— Я тоже педиатр и классом повыше, чем ваш врач из районной поликлиники! И я могу официально заявить, что дети не были умственно отсталыми!
— Это уже не важно! Я сказала это к тому, что все эти факторы исключают возможность похищения. Таких детей не крадут. Скорей всего, они просто пропали. И все. Ждите документы. Можете мне больше не звонить.
И повесила трубку. Она заплакала, вытерла слезы, потом снова заплакала и решила ничего не говорить Костику. Пока не выяснится. Утром ее срочно вызвали на смену (тяжело заболел врач, который должен был дежурить в тот день в детском отделении). Ее просили заменить. Она согласилась. Даже обрадовалась (хотя бы сутки сможет не думать об этом кошмаре!). День шел мирно, спокойно, без обострений и резких проблем. А вечером (ровно в семь вечера) привезли маленького Диму Скворцова.
Глава 4
Диму Скворцова привезли в семь часов вечера. В пять минут восьмого к ней в ординаторскую поднялся молоденький фельдшер, дежуривший на приеме внизу. Она только — только прошла в кабинет, чтобы записать некоторые особенности истории болезни пациента, которого привезли днем. Когда фельдшер открыл дверь кабинета, лицо у него было растерянным…
— Виктория Алексеевна, там привезли ребенка лет трех… Я не знаю… такой странный случай…
— В каком смысле — странный?
— Не похоже, чтобы у них был наш полис со страховкой. Они принесли ребенка на руках. А вы же знаете наши правила…
— Что с ребенком?
— Вообщем, он… похоже, умирает или уже умер. Они говорят, что он упал с лестницы, но… Может, отправить их обратно?
— Ты что, с ума сошел?! — от резкости в ее голосе фельдшер попятился, — немедленно идем вниз!
Они сидели внизу, в приемном покое, две женщины разного возраста, и больше не подходящей пары нельзя было даже придумать. Первой была женщина лет 45–50, крашенная худощавая блондинка с нагловатым лицом, одетая со средним достатком, решительно сжимавшая в руках модную сумку. Она сидела с отстраненным выражением лица, как будто все происходящее ее нисколько не трогает, но за командной наглостью скрывалась растерянность. Второй была девица лет 20, худая крашенная брюнетка с длинными волосами и одутловатым лицом. На ней были туфли с высоченными шпильками, кружевные черные чулки, кожаная юбка, больше похожая на пояс и даже не закрывающая черные трусики, и узкая полоска малинового топа, из — под которой вываливалась тощая грудь. Девица была накрашена очень ярко и безвкусно. Длиннющие фиолетовые ногти (похожие на хищные когти птицы) нервно теребили серебристый мобильник. В некотором отдалении от них (если точно, то через стул от старшей из женин) лежало что-то, завернутое в большую белую простыню. На белой ткани отчетливо проступали обильные алые пятна.
При виде врача (то есть ее) они даже не встали, продолжая сидеть с таким же отрешенным видом, как будто они — случайные посетители, и сидят не в приемном покое больницы, а в метро.
— Что случилось? — они вздрогнули от ее вопроса. Ей было достаточно одного взгляда (все-таки высоко профессиональный врач), чтобы понять: девица находится под действием наркотика. Похоже, под приличной дозой героина, который и вызывал отстраненность, застывшую в ее мутных глазах.
— Что с ребенком? Где он?
Старшая встала, разворачивая белую простыню… Резким тоном сказала:
— Он упал с лестницы!
— Кто его родители?
— Я его мать, — отозвалась девица, даже не глядя в сторону ребенка.
— У вас есть страховой полим платной медицинской службы «Инфомед»? (она обязана была постоянно ставить раньше, чем спрашивать о симптомах болезни). Только Бог знал, каким нестерпимым грузом подчас давил этот вопрос на ее горло!).
— Нет, — сказала девица, — мы просто живем поблизости, через несколько домов, поэтому пришли сюда. Если что — я все заплачу наличными. Вы дайте ему какие-то таблетки, а в больницу его ложить не надо!
Она склонилась над холодеющим маленьким тельцем… Это был маленький мальчик, худенький, с цыплячьей шейкой, выглядывающей из потертого джемпера, непослушными рыжими вихрами и веснушками… Он был без сознания. Убогая одежда пропиталась кровью.
— Сколько ему лет? — они никак не отреагировали на ее вопрос. Она прикрикнула: — Сколько ребенку лет?!
— Три года и один месяц, — сказала старшая. И снова добавила (но уже менее уверенно) — он упал с лестницы.
— Вы бабушка? — спросила она.
— Нет. Я просто знакомая.
— Няня! — добавила мать, — она няня. Смотрела ребенка. Он у нее находился.
Она обернулась к фельдшеру, который стоял за ней с недовольным выражением лица. Резко бросила:
— носилки и приготовить смотровую! Всех собрать!
— Филипп Викторович будет недоволен… Он еще в прошлый раз заметил… У нас с вами будут неприятности…
— Я сказала — носилки! — и, не в силах выдержать ее взгляд, фельдшер поплелся выполнять приказание.
— Если есть какие-то проблемы, мы пойдем в другую больницу! — равнодушно бросила девица, — все равно уже время потеряно….
— Время потеряно? — переспросила, словно не понимая русский язык.
— Для моей работы! Я по ночам работаю! — заявила девица.
— Вы что… ребенок… он же… — она почти задохнулась, — он…
— А, отлежится, и ничего! — девица махнула рукой, — так уже бывало не раз! Но лучше все-таки дать пару таблеток.
