Выйдя из дома, он задумался. Товарищи далеко, посоветоваться не с кем.
– Нет, лучше не рисковать, – решил он после некоторого раздумья. – Жаб всегда был чрезмерно впечатлителен, но разговоры про священника – это уж чересчур. Если всё в норме, доктор его поругает и ободрит – значит, уже не зря. Пожалуй, сбегаю и поскорее вернусь.
И с сей разумною мыслью Крыс побежал к деревне.
Едва лишь дверь закрылась, Жаб легко спрыгнул с кровати, подскочил к окну, подождал, пока Крыс скроется из виду, и, посмеиваясь, натянул лучший костюм из тех, что висели в шкафу. Потом он выдвинул ящик туалетного столика, набил карманы деньгами, связал вместе несколько простыней, один конец самодельной верёвки привязал к раме великолепного готического окна, которое придавало столь необычный вид его спальне, выбрался на карниз, соскользнул по верёвке на землю и, весело насвистывая, припустил в противоположную сторону.
Во время обеда Крыс, мягко говоря, был подавлен, когда ему пришлось выложить Кроту с Барсуком жалкую, неубедительную историю. Едкие, чтобы не сказать жестокие, реплики Барсука не стоит цитировать. Но горше всего стало Крысу, когда даже Крот, оправдывавший его сколько было возможно, не выдержал и заявил:
– Ну и дурака же ты свалял, Крысик! Но Жаб-то, смотри, каков!
– Ведь как придуривался, – вздохнул убитый Крыс.
– А в дураках оказался ты, – безжалостно отрезал Барсук. – Впрочем, разговорами делу не поможешь. На некоторое время теперь он вне нашей досягаемости. Хуже всего, что в упоении от своего так называемого ума он может сотворить любую глупость. Одно утешение, что мы теперь свободны и можем не тратить время на бессмысленные дежурства. И всё-таки нам пока лучше оставаться в Жабсфорде. Его же могут доставить в любой момент на носилках или в сопровождении полиции.
Так говорил Барсук, не зная, что им готовит будущее и сколько воды (и какой бурной воды!) утечёт, прежде чем Жаб вернётся домой.
Тем временем неунывающий Жаб быстро шёл по шоссе. Сначала, чтобы сбить с толку погоню, окольными тропами, потом несколько раз сменил направление, срезал напрямик по полям и, видя, что его на этот раз не поймают, стал приплясывать на ходу. Солнце ему улыбалось, и сама природа подпевала хвастливой песне, которая так и звенела в его тщеславном сердце. Широко ухмыляясь, он думал: классно сработано! Разум восстал против грубой силы и, разумеется, победил. «Бедный Крысик! Достанется ему от Барсука! Хороший он парень, этот Крыс, но не хватает ему образования и культуры. Как-нибудь им займусь, посмотрим, что из него можно сделать».
Полный самодовольства, он шагал, задрав нос до небес, и, подойдя к городу, увидел в переулке вывеску «Красный лев». Тут он вспомнил, что ушёл без завтрака и почувствовал, что после долгой прогулки изрядно проголодался. Он вошёл в гостиницу, заказал лучший завтрак, какой ему могли там подать, и сел за столик.
Он уже почти насытился, когда слишком знакомый звук раздался на улице, заставил его подпрыгнуть на месте и бросил в дрожь. Би-бип! Всё ближе, ближе – автомобиль свернул во двор гостиницы и остановился. Не в силах справиться с волнением, Жаб вцепился в кресло. Весело и многословно переживая утренние приключения, воздавая хвалу мощной машине, в ресторан вошла проголодавшаяся компания. Весь обратившись в слух, Жаб слушал, слушал и – не выдержал. Он расплатился у стойки, вышел из зала и затем, как бы гуляя, направился во двор: не будет же ничего плохого, если он просто взглянет!
Автомобиль стоял посреди двора. Рядом никого не было: все ушли обедать. Жаб медленно обошёл вокруг, критически вглядываясь и нерешительно подходя ближе.
Интересно, подумал он, как у него с зажиганием?
В следующий момент, едва ли даже сознавая, что делает, он взялся за ключ и повернул его. Но едва он услышал знакомый рокот, прежняя страсть проснулась и овладела его душой, телом и сознанием. Словно во сне, он смутно понял, что сидит на месте шофёра, словно во сне, взялся за рычаг, развернул машину, проехал под аркой, и, как во сне, понятия о том, что такое хорошо и что такое плохо, равно как и представление о неизбежной расплате, оказались размытыми в туманной дали. Он увеличил скорость, и, когда автомобиль, проглотив улицу, вырвался на простор, Жаб сознавал одно, и только одно: он снова стал собой. Жаб в прежней красе, Жаб в прежней силе, Жаб необоримый, Жаб – сокрушитель законов, Повелитель Пустынных Дорог, у которого никто не смеет встать на пути, иначе дерзкого ждут гибель и вечная ночь, – вот кто сидел за рулём похищенного автомобиля. Он пел, и ревущий мотор подпевал ему ровным гулом. Миля за милей оставались позади, он мчался, не ведая куда, следуя слепому инстинкту, ловя свой звёздный час и не заботясь о последствиях.
