Через некоторое время его усилия были вознаграждены, ибо перед их взорами предстал истрёпанный дверной коврик.
– А что я тебе говорил?! – с торжеством воскликнул Крыс.
– Ты ничего мне не говорил, – правдиво ответил Крот. – Ну хорошо, – продолжал он, – вот ты нашёл ещё один пришедший в негодность и брошенный предмет домашнего обихода. Теперь ты счастлив, станцуй вокруг него джигу, и хватит уже тратить время на ерунду. На что нам коврик? Мы им закусим или укроемся? Или, как на санях, доедем на нём по снегу до самого дома? Отвечай мне, о неразумный грызун!
– Ты хочешь сказать, – возбуждённо вскричал Крыс, – что этот коврик тебе ничего не говорит?!
– Но, Крыс, – не сдавался Крот, – хватит дурачиться. Кто-нибудь слышал, чтобы коврики говорили? Коврики не умеют говорить. Они под дверью лежат.
– Ладно, – оборвал Крыс, рассерженный уже не на шутку. – Кончай болтовню! Ни слова больше! Долби, копай и ищи, особенно по склонам холмов, если хочешь сегодня спать в тёплой постели, потому что для нас – это последний шанс.
И Крыс атаковал снежную целину, сначала тыкая дубинкой, а потом усердно разгребая снег. Крот тоже копал, но более для того, чтобы угодить Крысу, ибо пришёл к выводу, что его друг не вынес испытаний и повредился в уме.
Через десять минут изнурительного труда Крыс концом дубинки нащупал что-то вроде норы. Зверьки с усилием пробились туда, и результаты трудов воочию предстали перед ошеломлённым и всё ещё недоверчивым Кротом.
В крутом снежном откосе, где, кроме снега, на первый взгляд и быть ничего не могло, виднелась небольшая прочная дверь, крашенная тёмно-зелёной краской. Сбоку висел железный наконечник звонкового шнура, а рядом, на медной табличке, они прочли гравированную чёткими заглавными буквами надпись:
От изумления и восторга Крот сел в снег.
– Крыс! – покаянно воскликнул он. – Ты – чудо! Ты – просто чудо! Теперь я всё понимаю. Ты вычислил это в своей мудрой голове, начиная с той минуты, как я упал и порезался. Ты посмотрел на порез и силой своего мощного разума сказал себе: «Железная скоба!», повернулся и обнаружил скобу. Остановился ли ты на этом? Нет. Кто-то другой остановился бы, но не ты. Твой ум продолжал работу. «Если я найду дверной коврик, – сказал ты себе, – моя теория будет доказана». И тут же ты нашёл дверной коврик. Ты так умён, что можешь найти что угодно. «Теперь, – говоришь ты, – дверь существует, это так же ясно, как если бы я её видел. Не остаётся ничего другого, как отыскать её». Я о таком читал в книжках, но в жизни до сих пор не встречал. Ты должен быть оценён по достоинству. Ты просто чахнешь среди нас, мелюзги. Будь у меня твоя голова, Крысик…
– Но раз у тебя её нет, – бесцеремонно перебил Крыс, – ты собрался всю ночь сидеть на снегу и разговаривать? Берись за шнурок и дёргай изо всех сил, а я буду стучать.
Крыс начал колотить в дверь дубинкой, а Крот допрыгнул до шнурка, вцепился в него и, не доставая ногами до земли, стал раскачиваться. Из-за двери раздался низкий глубокий звон.
4. Барсук
Они долго и терпеливо ждали, притопывая в снегу, чтобы не замёрзли ноги. Наконец изнутри послышались приближающиеся шаги. Как сказал Крот, казалось, будто кто-то шёл в мягких шлёпанцах, слишком больших и напрочь стоптанных. Замечание оказалось мудрым, ибо так оно и было.
Заскрежетал засов, дверь чуточку приоткрылась, и показались длинный нос и пара заспанных мигающих глаз.
– Если это хоть раз повторится, – заговорил сиплый подозрительный голос, – я рассержусь по-настоящему. Кому приспичило будить посреди ночи хозяев? Ну!..
– Барсук, Барсук, – закричал Крыс, – впусти нас, пожалуйста! Это я, Крыс, и мой друг Крот, мы заблудились в снегу.
– Крысик, дружище! – воскликнул Барсук совсем другим тоном. – Скорее входите оба! Ну вам и досталось! Вот так дела! Заблудились в снегу! Да ещё в Дикой Чаще и поздно ночью! Да входите же!
Стремясь поскорее попасть в дом, оба приятеля даже столкнулись в проходе и с облегчением и радостью услышали, как за их спинами захлопнулась дверь.
Барсук, в длинном халате и совершенно стоптанных шлёпанцах, видимо, направлялся с подсвечником в спальню, когда раздался их звонок. Он ласково посмотрел на них сверху вниз и погладил по шёрстке:
– В такую ночь малышам незачем выходить из дому. Опять небось твои штучки, Крысик. Но идёмте же, идём прямо на кухню. Там славный ужин, камин и всё, что надо.
Он зашаркал со свечкой впереди, а они, предвкушающе подталкивая друг друга, шли следом по длинному, тёмному и, сказать правду, весьма обшарпанному тоннелю. По сторонам время от времени открывались другие разветвляющиеся тоннелевидные переходы, таинственные и без видимого конца. Но были там и двери – солидные, добротные дубовые двери.
Барсук распахнул одну из них, и друзья оказались в просторной кухне, залитой теплом и светом живого огня.
