И Крыс с восторженным возгласом побежал к ещё дремлющему Портли.
Но погружённый в раздумье Крот застыл на месте. Так, пробудившись от волшебного сновидения, мы силимся вернуться туда, но уловить ничего не можем, кроме смутного ощущения счастья, такого счастья!.. Но и оно уходит, уступая место холодной действительности, и не дано нам повторить то, о чём мы не смогли даже вспомнить.
Крот постоял, покачал головой, горько вздохнул и подошёл к Крысу. Портли проснулся с весёлым писком, а увидев друзей своего отца, которые так часто и весело играли с ним, завизжал от радости. Но тут же его мордочка вытянулась, и, нетерпеливо подвывая, он стал бегать по кругу, ища что-то. Портли бегал и бегал по всему острову, пристально и напряжённо всматриваясь, принюхиваясь и не находя чего-то очень и очень нужного, и наконец сел и безутешно расплакался. Крот подбежал, чтобы успокоить его, но Крыс, стоя поодаль, никак не мог оторвать глаз от странных отпечатков чьих-то копыт на траве.
– Здесь кто-то… большой… побывал, – медленно и задумчиво молвил он и остался стоять, пытаясь понять что-то, не понимая сам – что.
– Пойдём, Крыс! – окликнул его Крот. – Вспомни, что бедный Выдр так и сидит у переправы!
Портли скоро утешился. Ему пообещали покататься по реке в большой лодке мистера Крыса. Друзья снесли его в лодку, устроили понадёжней и взяли вёсла. Солнце заливало их потоками жаркого света, птицы распевали вовсю, а цветы улыбчиво кивали им с крутых берегов, но были как будто менее пышными и яркими, чем те, что они видели где-то совсем недавно, но где?..
Войдя обратно в главное русло реки, они двинулись вверх по течению, туда, где Выдр нёс свою одинокую вахту. Приблизившись к старому броду, Крот причалил. Они высадили Портли на берег, показали, куда идти, и, наградив на прощание шутливым шлепком, отплыли. Малыш важно заковылял по тропинке. Потом его мордочка вдруг насторожилась, он испустил радостный вопль и поскакал неуклюжим галопом. Они ещё видели, как, услыхав этот вопль, Выдр напрягся и с изумлённым радостным криком выпрыгнул прямо с отмели на тропинку. Тогда Крот сильным гребком развернул лодку, течение подхватило и понесло их вниз. Ночные странствия кончились благополучно.
– Я чувствую странную усталость, Крыс, – молвил Крот, отпуская вёсла. – Ты скажешь, что мы не спали всю ночь, но это не то. Мы летом часто по ночам не спим. Нет, я чувствую себя так, как если бы с нами недавно случилось что-то странное, даже страшное, и вот оно кончилось. Но ничего же ведь с нами не было!
– Или что-то небывалое, чудесное, замечательное, – вытягиваясь и закрывая глаза, подхватил Крыс. – Я тоже устал, очень устал, Крот, но не телесно. Хорошо, что река сама принесла нас к дому. И до чего хорошо, когда солнце греет!.. Слушай! Ты слышишь, как поёт ветер в тростниках?
– Как будто музыка, дальняя-дальняя музыка, – сонно кивнул Крот.
– Да, да, музыка, – мечтательно говорил Крыс, – тихая лёгкая музыка не умолкает, то переходит в песню, то льётся без слов, я то и дело слышу эти слова, а потом снова мелодию, потом шорох ветра в камышах…
– У тебя лучше слух, – печально откликнулся Крот. – Я слов не разбираю.
– Сейчас они снова зазвучат, и я помогу тебе. – Крыс по-прежнему не открывал глаз. – Вот они появляются, слабые, но отчётливые:
Узнав про беду, я на помощь приду,
Но чтобы в сердцах у вас
Страхи не жили, –
О чудной силе
Забудете вы тотчас!
И тростники подхватили:
Уберу силок, чтоб в него зверёк
Не попал, но о том, как спас
Вас на опушке
Я из ловушки, –
Забудете вы тотчас!
И всё замирает в шелесте. А вот опять:
И того, кто мал, от семьи отстал,
Я в лесу находил не раз.
С ним до рассвета
Был, но про это –
Он забывал тотчас!
– Ближе, ближе к тростникам держи, Крот! Трудно уловить, слабеет с каждой минутой. Ближе, Крот, ближе! Нет, всё бесполезно. Растаяла песня в шёпоте речных трав.
– Но что за слова такие странные! – удивлённо сказал Крот.
– Не знаю, – ответил Крыс, – не знаю, что они значат. Я просто пересказал тебе то, что слышал. А! Вот они слышны, и теперь чётко, ясно. Теперь наконец всё слышно. Ах, что за песня! Простая, светлая, чистая!..
Разморясь на пригреве, Крот терпеливо ждал:
– Так что же слова, Крыс?
Ответа не последовало. Крот посмотрел и понял: со счастливой улыбкой, всё ещё к чему-то прислушиваясь, усталый Крыс крепко спал.
8. Приключения мистера Жаба
Осознав, что он на самом деле в темнице, замурован и выхода нет, Жаб погрузился в чёрную, бездонную тоску. Мрачный лабиринт средневековой крепости отрезал его от вольных полей и дорог, отличных гладких шоссе, где он ещё недавно был счастлив и весел, где он не знал ни забот, ни трудов, ни скуки. Он распростёрся на осклизлом полу и зарыдал.
