нему? – не сдавался Крот.
– О, уверен, что это ему и вовсе не понравится, – испуганно отвечал Крыс. – Я никогда не осмеливался нагрянуть к нему без предупреждения, хотя очень хорошо с ним знаком. А кроме того, мы и не сумеем. В общем, об этом не может быть и речи, поскольку он живет в самом центре Дремучего леса.
– Допустим, – продолжал настаивать Крот. – Но ты сам говорил мне, что Дремучий лес – вовсе не опасное место.
– Да-да, так и есть, – уклончиво отвечал Крыс, – но думаю, что сейчас нам не стоит к нему идти. Пока не стоит. Путь неблизкий, и к тому же его в это время года может не оказаться дома. Он сам когда-нибудь появится, нужно запастись терпением.
Кроту ничего не оставалось, кроме как смириться. Но Барсук так и не появился, а каждый день приносил новые впечатления и развлечения, так что только после того, как лето прошло, когда холод, мороз и слякоть чаще всего заставляли их сидеть дома, а река разбухла и мчалась у них за окнами с такой скоростью, что ни о каком плавании на лодке и помыслить было невозможно, только тогда Крот поймал себя на том, что снова неотвязно думает об одиноком сером Барсуке, который ведет свою непонятную жизнь в глубокой норе в самом сердце Дремучего леса.
Зимой Крыс много спал – рано ложился, поздно вставал. Во время краткого дневного бодрствования иногда сочинял стихи или занимался делами по дому, и, разумеется, всегда кто-нибудь заходил к ним поболтать – звери рассказывали друг-другу разные истории и обменивались впечатлениями о событиях минувшего лета.
Оглядываясь назад, они понимали, какую великолепную главу с многочисленными яркими иллюстрациями составляет это время года в Книге Природы! На берегу реки в последовательной смене декораций разворачивалось грандиозное карнавальное шествие Лета. Первыми на сцену выступали, дефилируя вдоль кромки реки, лиловые вербейники, которые, потряхивая пышными спутанными локонами, заглядывали в зеркало водной глади, откуда им улыбались их собственные отражения. Не заставляя долго себя ждать, следом за ними являлись кипреи, нежные и мечтательные, как розовые облака на закате. Затем, взявшись за руки, в карнавальные колонны тихо вливались белые и сиреневые окопники. И наконец однажды утром на подмостки скромно выходил запоздавший застенчивый шиповник, и становилось ясно, словно об этом оповестили торжественные струнные аккорды гавота, что наступил июнь. Теперь ожидали выхода еще одного персонажа: юноши-пастуха – обольстителя нимф, рыцаря, возвращения которого ждут дамы, сидя у окна, принца, который поцелуем должен был разбудить спящее лето и возродить его к жизни и любви. И когда таволга, веселая и душистая, в янтарном камзоле, грациозно занимала свое место среди остальных участников, все было готово к началу спектакля.
Ах, какой же это был дивный спектакль! Уютно устроившись в своих норках, в двери которых ломились ветер и дождь, сонные звери мечтательно вспоминали еще прохладные рассветы за час до восхода солнца, когда не рассеявшийся белый туман льнул к поверхности воды; бывало, нырнешь в нее – аж дух захватывает, а потом бегаешь по берегу, чтобы согреться. А как преображались земля, воздух и вода, когда всходило солнце: серое становилось золотым, и все вокруг снова раскрашивалось в разные цвета! Они вспоминали томные полуденные сиесты в глухих зеленых подлесках, солнце, пробивавшееся сквозь листву маленькими золотыми столбиками и пятнышками; дневные катания на лодках и купания, прогулки по пыльным дорожкам и желтым нивам и наконец долгие прохладные вечера, когда завязывалось столько ниточек новых дружб и намечалось столько приключений на предстоявший день. Было о чем поговорить в короткие зимние дни, когда звери собирались у очага. Тем не менее у Крота оставалось довольно много свободного времени, и однажды днем, когда Крыс в своем кресле перед камином то проваливался в сон, то пробуждался и снова начинал искать рифмы, которые никак не находились, Крот принял решение в одиночку отправиться исследовать Дремучий лес в надежде, что ему повезет и он познакомится с Барсуком.
Когда он выскользнул из теплого дома на открытый воздух, стоял холодный безветренный день, над головой нависало серо-стальное небо. Все вокруг было голо, на деревьях – ни листочка, и Крот подумал, что никогда еще его взор не проникал так далеко и в то же время так глубоко в суть вещей, как в этот зимний день, когда Природа, погруженная в зимнюю спячку, казалось, скинула с себя все одежды. Рощи, лощины, овраги, потайные места, которые пышным летом были заманчивыми объектами исследования, теперь жалко выставили себя и свои секреты напоказ и словно бы просили его не замечать их временной убогой нищеты, пока они снова не облачатся в свои роскошные маскарадные костюмы и не примутся опять соблазнять его прежними уловками. В каком-то смысле зрелище было печальным, но в то же время бодрящим, даже волнующим. Он был рад, что увидел окрестности без прикрас, лишенными летнего убранства. Он проник в них до самых костей, и те оказались простыми, сильными и изящными. Крот не тосковал сейчас по теплому клеверу и шелесту трав, а шпалеры живых изгородей, березы и вязы без пышных драпировок казались ему даже более стильными, и он, исполненный бодрости духа, углубился в простиравшийся перед ним Дремучий лес, дикий и грозный, как черный риф в каком-нибудь тихом южном море.
