Он попытался было обойти приятеля и продолжить путь, всё так же неторопливо, с твёрдой решимостью, но не на шутку испуганный Крот преградил ему путь и, присмотревшись повнимательнее, увидел совсем незнакомый взгляд и глаза какого-то другого зверька – встревоженные и бегающие. Ухватив друга за плечи, он втолкнул его обратно в дом и повалил на пол.
Крыс несколько минут отчаянно сопротивлялся, а потом силы словно оставили его, и, вздрагивая, он затих и закрыл глаза. Немного погодя Крот помог ему подняться и сесть в кресло, где он и остался, раздавленный, ушедший в себя. Его сотрясала дрожь, временами переходившая в беззвучные рыдания. Крот поспешил закрыть дверь, запер сумку в ящике шкафа и уселся за стол рядом с другом, ожидая, когда странный приступ пройдёт. Крыс забылся тревожным сном, вздрагивая и бормоча странные и непонятные непосвящённому Кроту слова, но вскоре дыхание его выровнялось, и он по-настоящему глубоко заснул.
Крайне обеспокоенный, Крот на время оставил друга и принялся хлопотать по дому. В гостиную он вернулся, когда начало смеркаться, и застал его на том же месте, но с открытыми глазами, молчаливого и безучастного. Поспешно заглянув приятелю в глаза, Крот, к превеликой радости, увидел, что они очистились и потемнели, опять превратившись в карие. Тогда он уселся и, подбадривая Крыса, попытался узнать, что же с ним случилось.
Бедный зверёк изо всех сил старался объяснить, но как выразить словами то, что было всего лишь намёком? Как передать навязчивые морские голоса, мелодию, что звучит в голове, как пересказать волшебные истории? Сейчас, когда чары развеялись и видения исчезли, он и самому себе не мог объяснить то, что ещё несколько часов назад казалось ему неизбежным и единственно важным. Разумеется, он не смог вразумительно рассказать Кроту, что же произошло с ним в тот день, и это неудивительно.
Впрочем, приятель не переживал по этому поводу: главное – приступ миновал, друг снова здоров, хотя пока ещё потрясён и подавлен. Крыс, казалось, утратил всякий интерес к тому, что раньше составляло его повседневную жизнь, равно как и к тем благам, что сулила смена времени года.
Будто невзначай, с напускным безразличием, Крот перевёл разговор на урожай, сбор которого был сейчас в разгаре, гружённые доверху повозки и лошадей, с трудом их тащивших, растущие стога сена и полную луну, что освещает опустевшие поля, с разбросанными кое-где снопами. Не позабыл он упомянуть краснеющие яблоки, зреющие орехи, а также домашние заготовки: джемы и наливки, – затем плавно добрался до середины зимы с её праздниками и домашним теплом.
По мере того как Крот впадал в лирику, Крыс распрямлялся, оживал, взгляд становился осмысленным.
Заметив, что приятель ему внимает, Крот выскользнул за дверь и вернулся с карандашом и стопкой бумаги. Положив письменные принадлежности другу под лапу, он заметил:
– Что-то ты давно не писал стихов. Может, попробуешь сегодня? Всё лучше, чем то и дело возвращаться к случившемуся.
Крыс устало отодвинул бумагу, но Крот, хорошо знавший приятеля, не собирался сдаваться. Он незаметно вышел из комнаты, а когда заглянул туда вновь, Крыс был поглощён делом: то грыз кончик карандаша, то что-то царапал на бумаге. По правде сказать, Крот испугался, как бы он и вовсе не сгрыз карандаш, но с радостью осознал, что друг возвращается в реальный мир.
Глава 10Дальнейшие приключения жаба
Вход в дупло был обращён на восток, поэтому рано утром Жаб проснулся ни свет ни заря сразу по двум причинам: прямо в глаза ему светило солнце и страшно замёрзли лапы, из-за чего приснилось, будто холодной зимней ночью он лежит дома в постели, в своей красивой спальне с тюдоровскими[13] окнами, но без одеяла. Оно будто бы, ворча и возмущаясь, что не в силах выносить холод, убежало вниз, на кухню, греться. Жабу пришлось встать и босиком отправиться за ним следом по холодному каменному коридору, призывая одеяло к благоразумию. Возможно, он встал бы ещё раньше, если бы солома на каменных тюремных плитах не стёрла из его памяти ощущение уюта и тепла от одеяла, натянутого до подбородка.
Жаб уселся, протёр глаза, попытался согреть замёрзшие лапы и стал соображать, где находится. Не увидев знакомой каменной стены и маленького зарешёченного окошка, с замиранием сердца он вспомнил побег, паровоз, погоню и осознал, что наконец-то свободен!
Свобода! Да это лучше пятидесяти одеял! При мысли, что весь мир с нетерпением ждёт его триумфального возвращения и готов ему служить, им восхищаться, искать его общества, как это было в старые добрые времена, до того как с ним случилось несчастье, Жаб моментально согрелся. Он отряхнулся, смахнул сухие листья с головы и, выбравшись из дупла, бодро шагнул навстречу ласковому утреннему солнышку, замёрзший, но уверенный в себе, голодный, но не потерявший надежду. Все ужасы вчерашнего дня отступили после отдыха и сна, под ободряющими лучами солнца.
