сейчас думать о зимних квартирах? Это же смешно!
– Ну да, наверное, – смущённо объясняли ему полевые мыши, – но ведь лучше всё делать заранее, правда? Мы непременно должны всё приготовить и вывезти раньше, чем на полях застрекочут эти ужасные машины. Кроме того, с жильём сейчас туго, и кто промедлит, может остаться ни с чем, а в те квартиры, что снимешь, прежде чем въезжать, придётся вложить массу затрат и усилий. Конечно, сейчас ещё рано, но и мы только-только начинаем работу.
– Да бросьте свою работу, – говорил Крыс. – День чудесный, пойдём пробежимся по лугу, или устроим пикник в лесу, или ещё придумаем что-нибудь.
– Нет, знаешь что, – не сегодня, – торопливо отвечала полевая мышь. – В другой раз, когда я окажусь посвободнее…
С презрительным фырканьем Крыс поворачивался к ней спиной и, зацепившись за тюк, кубарем летел наземь.
– Если бы кое-кто ходил аккуратно и глядел под ноги, – сухо замечала полевая мышь, – то кое-кто бы не ушибался и не мешал другим. И не фыркай, Крыс! Сядь, лучше посиди в холодке, а мы тут за час-два управимся и поговорим обо всём спокойно.
– Я вижу, как вы управитесь! Вам тут до самого Рождества не управиться, – ворчал раздражённо Крыс и возвращался к своей надёжной, верной реке, которая никуда не собиралась и никогда не переезжала на зимние квартиры.
В прибрежном ивняке он увидал ласточку. К ней вскоре подсели вторая и третья. Завязалась негромкая оживлённая беседа. Крыс подошёл ближе:
– Как, уже? Куда вы торопитесь, ведь это смешно!
– Ах нет, мы ещё не улетаем, – ответила первая ласточка. – Мы обсуждаем планы, готовимся. Надо решить, как мы полетим в этом году, где будем делать привалы, и вообще, это же половина удовольствия!
– Удовольствия? Вот что мне непонятно, – сказал Крыс. – Если уж вам приходится улетать отсюда, бросать родные места, друзей, которые будут скучать без вас, уютные домики, едва-едва обжитые вами, – нет, я понимаю, пробьёт час, и вы храбро двинетесь навстречу невзгодам, бурям и прочим неприятностям. Вы даже сумеете притвориться, что всё это вам почти не в тягость, но говорить об этом, переживать всё заранее, когда ещё можно жить и ни о чём не думать…
– Конечно, не понимаешь, – чирикнула вторая ласточка. – Сперва оно поселяется внутри нас, это сладкое беспокойство. Потом, как голуби в голубятню, слетаются к нам воспоминания. Они будоражат сны, тревожат нас днём, когда мы кружимся и щебечем. Не терпится расспросить друг друга, сравнить и увериться, что все прошлогодние истории были на самом деле, и постепенно всплывают звуки, названия, запахи – другая, давно забытая жизнь снова зовёт нас.
– А если на этот раз вам остаться, – искренне предложил Крыс. – Мы постарались бы сделать всё, чтобы вы чувствовали себя как дома. Вы даже не представляете себе, как здесь хорошо.
– Как-то раз я пробовала остаться, – заговорила третья ласточка. – Я так полюбила эти места, что однажды, когда пришло время отлёта, я спряталась и все улетели без меня. Несколько недель всё шло хорошо, но потом! Пасмурные, заиндевевшие дни, нескончаемо длинные ночи, в воздухе туманная изморось, и над огромными пустыми полями ни одного насекомого! Нет, в этом ничего хорошего не было. Моё мужество надломилось, и в одну холодную буревую ночь я навострила крылья, держась подальше от моря, чтобы не попасть в шторм. Наперекор метелям пробилась я через хребты больших гор, и это было ох как нелегко. Но мне никогда не забыть, как жарко солнце брызнуло на меня золотым лучом, когда я помчалась вниз, к голубому озеру. А восхитительный вкус первой жирной мошки, попавшейся мне на пути! Тотчас прошлое представилось дурным сном, а будущее сплошным праздником, и, двигаясь на юг, я влетала в будущее лениво, медленно, задерживалась везде, где мне нравилось, но никогда не отклонялась от верного курса. Нет, мне хватило; с тех пор я и подумать не смею о том, чтобы нарушить наши правила.
– На Юг, на Юг, – мечтательно защебетали её подруги. – Вы помните Юг, его цветы, ароматы, краски, лучистый свежий воздух? А помните… – И, позабыв про Крыса, они снова пустились в нескончаемые воспоминания.
Крыс слушал с горящим сердцем. В его груди тоже была потаённая, до времени дремлющая струна. Сейчас её пробудило негромкое чириканье влюблённых в Юг птичек; с какою бы силой его обожгло живое солнце Юга или один вдох южного ветра! Сглотнув слюну, Крыс на мгновение зажмурился, а когда открыл глаза, река показалась ему почти свинцовой, а поля серыми и бесцветными. Но он тотчас же устыдился своего невольного предательства и ревниво спросил:
– Зачем же вы тогда возвращаетесь? Что вам здесь нужно, в унылой, скучной стране?
– А ты думаешь, – спросила первая ласточка, – что, когда приходит время, для нас не звучит другой зов? Нас преследуют видения и картины сочных луговых трав, фруктовых садов, туманной дымкой курящихся на рассвете, гладких прудов с тучами насекомых над ними, стад на пастбищах, сенокоса и деревень, толпящихся вокруг Дома Звонких Колоколов.