– Собственно говоря, – бодро заметил председатель административной комиссии по делам о незначительных правонарушениях, – в этом предельно ясном случае я вижу только одну проблему: изыскать сидящему перед нами закоренелому преступнику и неисправимому негодяю достаточно суровое наказание. Итак, на основании неоспоримых свидетельских показаний он признан виновным, во-первых, в похищении дорогостоящего автомобиля, во-вторых, в нарушении всех мыслимых правил дорожного движения и, в-третьих, в неслыханном оскорблении дорожной полиции. Господин секретарь, проинформируйте нас, пожалуйста, о самых суровых наказаниях за перечисленные преступления. Смягчающие обстоятельства можно не упоминать, ибо таковых не имеется.
Секретарь почесал нос кончиком пера.
– Многие могут решить, – начал он, – что наиболее злостным преступлением является кража, и это так. Но оскорбление полиции карается гораздо строже, и это правильно. Допустим, за воровство будет начислено двенадцать месяцев, это не очень много; за нарушение правил дорожного движения добавим ещё три года, это не слишком строго; и пятнадцать лет за оскорбления, нанесённые полицейским при исполнении ими своих обязанностей, – чудовищные оскорбления, даже если поверить одной десятой того, что мы слышали от свидетелей. А так как я лично никогда не верю более чем одной десятой услышанного, то, просуммировав должным образом, мы получаем девятнадцать лет…
– Замечательно! – перебил председатель.
– …которые легко округляются до двадцати, в результате чего и получается как раз то, что надо.
– Великолепно! – воскликнул председатель. – Подсудимый, встаньте! На этот раз вы получите двадцать лет, но имейте в виду, что в следующий раз, в чём бы вы ни провинились перед законом, ни на какое снисхождение не надейтесь.
Тотчас неумолимая стража набросилась на бедного Жаба и, невзирая на отчаянные вопли протеста, его заковали в кандалы и поволокли из зала суда.
Через рыночную площадь, где легкомысленные обыватели, готовые помочь тем, кого ловят, но беспощадные к тем, кого поймали, забросали его насмешками, издёвками и гнильём; мимо улюлюкавших школьников, чьи ангельские мордашки засветились от радости при виде взрослого джентльмена, которого «Смотрите, смотрите! Сцапали!»; на гулкий подъёмный мост, под острыми пиками поднятой решётки, под тяжкие своды каменного замка, древние башни которого вонзались в серое небо; мимо часовых, кашлявших с угрожающим сарказмом, ибо только так могли они, находясь на посту, выразить отвращение и ненависть к преступлению; мимо ухмылявшейся солдатни, в тесных караульнях проводившей время между дежурствами; вверх по стёртым ступеням винтовых лестниц, мимо закованных в латы рыцарей, бросавших грозные взгляды из-под забрала; по переходам и галереям, где свирепые псы рвались с привязи и когтили воздух в усилии дотянуться до него; мимо замшелых стражников, которые, прислонив алебарды к стене, зевали над кружками чёрного эля; дальше, дальше, мимо камеры пыток, мимо выхода на эшафот – и, наконец, перевели дух у входа в мрачный каземат в самой глубине крепости. Там, покручивая на пальце связку огромных ключей, сидел старик надзиратель.
– Кр-ровь Господня! – прорычал сержант полиции, сняв шлем и отирая пот со лба. – Очнись от дрём, вояка! Мною доставлен к тебе сей скверный Жаб, злодей лукавый и строптивый. Наблюдай же, и стереги его неусыпно, и знай, старик, что ты за него головой отвечаешь. А не сумеешь обуздать его – то горе твоим сединам и провалиться вам обоим в Тьму Преисподнюю!
Тюремщик угрюмо кивнул и старческой иссохшей рукой взял узника за плечо. Заскрежетал в замке ржавый ключ, и бедный несчастный Жаб оказался ввергнут в самую мрачную камеру самой неприступной тюрьмы, сооружённой много веков назад в самом сердце доброй старой Англии.
7. Свирель на рассвете
В прибрежных кустах насвистывала пеночка. Солнце село, но небо ещё льнуло к западу, играя снопами лучей, которые померкший день бросал через грань заката. Запёкшаяся корка сухой жары таяла и растворялась при лёгком прикосновении прохладных пальцев ночи. Не в силах отдышаться после жгучего дня, Крот лёг на лавку и стал ждать приятеля. Он провёл день у реки, а Крыс с самого утра ушёл к Выдру. Когда Крот вернулся, дом был пуст и тёмен. Крыс, видимо, засиделся у старого друга. Было ещё слишком жарко, чтобы влезать в нору. Крот растянулся на свежей охапке сена, заново перебрал в памяти события дня и пришёл к выводу, что день не зря прожит. Вскоре из густой травы послышались лёгкие шаги Крыса.
– О сладостная прохлада, – устремив на реку рассеянный взгляд, сказал Крыс, умолк и задумался.
Немного погодя Крот спросил:
– Остался у них ужинать?
– Пришлось, – сказал Крыс. – Они и слышать не хотели, чтоб я ушёл. Ты ведь знаешь их доброту. Всё время старались занять меня, а я всё время чувствовал себя лишним. На самом деле им было не до меня, хоть они этого и не показывали. Знаешь, Крот, боюсь, что там дело плохо. Маленький Портли опять исчез, а ты знаешь, как его родители любят.
– Опять исчез малыш? – переспросил Крот. – Ну и пусть, что здесь такого страшного? Он же всегда то убегает, то пропадает, то появляется, с ним вечно хлопот полон рот, но ни разу ничего серьёзного не случилось. Здесь его все знают и любят, как, впрочем, и самого Выдра. Наверняка его кто-нибудь найдёт и доставит домой в целости и сохранности. И мы с тобой сколько раз на него натыкались вдали от дома, весёлого и всегда занятого своим делом!