«Всему, всему конец, – думал он. – Нет больше великолепного, блестящего Жаба. Неукротимый, щедрый, ослепительный Жаб! Никто больше не взглянет на тебя с восторгом и уважением. Жизнь кончена. Стоит ли говорить и вспоминать о нём, безжалостно, но абсолютно справедливо наказанном за наглое воровство, за глупое нахальство, за потрясающую попросту тупость! Ну зачем было мне оскорблять столько тупых краснорожих полисменов разом?! – Он захлебнулся рыданиями. – Глупец я, глупец, томиться мне теперь здесь до тех пор, пока не изгладится моё имя из памяти всех, кто в былые дни гордился знакомством со мною. О старый, мудрый Барсук, – мысленно восклицал он, – о рассудительный Крыс и добрый Крот! Сколь глубоки ваши проницательные суждения о мире и людях! О я, несчастнейший Жаб на свете!»
В таких причитаниях он проводил дни и ночи, отказываясь от еды и затыкая уши, когда тюремщик намекал ему, что и в тюрьме можно неплохо устроиться, если не скупиться. В том же, что карманы узника не пусты, тюремщик не сомневался.
У тюремщика была дочь, девица миловидная и добронравная, помогавшая отцу в его многотрудных обязанностях. Названная девица очень любила животных. У неё была канарейка, чьё назойливое пение смущало послеобеденный сон узников. Днём клетка висела на гвозде, вбитом в кирпичную стену, а ночью стояла на столе, накрытая тюремным одеялом. Кроме того, под покровительством девицы жили несколько мышей-пеструшек и белка, безостановочно крутившаяся в своём колесе. Видя, как мучается Жаб, девица не выдержала и сказала отцу:
– Папа! Я не могу спокойно смотреть на этого беднягу. Он уже так исхудал, что может спрятаться за древком копья. Позволь мне попробовать ободрить его. Ты же знаешь, как я люблю животных! Я буду кормить его из рук и скрашивать его одиночество.
Отец ответил, что она может делать всё, что ей заблагорассудится, а он капризами и причудами своего пленника сыт по горло.
В тот же день девица постучалась в дверь камеры, в которой томился Жаб, и заявила с наигранной бодростью:
– Ну, Жаб, хватит кукситься! Сядь, вытри глаза и будь умницей. Посмотри-ка, что я тебе на обед принесла – не из общей кухни, сама готовила!
На подносе в закрытых судках что-то бурлило и булькало, наполняя камеру дивным ароматом. Нежный запах тушёной капусты защекотал Жабу ноздри, и он, ещё не оторвавшись от каменного пола, вдруг подумал, что жизнь, может быть, не так уж темна и безотрадна… Но тут же вновь зарыдал, заколотил ногами об пол и кушанья отпихнул. Благоразумная девица не настаивала. Она всё забрала и вышла в коридор, но запах тушёной капусты, естественно, остался в воздухе. В промежутках между рыданиями Жаб волей-неволей вдыхал его, и в голове у него начали блуждать мысли, плохо совместимые с его горестным положением: о светской жизни, и о поэзии, и о делах, ещё (кому?!) предстоящих; о широких лугах и вольных пастбищах, прокалённых солнцем и ветром, об отцветающих фруктовых садах, об огородных грядках; и совсем неожиданно перед ним предстал видением облепленный пчёлами душистый стебель львиного зева! После чего осталось только вообразить, как постукивают тарелки, когда их ставят на стол, и как скрипят стулья, когда в большом парадном зале Жабсфорда гости придвигаются ближе к столу. Тяжёлая атмосфера тюремной камеры начала разрежаться. Жаб вспомнил о друзьях, которые наверняка сумеют что-нибудь предпринять, и об адвокатах, которые только и ждут, чтобы броситься на его защиту (эх, надо было сразу нанять полдюжины!). Когда же он наконец сообразил, что нет никаких проблем, перед которыми спасовали бы его острый ум и искромётная находчивость, надо лишь приступить к этим проблемам всерьёз, – стоило ему подумать об этом, как он подпрыгнул и на его морде снова расплылась широчайшая самодовольная улыбка.
Часа через два девица принесла поднос снова. На подносе была чашка крепкого чая, рядом на блюдечке лежали ломтики хорошо поджаренного хлеба. Сквозь поры каждого ломтика, как мёд сквозь соты, сочилось жёлтое масло. Аромат жареного хлеба буквально воззвал к Жабу, и зов этот не остался безответным. Дух жареного хлеба сумел в одно мгновение вызвать в нём живые образы жаркой кухни, где морозным утром готовится сытный завтрак, уютного очага, возле которого хорошо греться зимним вечером, когда дневные труды кончены и можно вытянуть ноги у огня, а рядом урчит кот и возится сонная канарейка. Жаб сел к столу, залпом выпил горячий чай и, не успев закрыть рта, стал рассказывать, в каком роскошном доме он жил, какой важной персоной был, какие славные дела совершал и какое множество преданных друзей не мыслили жизни без него.
Поняв, что эти рассказы бодрят его не хуже крепкого чая, дочь тюремщика тоже села и изобразила на своём лице живое внимание.
– Расскажи ещё о Жабсфорде, – сказала она. – Название уж очень красивое.
Напыжившись, Жаб начал так:
– Жабсфорд – уникальное в своём роде сооружение, типичное родовое поместье английской аристократии. Построен в четырнадцатом веке, оборудован всеми современными удобствами. Новейшей системы канализация, пять минут ходьбы до церкви, почты и площадок для игры в гольф. Легко приспосабливается для…