Этим ранним летним утром весь мир принадлежал ему. Лес, через который он шёл, казался тихим и безлюдным, зелёные поля за деревьями будто бы только и ждали его распоряжений, а одинокая дорога, к которой он вышел, словно бездомный пёс жалась к нему. Но Жабу сейчас нужно было существо, которое умело бы говорить и объяснило, куда идти. Очень приятно, конечно, шагать куда глаза глядят, когда у тебя легко на сердце, нет никаких забот, зато есть деньги в кармане и никто не рыщет по округе, чтобы схватить тебя и опять бросить в тюрьму. Практичный Жаб чувствовал беспокойство и готов был пинать дорогу за её беспомощное молчание, тогда когда каждая минута была на счету.
Вскоре к неразговорчивой сельской дороге присоединился робкий младший братишка в лице ручейка и, взяв её за руку, доверчиво засеменил сбоку, также, впрочем, не склонный разговаривать с незнакомцами.
«Да ну их! – с досадой подумал Жаб. – Одно по крайней мере понятно: они откуда-то идут и куда-то направляются. С этим уж не поспоришь!» И он терпеливо продолжил свой путь, теперь уже по берегу ручья.
Вскоре вдали показалась одинокая лошадь, что брела в глубокой задумчивости. От постромок, прилаженных к её хомуту, тянулся буксирный трос, который то натягивался, то провисал до самой воды при каждом её шаге. И с его дальнего конца падали сверкающие капли.
Жаб понял, что лошадь тянет какой-то груз, и стал ждать, кого же посылает ему судьба.
Неспешно рассекая гладкую поверхность воды тупым носом, через некоторое время из-за излучины показалась баржа, а затем её ярко раскрашенный борт поравнялся с дорогой. Единственным обитателем судна оказалась дородная дама в льняной панаме с румпелем в загорелой руке.
– Доброе утро, мадам, – приветствовала она Жаба, когда они поравнялись.
– Да, утро доброе, мадам, – вежливо отозвался Жаб, стараясь шагать вровень с баржей, и тут слова полились из него как из рога изобилия: – Доброе-то доброе, да только не для тех, кто в такой беде, как я. Моя дочь, замужняя, прислала письмо с просьбой приехать как можно скорее, вот я и бросилась в путь, не зная, что там могло случиться, но опасаясь самого худшего, как вы, должно быть, понимаете, если у вас есть дети, оставив свои дела, а надо сказать, я занимаюсь стиркой и глажкой, чтоб вы знали, мадам, кинув малолетних детей на произвол судьбы, а таких сорванцов, как они, только поискать, мадам. По дороге меня обокрали, я сбилась с пути, что так прямо и не знаю, как теперь быть!
– А где живёт ваша дочь? – участливо спросила незнакомка.
– Возле реки, мадам, неподалёку от красивого дома, который все называют Жаб-холлом. Может, слышали о нём?
– Жаб-холл? Да я ведь туда и направляюсь, – обрадовалась женщина. – Эта речушка через несколько миль отсюда впадает в реку чуть повыше Жаб-холла, а оттуда до него рукой подать. Залезайте на баржу, и я вас подвезу.
Она подвела баржу к берегу, и Жаб, рассыпаясь в благодарностях, легко прыгнул на борт и, довольный, подумал: «Вот повезло так повезло! Опять всех перехитрил умный Жаб!»
– Так вы, стало быть, прачка, мадам, – вежливо поинтересовалась дама, когда они отплыли. – Хорошее дело, должна заметить, не сочтите за бестактность.
– У меня лучшая прачечная в стране! – беспечно отозвался Жаб, сев на любимого конька. – Все благородные особы приходят ко мне, да и не пойдут они никуда больше, хоть ты им приплати! Видите ли, я знаю своё дело от и до и вкладываю в него всю душу. Стирка, глажение, крахмаление, упаковка – всем этим я занимаюсь собственноручно.
– Но вы же не можете всё делать сами, мадам!
– Конечно, нет. Лично я обслуживаю только самых знатных клиентов, а так у меня постоянно работают девушки, двадцать или около того. – Жаб уже не мог остановиться. – Но вы же знаете современных девиц, мадам! Вульгарные маленькие бесстыдницы!
– Совершенно с вами согласна! – горячо отозвалась дама. – Вы правы: их нужно вовремя ставить на место, этих лентяек! А вам нравится стирать?
– Обожаю! Просто жить без этого не могу. Это же такое счастье – опустить лапы в корыто с бельём, в мыльную пену. Одно удовольствие! Настоящее удовольствие, уверяю вас, мадам!
– Как же мне повезло, что я вас встретила! – обрадовалась дама. – Нас с вами просто судьба свела!
– Что вы имеете в виду? – несколько встревожился Жаб.
– Взгляните на меня: как и вы, я тоже стираю. Хотя люблю или нет, не важно – мне всё равно приходится этим заниматься, как и другой домашней работой, но у меня нет ни минуты, чтобы заняться своими делами, потому что мой муж постоянно увиливает от своих обязанностей и бросает баржу на меня. Вот и сейчас ему положено быть здесь, чтобы править баржей или вести лошадь, но вместо всего этого он отправился с собакой на охоту в надежде добыть к обеду кролика, пообещав встретить меня у следующего шлюза. Наверняка забудет, как всегда. Ну и когда, скажите на милость, мне заниматься стиркой?
– Да не думайте вы о стирке! – отмахнулся Жаб, пытаясь сменить тему разговора. – Поговорим лучше о кролике, жирненьком таком, молодом кролике. У вас есть лук?