Поначалу его ничто не насторожило. Под ногами похрустывали веточки, поваленные стволы перегораживали дорогу, наросты грибов на деревьях напоминали карикатуры, которые в первый момент поражали своим сходством с чем-то знакомым, но далеким, все это было притягательным и забавным. Он шел и шел, и постепенно света становилось все меньше, деревья с обеих сторон подступали все ближе, а их рты-дупла кривились все уродливей.
Здесь было очень тихо. Сумерки надвигались постепенно, но быстро, сгущаясь позади и впереди него, а свет, казалось, впитывался в землю, как вода после дождя.
А потом стали появляться рожицы.
Первый раз ему показалось, что Крот увидел где-то у себя за плечом неясные очертания лица, маленького, заостренного и злобного, оно глядело на него из дупла. Но когда он повернулся и посмотрел в упор, оно исчезло.
Крот ускорил шаг, бодро уговаривая себя не воображать себе бог знает что, потому что неизвестно, к чему это может привести. Он миновал еще одно дупло, еще одно и еще, и тут – да! нет! да! никаких сомнений! – маленькая узкая рожица с недобрым взглядом на миг высунулась из отверстия и тут же исчезла. Крот замешкался, но взял себя в руки и заставил идти дальше. А потом вдруг каждое дупло, вблизи и вдали, обрело свое лицо, которое выглядывало, мгновенно исчезало и выглядывало снова – все они смотрели на него со злобой и ненавистью.
«Если бы я только мог скрыться от этих дыр в деревьях, – подумал Крот, – я бы больше не видел этих рож». Он свернул с тропы и углубился в нехоженый лес.
И тут начался свист.
Сначала он был хоть и пронзительным, но очень слабым и доносился издалека, откуда-то сзади, однако заставил Крота прибавить шагу. Затем такой же пронзительный, но слабый свист послышался спереди, отчего Крот начал пятиться. А когда он остановился в нерешительности, свист раздался с обеих сторон, теперь казалось, что какие-то существа подхватывают его и передают дальше по всему лесу, до его самых дальних окраин. Эти существа, кем бы они ни являлись, похоже, были начеку и готовы к действию! А он… он был один, не вооружен, за тридевять земель от чьей бы то ни было помощи, и ночь окутывала его все плотней.
А потом начался топот.
Сначала Крот решил, что это просто падают листья, таким тихим и легким был звук. Но, постепенно нарастая, он становился ритмичным, и Крот безошибочно узнал в нем топ-топ-топ маленьких ножек, пока еще доносившийся издали. Откуда он шел: спереди или сзади? Иногда казалось, что спереди, иногда, что сзади, а иногда, что отовсюду. Он становился все громче и умножался, пока, наклоняясь то в одну, то в другую сторону и внимательно прислушиваясь, Крот не понял, что этот звук надвигается на него со всех сторон. Он остановился, обратившись в слух, и тут увидел, что из чащи на него мчится кролик. Крот замер в надежде, что тот замедлит свой бег или свернет в сторону, но зверек едва не задел его, проносясь мимо; Крот успел различить его упрямо-враждебную мордочку с вперенным в него хмурым взглядом и, прежде чем кролик свернул за ближайшее дерево и скрылся в чьей-то, видимо, дружеской норке, расслышал, как тот пробормотал:
– Убирайся отсюда, дурак, убирайся!
Продолжая нарастать, топот превратился в неистовый шум, напоминающий рокот града, молотящего по ковру из сухих листьев. Теперь казалось, что, тяжело топая, преследуя что-то… или кого-то, весь лес сбегается к нему. Ударившись в панику, Крот тоже побежал не зная куда, без всякой цели. Он на что-то наталкивался, спотыкался, падал, нырял подо что-то и от чего-то увертывался. Наконец он нашел убежище между корнями старого бука, в глубокой темной яме, которая обеспечивала ему маскировку, а может, – кто знает, – и безопасность? В любом случае он слишком устал, чтобы бежать дальше, и мог лишь зарыться в сухие листья, которые нанесло в яму, чтобы хоть на время оказаться под защитой. И пока лежал так, дрожа и задыхаясь, прислушиваясь к свисту и топоту снаружи, он наконец во всей полноте осознал ту жуть, с которой другие маленькие жители открытых пространств сталкивались здесь, которую считали своим самым темным страхом и от которой Крыс тщетно пытался оградить его, – Ужас Дремучего леса!
Тем временем Крыс в тепле и уюте дремал перед камином. Листок с неоконченным стихотворением соскользнул с его колен, голова откинулась назад, рот приоткрылся, а сам он гулял во сне по зеленым берегам рек своей мечты. В какой-то момент в очаге обвалился уголек, с треском вспыхнуло полено, испустив струйку дыма, и Крыс испуганно очнулся. Вспомнив, чем занимался до того, как уснуть, он наклонился, поднял с пола листок со своими стихами, с минуту сидел, уставившись в него, потом огляделся в поисках Крота, чтобы спросить у него, не знает ли он хорошей рифмы к последнему слову.