– По-твоему, – вмешалась вторая, – никто, кроме вас, не ждёт с нетерпением, когда же подаст свой голос кукушка в лесу?
– В положенный срок, – чирикнула третья, – мы взовьёмся в воздух и полетим к кувшинкам, качающимся на ручьях и реках милой Англии. Но сейчас всё это, правда, скучно, в нашей крови поёт иная музыка.
И они вновь завели разговор о лиловых морях, песках, потемневших под жгучим солнцем, и каменных стенах, чьи трещины дают приют юрким ящерицам.
Чувствуя себя лишним, Крыс отошёл и, не зная, куда пойти, забрался на вершину холма, лёг и устремил взгляд к югу, в сторону ближних холмов, служивших ему границей мира, Геркулесовыми столбами его полей. Раньше для него за холмами ничего не было, но сегодня, когда в его сердце пела тревога и небо над ним дышало не последним летним зноем, а новыми надеждами, когда он познал над собой власть Неведомого, – сегодня ближние склоны холмов заволокла пелена скуки.
На дальних же раскинулась яркая шумная панорама, отчётливая перед его внутренним взором. Какие там были моря! Бурные, зелёные, штормовые! Как залиты солнцем белые виллы на берегах под сенью оливковых рощ! В уютных гаванях толпились стройные клиперы, гружённые пряностями с пурпурных островов, прихотливо разбросанных в пламенеющих водах… Он встал и снова пошёл к реке, но передумал и лёг у края дороги. Лёжа там в пыльной траве, он смотрел на гладкую ленту шоссе и думал о чудесном мире, в который оно ведёт, о храбрых путешественниках и приключениях, ждущих их там где-то… далеко!
Послышались шаги. Краем глаза Крыс увидел путника и искоса оглядел его. То был другой Крыс, покрытый с ног до головы дорожной пылью. Подойдя ближе, путник поклонился с иноземной учтивостью, поколебался, свернул с шоссе и сел рядом. У него был усталый вид, и Водяной Крыс не стал приставать с расспросами. Он не хотел докучать гостю. Он знал, как важно порой посидеть рядом молча, расслабившись, не думая ни о чём.
Путник был худ, с острой мордой, сутулыми плечами и длинными тонкими лапами. У глаз лучились морщины, в ушах висели маленькие золотые серёжки. Плотная шерстяная куртка и видавшие виды бриджи в заплатах и пятнах, когда-то синие, вылиняли и потеряли цвет. Все его скромные пожитки были увязаны в синий платок.
Помолчав, путник вздохнул, втянул носом воздух.
– Тёплым клевером пахнет ветер, – молвил он, – травой и коровами. Коровы срывают пучки травы, сопят и отфыркиваются. Где-то жнейка трещит, за лесом трубы дымят. Наверное, поблизости есть река: слышно скрипучее кряканье лысухи, и ты, судя по твоему сложению, моряк пресноводный. Безостановочно движется ручеёк дремотной жизни, и это лучшая жизнь для тех, у кого хватает сил её вынести.
– Да, да, ты прав. Такова жизнь, другой она не бывает, – отозвался Водяной Крыс, но без обычной уверенности в голосе.
– Этого я не говорил, – осторожно заметил путник. – Я только сказал, что это очень хорошая жизнь. Я пробовал, и я знаю. Я прожил так целых шесть месяцев, и, убедившись в том, что это прекрасная жизнь, вот – я теперь здесь, голодный, с мозолями на ногах, бреду прочь от неё, бреду на юг, не в силах противиться зову старой жизни: от старой жизни мне не уйти.
– Так, значит, есть и другая жизнь? – удивился Водяной Крыс. – Откуда же ты?
Он не посмел спросить, куда тот шёл. Слишком хорошо знал он это!
– Сейчас я с фермы, – коротко ответил путник, махнув лапой на север. – Она где-то там, и не упоминай о ней больше. У меня было всё, что я мог пожелать. У меня было всё и ещё больше, но вот я здесь – и слава богу, друг мой, и слава богу, – вдали от дома, но далеко от моей мечты!
Он говорил, не отрывая глаз от горизонта, и напряжённо вслушивался в мирную тишину пастбищ.
– Ты не речных мест уроженец, – внимательно присмотревшись, определил Водяной Крыс, – и, сколько я могу судить, не с фермы родом. Ты чужестранец?
– Верно, – кивнул путник, – я – чужестранец. Я – Морской Крыс, происхожу из Константинополя, но, строго говоря, я и его не могу назвать своей родиной. Ты слышал о Константинополе, друг? Прекрасный город, богатый, древний город. Но ты, может быть, слышал про Сигурда[1], короля Норвегии, как он туда приплыл на шестидесяти судах? Все улицы в его честь были убраны золотом и драгоценными тканями, и император с императрицей сошли с трона и пировали с ним на борту его корабля. Когда стал он возвращаться домой, немало викингов предпочли остаться на императорской службе, и с ними, на подаренном императору корабле, остался мой предок родом из Норвегии. Неудивительно, что с тех пор мы плаваем по морям и город, где я родился, для меня столько же родина, сколько любой удобный порт оттуда до устья Темзы. Я знаю их все наперечёт, и меня там все знают. В любой бухте, у любого причала найду я родину.
– Так ты, наверное, бывал в дальних странствиях, – сказал Крыс и придвинулся ближе к незнакомцу. – Долгие месяцы в открытом море, нехватка провизии, иссякающие запасы воды, и ты – наедине с могучим океаном, и всё в таком роде, да?