Она не успела ответить — прибыли носилки. Она переложила ребенка на них, отшвырнув прямо на пол грязную простыню, и побежала вперед так быстро, как только хватало сил. Капельницы… раствор, быстро текущий в вену… Аппарат считывания сердечного ритма… Дорогостоящее оборудование современной реанимации… Все это могло обмануть кого угодно, но только не ее… Мальчик умирал. И вся эта бесполезная куча железа не сможет его спасти…. Мальчик умирал… В висках топором палача стучало самое страшное словно на земле: поздно. Слишком поздно. Поздно…. Опустив руки, она стояла, глядя в его лицо. Бледное маленькое лицо, с которого близкая смерть уже снимала прекрасные детские краски. Ее сердце пронизывали боль и отчаяние, настолько сильные, что не могла устоять на ногах. Темнота подступала к глазам. В сердце словно вонзался раскаленный нож. Она захлебывалась собственными отчаянием и беспомощностью….
Она вспомнила, что так уже было — однажды. Вспомнила совершенно не связанный с этим момент, но так уж устроена человеческая природа — пытаться амортизировать свою боль… Ее память словно ставила амортизирующий барьер из прошлого между тупым отчаянием и ее мозгом…. Это было на втором курсе, когда они проходили курс в анатомичке. В тот день им предстояло анатомировать труп ребенка. Мальчика пяти лет, умершего от врожденного порока сердца. Профессор, который вел курс, предложил ей сделать первый разрез (она была одной из лучших студенток в их группе). Она подошла к столу. Ребенок был как живой. Ей казалось, он спит. Просто спит, его надо немного потрясти за плечо и разбудить… она протянула руку и прикоснулась к его плечу, почувствовал пальцами твердый лед. Профессор удивился:
— Что вы делаете?!
Отчаяние и беспомощность… отчаяние и беспомощность, захватив в вихрь, чуть не сбили с ног, не разорвали ее мозг… отчаяние, чужая боль и беспомощность… Словно впервые в жизни с ее глаз спала пелена и она по — настоящему увидела жестокую неизбежность равнодушной смерти. Зарыдав, она бросилась прочь из морга. Никто не стал ее удерживать. Потом, запершись в женском туалете, она рыдала почти час, рыдала отчаянно, без остановки, словно у нее разорвалось сердце. Это был первый случай на весь институт. Обычно после работы в анатомичке студентки бежали в женский туалет не с рыданиями, а с жестокой рвотой…. На следующий день профессор сказал ей:
— Вы слишком остро воспринимаете чужую боль. Это плохое качество для врача. Иногда врач должен причинять боль, чтобы спасти от еще больших страданий.
Но что она могла сделать, если это были и отчаяние, и беспомощность? И вот теперь отчаяние и беспомощность снова упали на ее мозг, только удесятерились в своем размере.
Мальчик умирал. Она знала это так ясно, как знала свое имя. Он был почти мертв, когда его привезли в больницу. И только современное оборудование реанимации поддерживало в нем тоненькую нить жизни этот час, поддерживало, но все-таки не могло удержать до конца. С лица ребенка оттерли кровь. Но в уголках губ не исчезала алая тяжелая капля. С каждым вздохом, когда в его легкое вонзалось поломанное ребро, эта капля становилась все больше и больше. Он был очень красив, этот малыш с непокорными рыжими вихрами, которые вились из — под больничных проводов, словно протестуя против неизбежной жестокости смерти. И трогательные веснушки на восковой коже были похожи на маленькие погасшие солнца. Боль становилась все больше. Теперь это была боль не беспомощного перед лицом смерти врача, а боль женщины и матери — матери, чей сын спит дома в теплой кроватке. Трехлетний ребенок с травмами, не совместимыми с жизнью! Какие грехи мог так страшно искупать трехлетний малыш?
Внезапно ее мысли приняли другое направление. Она вспомнила холодную констатацию фактов во время осмотра. Черная корка засохшей крови запеклась вокруг губ. Раздвинув губы (чтобы выяснить происхождение этой корки), она с огромным удивлением обнаружила, что у ребенка не хватает двух зубов на нижней челюсти. И эти зубы он не мог выбить при падении! Похоже, зубов не было там давно. Она похолодела: каким образом ребенок трех лет мог потерять два нижних зуба? Дальше — больше. На теле — застарелые синяки. Неправильная форма кисти руки (как после перелома, на который не накладывался гипс). Кровоизлияние в мозг и рванные раны на голове, под волосами. Сломанное ребро, которое врезалось (нет, вмялось!) в легкое. Кровавые раны на спине и какой-то обрыв вдоль позвоночника…. Обрыв… Вернее, разрыв. Не веря себе, она вызвала коллегу их хирургического отделения. Пожилой мужчина лет 60 — ти был в таком шоке, что почти не мог говорить. Но заключение его не вызывало сомнений… Поспешив выдать это страшное заключение, он поторопился сбежать из реанимации, как будто в ней поселилась чума. Когда он выбегал (забыв даже закрыть за собой дверь), глаза его подозрительно слезились. Она стояла у кровати, держа в своих застывших руках крошечную ладошку. Мальчик дышал тяжело. Все реже и реже… он распахнул глаза (удивительные черные глаза, похожие на две оливки) широко — широко, не жмурясь от яркого света ламп… с удивлением сделал круг глазами по комнате. Потом остановился на ней. Влажные детские глаза удивительной красоты. Глаза ангела. В них светилось спокойствие. И какая-то радость. Или не радость….. но это было очень трудно назвать…. Словно то, что он видел, то, что не могла видеть она сделало его старше и мудрее, чем целый мир. Он что-то прошептал. Она наклонилась ближе. Он повторил громко и отчетливо: