[9], живые и мертвые – словно две стороны одной монеты: так безнадежно далеки и в то же время так близки друг другу…»
Я дочитал письмо. Ангела заинтересовало, похоже, не столько само послание, сколько его адресат:
– И где сейчас ваша возлюбленная?
– В подвале здания «Парадайз»…
– Надо же, стало быть, у рая тоже есть подвал? И что она там делает?.. Дайте-ка угадаю. В баре работает?
– Все верно, в баре «Блу берд»[10]. – Я невольно улыбнулся.
– А сколько ей лет?
– Думаю, лет девятнадцать.
– И давно вы с ней знакомы?
– Да целую вечность уже, не меньше!.. По крайней мере, мне так кажется…
На первом же нашем рандеву мы с ней условились: давай-ка посмотрим, кто из нас двоих сумеет причинить другому больше страданий. И потому, например, девушка моя не раз и не два – как можно предположить – отказывалась от идеи написать мне, ибо по собственному опыту прекрасно знала, как тяжело подолгу, втуне ждать писем любимого.
Наше увлечение «игрой в мучителей» привело в итоге к тому, что в один прекрасный вечер, порядком истомившись на парковой скамье в ожидании возлюбленной, я вдруг почувствовал слева в груди резкую боль. После этого неприятные ощущения только усиливались: боль день ото дня все глубже вгоняла в мою грудь свое острое жало.
Я, разумеется, усмотрел единственную причину этого непонятного недуга в слишком глубокой любовной тоске.
О своих романтических муках я никому не рассказывал. Даже своей пассии.
И все же однажды не выдержал и невольно скривился при ней от боли.
– Что с тобой?
– Все в порядке!
– Тогда с чего вдруг такое выражение лица?
– Просто вспомнил мерзкий сон, который привиделся мне сегодня под утро.
– И что же тебе приснилось?
– Что меня съел крокодил.
Было очевидно, что ответ мой девушку не успокоил: она все истолковала по-своему и даже в этой моей секундной гримасе усмотрела, прежде всего, новый повод для мучений.
Я же в полной мере ощутил, что взаимная любовь – это, в сущности, бесконечное истязание друг друга.
И вот – наш последний вечер вдвоем.
Но кто мог знать, чем все обернется? Вечер как вечер – такой же, как все остальные.
А на следующее утро, уже собравшись выйти из дома, я подошел к зеркалу, чтобы повязать галстук, и в этот момент увидел, как мой зеркальный двойник, страшно побледнев, словно подкошенный валится на пол. После этого у меня начался сильнейший жар.
Вскоре я оказался в больнице.
Врач поставил диагноз – острая пневмония. По его словам, мучившая меня до сих пор боль в груди была не чем иным, как предвестницей подступающей болезни.
Я счел его заключения весьма наивными.
Сон не шел.
Температура у меня поднялась почти до сорока, койка нагрелась, точно прокалившийся за день на солнце прибрежный песок.
Я метался в постели, и как лежащего на песчаном берегу человека пропитывают подступающие воды прилива, так меня постепенно пропитывало небытие. Я становился все бледнее и бледнее.
Когда врач приходил ставить уколы, ему помогал отвечавший за меня ангел в белых сестринских одеждах.
Правда, ангел мой только и делал, что совершал одну ошибку за другой, частенько путая подкожные и внутривенные инъекции.
Организм мой был и без того ослаблен, и каждый раз, когда в результате очередного промаха укол делали не так, как следовало, я впадал в состояние коллапса. Пока в нос бил запах ментола, я покидал сферы сознаваемого, стремительно, словно на лифте, погружаясь в чертоги забытья.
Во время одного из таких приступов мне, как будто сквозь туман, привиделось, что отвечающий за меня ангел пытается в спешке влить мне в рот какие-то красные чернила. Я хотел воспротивиться, но ощутил, что сил моих на бунт уже не хватает, и в тот же миг окончательно потерял сознание.
Очнувшись, я постарался убедить себя в том, что увиденное было всего лишь предобморочным бредом. Однако с тех пор меня неотступно преследовало странное ощущение, будто в кровь мою подмешаны чернила.
Со временем меня начали одолевать сомнения: что, если мой ангел – это переодетый в светлые одежды посланник Смерти?
Ведь стоило принять эту мысль, и многое из того, что до сих пор вызывало у меня недоумение, сразу становилось понятным.
Прежде всего, конечно, приступы, которые постоянно провоцировало это создание. Что это, если не dessin[11] – своего рода репетиция моей кончины? И не проступает ли постепенно на моей руке инициал Смерти – искусная татуировка, которую мне незаметно наносят, раз за разом вводя под кожу иглу?
В одну из ночей, не в силах уснуть, я долгое время пребывал на грани сна и яви. Накрытый красной хлопчатобумажной тканью ночник, словно в кошмарном видении, наполнял палату зловещим светом.
