Гошка ушел домой и что-то долго не возвращался. Наконец прибежал — батюшки! Планку принес! Здоровенная, выше метра, наверно. Сосед-столяр дал. Бывают же добрые люди.
Теперь все в порядке, опять стало хорошо и весело. Выбрали две подходящие линзы и прикрепили их на концах планки. Все, как написано. Стали смотреть пока что на окна противоположного дома, потому что небо было еще светлое. Наводили, наводили — что такое? Ничего не видно. Просто так весь дом видно, а в телескоп ну хоть бы какое окно чердачное показалось — нет! Тут Гошка догадался — вот умная голова! — что сразу двоим смотреть нельзя, двое всегда толкаются. Стали смотреть поодиночке — и все равно.
— Трубка все-таки нужна, — заключил тогда Гошка.
Пожалуй, что так. Хоть она и не главная часть, а без нее не выходит. Планка длинная, дрожит в руках, и линза с линзой никак не совпадает. А это уже главное.
Пришлось читать то, что пропустили, и клеить бумажную трубку.
Какая трудная оказалась, то широка, то узка, то еще что-нибудь. Наконец склеили. Посмотрели — дальний конец опять прыгает. Тьфу ты! Ничего не поделаешь, подставку надо. Штатив, как она в книжке называется. Целый вечер с этим штативом возились. Уж на небе звезды появились, а телескоп все не готов. Но вот укрепили на подставке, дрожание кончилось. А все равно ничего не видно, только мутное пятно.
— Знаешь, давай линзы сменим, — предложил Шурик. — У нас ведь еще есть.
Вставили другие, потом еще раз меняли. Все одно. Вот тебе Марс и Юпитер! Одна Луна была тут как тут, так сама в окно и лезла.
— Свинство это, не телескоп, — сказал Гошка. — Шамбабамба какая-то.
Он всегда теперь говорил «шамбабамба», когда недоразумение какое-нибудь досадное получалось.
А Шурик со зла стихи сочинил. У него всегда так: как настроение испортится, так начинают стихи получаться. А когда дело совсем скверно, так по нескольку штук сразу выходят, как сейчас:
Вам, планеты, стыд и срам,
Что не показываетесь нам.
Где известный плут Плутон?
В облаках укрылся он.
Ты, Уран, куда пропал?
Настоящий ты нахал.
И все вот в таком духе. Лишь про Луну особо:
Ах ты, Лунушка-Луна,
Только ты одна видна.
Гошка был вполне согласен с такой характеристикой планет. Тут вернулся Костя, Шуриков брат. Он глянул на телескоп и спросил, что это за безобразие? А когда узнал, сказал: «Хм!»
— Чего «хм»? Ничего и не «хм»! — Шурик вырвал у него телескоп.
— Не брались бы, вот чего. Это для старших школьников.
— Подумаешь! Другие старшие делают тяп-ляп. А мы старались.
— Зря старались.
— Почему зря?
Костя усмехнулся:
— «Из кувшина можно вылить только то, что есть внутри». — И ушел.
— Из какого кувшина? — Это Гошка спросил, потому что он про мудрецов ничего не знал.
— Да ну, ерундовина. Это древние умники говорили. Из простого кувшина.
— А что вылить?
Шурик стал объяснять, что ничего выливать не надо. Это вроде, как в басне. Говорят, например, про слона или осла какого-нибудь, а на самом деле это не осел, а директор. Ну это Гошка знал, это каждый знает. А тут чего вылить? Как он сказал?
— Ну как, как? Можно вылить, сказал, что есть в кувшине. Например, есть вода, можно вылить ее. Понял? Есть молоко, можно вылить. Вот и все.
— Действительно, ерундовина. Вылить да вылить. К чему тут какие-то кувшины?
— Да не какие-то, — сказал Костя, выходя из кухни. — А вот эти.
И стукнул Шурика и Гошку головами.
Ну вот так оно и вышло. Дело не в кувшинах, а в головах. Только из головы чего же выльешь? Тьфу ты, чепуха какая! Вот уж кого бы Шурик никогда не слушал, так это древних мудрецов.
Есть в 3-м «Б» ученик Миша Капустин. Тот самый, который шамбабамбу придумал, из-за которой такая неприятная история вышла. История-то, конечно, не вышла, это только у Гошки в голове было, но все равно неловко перед Шмелевой.
Капустин, ясно, не виноват. Он никого обижать не собирался.
Ученик он тихий, и такой, про которого говорят, что пороху он не придумает. Дело совсем не в порохе, его давно придумали, а это значит только, что Миша ничего интересного выдумать не может, потому что он рассеянный, забывчивый, он даже рот закрывать забывает и часто сидит с открытым ртом. А Чижов с этим не согласен. Если так, то разве могла бы выйти такая смешная история, как на уроке арифметики? Повторяли деление. Нина Дмитриевна задала всем придумать задачу. Сначала все думали, а потом стали поднимать руки. Шурик придумал хорошую задачу. Не про килограммы и не про метры, которые давно надоели, а про крыши. То есть про куски железа, которыми крыли крыши. Хорошая получилась задача, Нина Дмитриевна похвалила.
— Ну еще кто придумал? — спросила она.
Поднялось много рук, а Миша сидел и на всех оглядывался.
— А ты, Капустин, думаешь?
— Думаю.
— Серьезно думай, спрошу тебя.
