— Не ведаю о серебре ничего, Захарий Матвеич, — растерянно поморгал ресницами Федор. — Да и не разбой это будет…
— Как до тебя туго иной раз доходит! Если бы не умел счета правильного товару вести, то разжаловал бы давно… А товар по дешевке — это не серебро, по-твоему? Вызнать нам про купца этого надо, вернуться и доложить обо всем. А остальное — как придется. Понял? Суши весла!
Ушкуи один за другим ткнулись носами в песчаную отмель и замерли, дожидаясь, пока лодья, выгребая против течения, не подойдет к берегу. С ее носа прыгнул немолодой уже воин с иссеченным морщинами лицом и, пройдя половину расстояния до ушкуя, замер, опустив левую руку на оголовье меча. Захарий, покряхтев и прокашлявшись, постарался солидно спуститься по сходням ему навстречу, а в конце пути отвесить уважительный поклон. В ответ он получил поклон более сдержанный и вопрос, произнесенный не самым радушным тоном.
— Зовут меня Пычей, представляю я воеводу нашего на заставе сей… Да и не только на ней. Кто такие будете и куда путь держите?
— Новгородские мы, — осторожно начал свою речь купец. — Сам я Захарий, Матвея сын. А со мной сотоварищами Кузьма и Якун. Торговать идем сукном в Муром, но наведываемся и по ветлужским поселениям с той же целью. У черемисов были, к вам вот пришли. Не подскажешь ли, славный Пычей, где тут у вас можно успешно расторговаться? Кха-кха… И кто тут живет? Какому князю подчиняетесь?
— Слишком много вопросов, не менее славный Захарий… Но отвечу. И с киевских земель у нас людишки есть, и удмурты здесь издревле живут, и черемисы в округе обитают во множестве. Однако вижу, что занемог ты и лечение тебе надобно. Жаром так и пышешь, да и глаза неровно блестят. Коли поручишься за людишек своих, то отведем тебя в поселение, где лекарь наш обитает, а их рядом с весью поселим, под навесом пусть обсушатся. Плыть тут не так чтобы долго… к полудню будем, там и расторговаться попробуете. И товарищи твои пусть обещание дадут, что не имеют к нам злого умысла.
— Даю я такое поручительство и за себя, и за них. Кха… А что, добрый лекарь у вас? А то еще двое хворых у меня на ушкуе… Расплачусь сразу же честь по чести.
— Лучший окрест. Может, и в Новгороде у вас такого нет. А серебришко свое побереги пока. Сначала излечись, а потом, как говорит полусотник нашего егерского полка, будем меряться, у кого добрые дела, хм… длиннее. Ну, раз поручился за всех, тебе и отвечать. За нами следуйте.
Сверкнув глазами, Пычей вернулся к своей лодье, которую сразу же начали отталкивать от берега. А Захарий в задумчивости вернулся к ушкуям, где был атакован вопросами спрыгнувших к нему на песок купцов.
— Давайте ко мне на борт, там про все уведомлю. Кха… Однако сразу скажу: если вой мимоходом роняет слова о своем полусотнике и каком-то полке ратном, то без должного выведывания я сам остерегусь их трогать и вам не дам. Меня знаете, не дай вам бог поперек моего слова что сделать!
Завид осторожно пробирался сквозь густые заросли, поминая через каждые пять минут нечистую силу. Нет, в лесу «гостем» он никогда не был, проведя на заимке отца почти все свое детство, но тут была самая настоящая чащоба. Иной раз деревьям было некуда падать, и они гнили прямо на корню, грозясь обрушить свои тяжелые склизкие стволы прямо на его голову. Стоило признать, что в таких мрачных местах Завид все-таки изредка бывал. Еще с той поры как он начал осваивать воинскую науку, отец стал брать его с собой в походы, так что болотистые леса новгородских земель и сумрачные чащи Заволочья были ему не в новинку. Однако он в первый раз продирался через такие дебри в одиночку.
Как-то раз его батя сказал, что семейное купеческое дело Завиду светит только в том случае, если со старшим братом что-то случится. Но в любом случае достанется конь добрый, доспех полный и острый меч харалужный. А также помощь в любое время и серебра немалое количество в том случае, если захочет обзавестись собственным хозяйством. Не так уж и мало, с одной стороны. С другой — каждый новгородец от своего родителя броню и коня должен получить, чтобы не преуменьшалась сила ратная родной земли. Так уж издавна заведено. Однако Завид не обижался ни на отца, ни на брата.
Во-первых, именно они занимались с ним военной подготовкой, не доверяя никому этого важного дела. Дорогого стоило отрываться от дел купеческих, состоя в золотой сотне самых богатых людей новгородских, пусть даже далеко не в самом начале этого списка. Правда, понимать это Завид стал только теперь, когда ему исполнилось шестнадцать лет и на подбородке уже проклюнулся светлый пушок будущей окладистой бородки. А отец ведь уделял ему внимание каждый день, обучая мечу и лучному бою. Лишь когда стало совсем невмоготу из-за того, что пришлось проводить в постоянных разъездах не по одному месяцу, передал его обучение Мирославу, своему старшему сыну. И не без пользы: гонял тот младшего братика так, как чужой ратник гонять не будет, — ни капли не жалел. Зато, как понимал теперь Завид, такая забота лишний раз поможет ему выжить в нелегкой ратной жизни, так что воспитанием родительским он был очень доволен. Вторым же доводом, его утешавшим, было твердое убеждение, что не стоит делить мошну купеческую на несколько частей, иначе дело всей семьи без большого оборота может и загнуться. Какая уж потом помощь! Это понимал даже последний их холоп. Да и заниматься торговлей ему самому ничуть не хотелось.