Я услышал, как за стеной пронзительно зазвонил телефон. Затем смолк. Вместо его трелей до меня донесся голос ангела: «…Это я… Да, в два часа ночи… В таком случае не стоит ли мне вызвать лифт?.. Понятно… Да, все остальное уже готово».
Разговор завершился.
В соседней комнате послышались шаги – торопливое топанье из угла в угол.
Затем вдруг раздался оглушительный рев, как будто завели мощный двигатель.
В то же мгновение я ощутил, что тело внезапно онемело, словно через меня пропустили электрический разряд.
Я совершенно не сопротивлялся. Что будет, то будет. Успел только пробормотать: «Неужели этим все и заканчивается?.. Если так, то ничего особенного…»
Ангел мой, судя по всему, переживал куда больше, чем я.
Часы пробили два.
Ангел с растерянным видом зашел ко мне в палату, затем, не заботясь о том, чтобы прикрыть за собой дверь, прошел в коридор и далее – на лифтовую площадку.
Он собирался вызвать лифт.
Но похоже, не знал, какую кнопку следует нажать: UP или DOWN.
В конце концов, отринув сомнения, он нажал кнопку DOWN. Но разве нужно было поступить не наоборот?
Как и следовало ожидать, кабина лифта, в которой поднималась Смерть со своими приспешниками, не останавливаясь, пронеслась мимо нашего этажа наверх.
…Все это я прекрасно видел со своей койки через полуотворенную дверь.
До того момента, когда кабина лифта должна была спуститься на наш этаж, оставалось еще какое-то время.
Его хватило, чтобы на мой крик примчался врач и оказал мне первую неотложную помощь.
Так я избежал едва не настигшей меня Смерти.
Ангел по невнимательности столько раз подвергал мою жизнь опасности! И вот теперь очередная ангельская небрежность – в самую последнюю секунду! – спасла меня от встречи с Безносой.
Стало быть, жизнью я обязан моему ангелу – преданному помощнику Смерти.
Мне удалось избежать беды, но одно из моих ребер за это время пришло в полную негодность.
Было решено: чтобы я жил долго и счастливо, загнивающую кость нужно полностью удалить.
Ничего не оставалось, как смириться и постараться пережить эту чудовищную операцию…
– Может быть, взамен вы сотворите мне из этого ребра Еву?.. – говорю я, обращаясь ангелу, что сидит возле моей кровати.
Океанариум
Я искренне убежден: чтобы как можно полнее передать вам необъяснимое очарование парка Асакуса[12], куда уместнее будет вместо тысячи фактов, что я о нем знаю, поведать одну-единственную необыкновенную историю, порожденную праздной игрой моего ума. Рассказ этот, однако, можно повести двумя путями. В поисках необходимых декораций, на фоне которых будет разворачиваться наш сюжет, например здания театра, бара или гостиницы, я могу полностью довериться своему воображению либо же позаимствовать их среди реально существующих объектов. И я лично склоняюсь ко второму варианту. Поскольку на собственном опыте убедился: строгие ограничения – до известной степени – лишь способствуют расцвету той силы, что зовется фантазией.
Итак, позвольте же мне начать рассказ, следуя новейшим веяниям нашего времени, и перенести вас к танцовщицам «Казино фоли», которое постепенно становится одним из самых популярных заведений Шестого квартала[13]. Сказать по правде, я ничего об этих женщинах не знаю. И возможно, в стремлении превратить начатую историю в нечто, действительно на историю похожее, я стану прощать своим выдумкам на их счет известную вздорность, но все же предположу, что подобные домыслы не столько рассердят беззаботных особ, о которых пойдет речь, сколько повеселят их. Я на это надеюсь.
Как, вероятно, большинству из вас известно, вышеупомянутое «Казино фоли» располагается чуть в стороне от синематографического ряда Шестого квартала, возле театра «Мокубакан», из которого беспрерывно звучит бравурная и в тоже время печальная живая музыка, – прямо над океанариумом. Мне всегда казалось, что океанариум – чересчур громкое название для этого места, хотя будем справедливы: я заходил исключительно поздними вечерами и, скорее всего, поэтому никогда не видел, чтобы в заполненных водой емкостях плавали какие-то рыбы. Приглядевшись однажды, я смог рассмотреть в тени камней, там, куда почти не попадают лучи света, несколько рыбок: приклеившись к камням, почти сливаясь с ними по цвету, они как будто спали. За каждой такой рыбкой числилось свое мудреное именование, ни одно из которых в памяти моей не задержалось. По океанариуму проходили толпы людей, направляющихся на второй этаж, в «Казино фоли», но таких, кто специально бы здесь остановился, чтобы посмотреть на рыб и прочих гадов, я не припоминаю.
Когда я, стараясь потише стучать гэта[14]