Пол был выложен красным стёртым кирпичом, по бокам широкого камина к надёжно вделанным в стену брусьям вдали от сквозняка были привинчены уютные сиденья. Пара повёрнутых друг к другу скамей с высокими спинками и подлокотниками предоставляла дополнительные возможности для приятного общения. В центре стоял стол из гладкоструганых досок на козлах, по обе стороны стола – лавки. У торца стола стояло отодвинутое кресло, на столе были остатки простого, но обильного ужина. Из шкафа в дальнем углу подмигивали ряды чистейше намытых тарелок, над головой на крючьях висели окорока, сушёные травы, связки лука и корзины яиц. Это было место, где герои могли отпраздновать победу над врагом, усталые работники, рассевшись по лавкам, отметить весельем и песнями праздник урожая, а двое-трое неприхотливых друзей вдоволь посидеть, поесть, покурить в покое и довольстве. Красный кирпичный пол улыбался закопчённому потолку, вытертые до блеска дубовые скамьи обменивались ободряющими взглядами, тарелки в шкафу ухмылялись горшкам на полке, весёлые отблески огня играли и вспыхивали везде, не отдавая никому предпочтения.
Барсук заботливо усадил их ближе к огню, чтобы они хорошенько прогрелись, упросил снять мокрую одежду, дал шлёпанцы и халаты, а Кроту обмыл и собственноручно заклеил ногу пластырем, так что получилось не хуже, чем до пореза, а может, ещё и лучше. В обволакивающем тепле и ярком свете, с вытянутыми к камину ногами, обсохшим и отогревшимся зверькам представилось, что они добрались до тихой гавани. Дикая Чаща осталась далеко позади, и под заманчивое звяканье мисок всё, что они испытали, представилось полузабытым сном.
Барсук тем временем деловито организовывал трапезу и, когда они окончательно согрелись, позвал ужинать. Они и раньше чувствовали голод, но при виде специально накрытого для них стола им осталось лишь выбирать, на что накинуться в первую очередь, и думать, подождёт ли всё остальное, пока они смогут уделить ему должное внимание. Беседа прекратилась надолго, а когда возобновилась, то это была уже не беседа, а малопонятный разговор с набитым ртом. Барсук не осуждал их за это, как не осуждал привычки держать локти на столе или говорить всем одновременно. Поскольку он не любил общества, он вообще считал, что это не имеет значения. (Мы-то, конечно, знаем, что он был не прав и многого недооценивал, потому что это имеет значение, и очень большое; но переубедить его было бы не так легко.) Сидя во главе стола, он рассудительно кивал, а зверьки рассказывали ему свою историю. Казалось, он не был ни удивлён, ни потрясён и ни разу не вставил: «Я же вас предупреждал» или «Я говорил вам об этом».
Крот проникался к нему всё большей симпатией. Когда ужин был кончен и каждый из зверьков наконец ощутил, что досыта наелся, никакие опасности не грозят и беспокоиться больше не о чем, они придвинулись к догорающим углям и стали думать, как хорошо после всех приключений сидеть в такой поздний час здесь. Поговорив о том и о сём, Барсук наконец сказал:
– Так что же! Расскажите, что делается в ваших краях. Как поживает старина Жаб?
– О, хуже некуда, – серьёзно ответил Крыс.
Крот, устроившись в кресле и блаженствуя у огня с задранными кверху пятками, попытался изобразить озабоченность.
– На этой неделе снова попал в аварию, причём серьёзную, – продолжал Крыс. – Видишь ли, он, хотя абсолютно не способен, обязательно хочет водить сам. Если бы он нанял достойного, спокойного, хорошо выученного зверька, платил бы ему должные деньги и во всём положился бы на него, всё было бы в порядке. Но нет: он убеждён, что создан для вождения, и никто не в состоянии его вразумить. Остальное следует автоматически.
– Сколько их у него было? – мрачно вопросил Барсук.
– Аварий или машин? – уточнил Крыс. – Впрочем, для него это одно и то же. Жаб есть Жаб. Это седьмая. Что же до прочего – знаешь его каретный сарай? Так вот, он набит – буквально по самую крышу набит! – обломками автомобилей, каждый размером не больше твоей шляпы! За счёт тех шести, которые приходится брать в расчёт.
– В больнице был трижды, – вставил Крот, – а сколько штрафов переплатил, страшно даже подумать.
– Да, с этим тоже беда, – продолжал Крыс. – Все мы знаем, что Жаб богат, но он не миллионер. Он безнадёжно скверный водитель и не обращает внимания ни на порядок, ни на закон. Он рано или поздно будет убит или разорён, одно из двух. Барсук, мы ведь его друзья! Надо ведь что-то делать!
Некоторое время Барсук напряжённо думал. Наконец он заговорил:
– Ну, вот что! Вы, конечно, знаете, что я сейчас ничего сделать не в состоянии.
Друзья согласно кивнули. По неписаным правилам ни от кого из зверьков нельзя требовать серьёзных, тем более героических усилий в мёртвый зимний сезон. Все ходят сонные, кое-кто вправду спит. Всех сковывает погода, все отдыхают от летних дней и ночей, когда напрягались все мускулы и в любой миг могла потребоваться вся сила.
– Отлично! – продолжал Барсук. – Но как только год переломится, ночи станут короткими и полночи всех будет грызть беспокойство и стремление к восходу солнца быть уже на ногах – вы знаете, как это бывает…