Однако была еще одна причина спокойного его отношения к тому, что не он получит наследства, — Завид просто любил старших родичей, несмотря на то что доставалось ему за свой проказливый нрав от обоих довольно сильно. Получал так, что кожа в одном месте теперь на редкость дубленая и боль он терпеть может как никто другой. Но вот то, что они встанут за него горой в случае опасности, сомнений не вызывало, поскольку доказывалось не раз. Наказывать дозволялось только им, другие тронут — отец запросто мог поднять на защиту всю улицу. Родитель проказливого отпрыска всю жизнь строго проводил разграничение: тут свои — их не обидь, потому что они встанут за тебя в случае чего. На соседней улице — другое общество, с ними лучше не ссориться, но и волю давать не надо. А вдалеке от новгородских пятин — чужаки. Там было позволено многое, хотя шкодить и отсиживаться за чужой спиной дозволения не давалось и в этом случае. Не сумеешь защититься — не лезь.
Из-за этого, кстати, отец и отправил своего младшего сына поплавать с другим купцом. Захотелось ему посмотреть, что получится, если тот выпустит весь свой пар без пригляда родичей. Сдюжит или сломает себе шею? Все это Завид понимал, но иной раз обстоятельства и его неуемный характер были сильнее. Вот, к примеру, драка с черемисом. Ну не понравилось тому, как Завид фыркнул, оглядывая его коня. А что он должен был делать, глядя на эту клячу? Разве что всплакнуть на ее длинные зубы, провислую спину и мягкие бабки… Ну да тот получил потом сполна за свои оскорбления.
Однако на текущий момент все обстоятельства играли в его пользу, а строптивый нрав никому из окружающих не мешал. Началось все с прибытия в черемисскую весь, которую почему-то называли Переяславкой. Вообще-то непонятно, чье это поселение, потому что попадались и белобрысые рожи, надоевшие с самого Новгорода, и раскосые физиономии, более присущие каким-то степнякам. Были и отяки, которые себя называли удмуртами. Кроме того, два десятка черемисских воинов прохлаждались около ворот веси, временно побросав там свои пожитки. Сразу же по прибытии новгородцев им пришлось освободить крытый навес, сооруженный на пажити неподалеку от речного берега.
Точнее, это сооружение только называлось так, а представляло собой почти достроенный длинный сруб, поставленный около лесной речушки, впадающей в Ветлугу. Не хватало у него только дверей, а также не были прорублены оконца под крышей для выпуска дыма. Когда Завид увидел, из чего у этого навеса сооружена крыша, у него аж челюсть отпала! Надо же, доски на это дело догадались внахлестку пустить, ну… горбыль большей частью, конечно, но все равно… еще бы золотыми листами покрыли, как купола у церквей! Однако после дождя, который, не переставая, лил почти два дня, этот навес показался новгородцам манной небесной, учитывая, что внутри стояла пышущая жаром огромная печка на дубовых сваях с трубой, уходящей через крышу. Что такое манна, Завид не знал, с трудом постигая премудрости Писания, но неоднократно слышал о ней от новгородского батюшки, который служил в небольшой деревянной церквушке на их улице. И, только скинув промокшую одежду и повесив ее сушиться рядом с этой печкой, он понял, о каком счастье говорил священник. Вот в таком неземном блаженстве он провел несколько часов, и даже едкий запах сушившихся портянок ничуть не задевал его обостренного чутья.
Когда же под вечер дождь прекратился, пришел Кузьма и сказал, что Захарий Матвеич совсем слег, а пока он недужит, необходимо осмотреться окрест и понять, что происходит вокруг веси. После чего кликнул охотников на это дело. Причем пойти они должны были без доспехов, оружия и конечно же втайне от хозяев. Завид вызвался вместе с двумя другими желающими, тем более что благостное настроение и не думало ухудшаться.
Как только стемнело, три тени бесшумно выскользнули из сруба, кивнули выставленным неподалеку дозорным и растворились во мраке леса, который встретил всех густой капелью, срывающейся с деревьев при малейшем порыве ветра. В отличие от двух других воев, Завид сразу нырнул в лощину, забился там в кусты и просидел добрый час, дрожа от холода. Как оказалось, сделал он это не напрасно, потому что почти сразу обоих новгородцев провели назад со связанными руками. Те вяло ругались, доказывая своим охранникам, что лишь отошли в кусты подальше, однако все их стенания остались без ответа. Быть может, их даже не понимали, поскольку сопровождающие вои большей частью молчали и общались друг с другом на каком-то неизвестном языке. Выждав еще немного, Завид рыбкой скользнул по траве и через половину поприща уже миновал выставленный в лесу дозор с Переяславки, заметив его по приглушенному покашливанию, донесшемуся из-под гигантской раскидистой ели. Конечно, от такого ползанья он поднялся по уши мокрый, но зато гораздо более счастливый. В первую очередь из-за того, что оказался изворотливее своих старших товарищей. А во-вторых, поднимаясь, он заметил извилины лесной речки и слегка выделяющуюся в темноте широкую тропу, уходящую вдоль нее в лесную глухомань. Тут уж Завид совсем расцвел, однако сразу свернул обратно в лес, ра