Миша перестал вертеться и начал серьезно думать. А пока Галя Савчук рассказала свою задачу. Тоже хорошая задача. Про детский сад. Только ребята не делились на четыре группы без остатка и два ребенка оставались в остатке. Весь класс решал, куда девать этих двоих, а Миша ничего не слышал. Он думал над своей задачей.
— Ну как, Миша, готов? — спросила Нина Дмитриевна.
— Готов.
Он встал и посмотрел почему-то на Шурика.
— На одной крыше…
— Опять про крышу? — удивился Сковородкин.
— Да не про ту. Значит, на одной крыше стояли двадцать три… статуи́.
У Нины Дмитриевны дрогнули брови.
— Ста́туи, — поправила она ударение.
— Ну ста́туи.
— На крыше, говоришь?
— На крыше.
В классе зашумели. Гиндин вытянул лицо и застыл, изображая скульптуру. Сковородкин тоже окаменел, но в другой позе.
— Спокойно, ребята. Ну что ж, это бывает. Например, на здании Зимнего дворца.
— А там на крыше? — обрадовался Миша. — И тоже двадцать три?
— Кто же кого спрашивает, Капустин? Ты меня или я тебя? Не отвлекайся.
— Ну вот, — продолжал Миша, — стояли двадцать три статуи́. Ой, ста́туи то есть.
— Ну и что же? — спросила Нина Дмитриевна.
— А потом девять… пропало.
Вера прыснула и раскатилась тонким смехом. Другие тоже не выдержали.
— Куда же они пропали?
Миша пожал плечами:
— Не знаю. Вот это и надо решить.
В классе стало весело. Нина Дмитриевна не сразу всех успокоила.
— Не складно получается, Капустин, — сказала она потом. — Мы ведь не загадки загадываем, а задачи решаем.
Учительница говорила не сердито, и Капустин ничего не подозревал, но она обмакнула перо в чернила — значит, сейчас поставит в журнале отметку. Миша сразу забеспокоился.
— И я задачу…
— Но ты не придумал, а сказал, что готов.
— Почему? Я придумал.
— Тогда говори.
Миша кивнул головой, встал поудобнее, а сказал только:
— Чего говорить?
— Ну дальше. Куда делись твои статуи?
— А-а, — вспомнил Миша. — Не все, а девять штук только.
— Хорошо, девять штук, — сказала Нина Дмитриевна уже сердито.
— Они это… как уж…
— Слезли, — подсказал Гиндин.
Миша улыбнулся и промолчал. Все ждали. А в голову, как назло, ничего не приходило. Нина Дмитриевна снова взяла ручку.
— Они слезли, — поспешно сказал Миша.
Класс грохнул смехом. Капустин сел. Учительница поставила в журнале двойку. В общем-то история вроде смешная, только Мише было не смешно.
На другой день все забыли про эту задачу, и сам Капустин забыл, наверно, но когда начался урок арифметики, он сидел очень грустный. Его соседка ни с того ни с сего подняла руку:
— Спросите Мишу, Нина Дмитриевна.
— Я его вчера спрашивала.
— Ну вот же… он и хочет исправиться.
— Скоро будет контрольная, пусть исправляется.
А контрольная была трудная. Только ничего, все решили. И Миша ее решил. Значит, с двойкой было покончено и можно бы про нее больше не вспоминать. Но о ней вспомнили, и вот как.
Вскоре назначили сбор звена. Звеньевая Валя Савчук сказала:
— Мы соревнуемся с третьим звеном. Значит, мы должны лучше их учиться и работать. Учимся мы неплохо, а должны еще лучше, потому что они учатся тоже хорошо. А чтобы мы лучше учились, мы должны помогать отстающим.
— А кто у нас отстающий?
— А отстающих у нас нет.
— А кому же мы помогать будем?
— Вот я и говорю, — продолжала звеньевая, — что у нас нехорошо получается: помогать некому.
— Ну это же хорошо, — сказал Шурик, — что нет отстающих.
— Это, конечно, хорошо, но тогда звено будет плохо работать, раз не будем помогать…
Да, положение было трудное. Обсуждали его и так и этак, а выходило одно: соревнования не выиграть. Тут и вспомнили Мишину двойку.
— Но он ее исправил, — звеньевая вздохнула. — Вот если б не исправил, мы бы ему помогали.
— Да зачем? — сказал Сковородкин. — Он сам с ней быстро покончил.
— Ну да. Три дня она только и была, — сказала Савчук невесело. — Мы даже сбора не успели собрать.
В третьем звене другое дело. Там есть такой ученик, которому все звено помогает. И в классе с ним остаются и домой ходят. Валиной сестре хорошо там звеньевой быть. А Валя просто не знает, что делать.
— Давайте нахватаем двоек, — предложил Сеня Гиндин. — А потом начнем их исправлять.
— А что? — поддержал Сковородкин. — Никто и не узнает, какие это двойки.
Это они придумали, конечно, так, для смеха, но звеньевая очень возмутилась и сказала, что это будут нечестные двойки, а отметки надо получать честно. Опять поговорили, поговорили про Мишу и решили переходить ко второму вопросу. В этом вопросе стояли внеклассные мероприятия. Это значит: помогать младшим, собирать макулатуру и металлолом. Решили собирать макулатуру завтра же. Но тут вышла временная задержка из-за сильных декабрьских морозов.