский сюжет, связанный с историей любви индианки Ярико к англичанину Инклу, вероломно продавшему ее в рабство[125]. Часто действие романов этого толка происходило на далеком острове, куда герой попадал по случайности.
Повесть «Остров Шамуршир» начинается словами: «Когда корабль оставляет Охотское море и намеревается плыть в море открытое, названное Восточным Океаном, тогда ему невозможно будет миновать островов Курильских, островов диких и заселенных народами, которые едва ли имеют и малейшее понятие о первой точке просвещения: они дики и совершенно необразованны. Звериная и рыбная ловли составляют их главную промышленность. Дань, которую они платят мехами и рыбой Российской Державе, означает зависимость их от оной; но впрочем они управляются старейшинами семейств, которых иногда они называют Принцами, или самодержавными Князьями.
В 1784 году один Российский купеческий корабль, находясь долговременною жертвою непостоянной стихии, был прибит к берегами Шамуршира, одного из главнейших островов Курильских».
Далее в повести рассказывается о том, что офицер Малинский, бывший на купеческом корабле пассажиром и путешествовавший из любопытства, внезапно занемог. Однако корабль должен был плыть дальше по неотложным торговым делам, и товарищам пришлось, проливая слезы, оставить его на берегу такого «самодержавного» острова Шамуршир, впрочем уже платящего дань русскому самодержавию.