— Я пробовал с ним спорить. Ну, типа: а кто же тогда все это сделал? Людей там, животных?.. Это что ж выходит — мы ниоткуда взялись, сами по себе? Так не бывает. А он говорил, что атомы туда-сюда прыгали, друг о друга стукались и однажды слепились как надо, а дальше и пошло-поехало.
Делайла повела бровью:
— А кто сделал эти самые атомы?
— Вот! Я так же сказал. — Если честно, я уже здорово разошелся. — Точь-в-точь теми же словами! И знаете, что он ответил? (Делайла молча ждала.) Что атомы просто всегда БЫЛИ!
Делайла заклекотала, от смеха все тело затряслось. Наверное, она бы в голос рассмеялась, если б не боялась малыша Джеймса Маккинли разбудить.
— И как тебе его ответ, сынок? Понравился?
— Не-а. Не особо.
Мы сидели с Делайлой и оба улыбались, и как, оказывается, это хорошо — просто молчать и улыбаться. А мне ж и улыбаться-то не хотелось. Наверное, это все Делайла. Наверное, она меня своей улыбкой заразила.
Я невесть сколько просидел у Делайлы, с улыбкой на лице, — как вдруг меня подбросило: а пробежка? Если сию секунду не побегу, то можно крест ставить.
— Мне пора, — сказал я. — На пробежку.
— Почему бы и не пропустить разок?
— Ой, нет! Никак не могу. Заболею! Стоит не побегать — сразу станет плохо и заболею.
Делайла снова повела бровью:
— Редкое явление. Лично я впервые о таком слышу.
Я бросился ее убеждать, что не сочиняю. Рассказал кучу историй про свои болезни. Как раньше мне без конца приходилось вызывать «скорую» или идти в поликлинику. Что-нибудь да болело.
— А потом один врач, который меня тыщу раз осматривал, сказал, что мне нужен свежий воздух и тренировки. Только тогда отец и позволил мне бегать по утрам. Вот я больше и не болею.
Лицо Делайлы изменилось; что-то такое на нем было написано, только я не мог понять, что именно. Вроде ей было известно то, чего я не знал. Я даже поежился — страшновато стало от того, что она сейчас скажет.
— Сынок… А тебе не приходило в голову, что ты болел, чтобы хоть таким способом выйти из дома?
Я не ответил. А если по правде — то нет, не приходило мне такого в голову. И близко ничего похожего.
Помолчав минутку, Делайла предложила мне еще лимонаду. И я с удовольствием согласился.
— Спасибо! Обожаю лимонад.
В тот день я пропустил пробежку. И между прочим, прекрасно себя чувствовал.
Когда во второй раз поезд начал тормозить на «Юнион-сквер», я не подскочил с сиденья. С большим трудом, но все же усидел на месте. А в первый раз повел себя точно как в предыдущую ночь. Нет, гораздо хуже. Как абсолютный кретин. Особенно, думаю, в глазах тех троих пассажиров, что были кроме меня в вагоне. Потому во второй раз я и заставил себя усидеть на месте.
Но едва поезд тронулся, как меня прямо корежить стало от мысли, что она могла войти в другой вагон, что она где-то совсем рядом, в этом же поезде, а я ее не вижу!
Впереди — слева от меня — был еще только один вагон. Я поднялся, прошел в конец своего вагона и через дверь заглянул в следующий. Первый вагон был пуст, если не считать бородатого старика-хасида. Я прогулялся по проходу в другую сторону… и увидел ее. Она в следующем вагоне! Меня будто бейсбольной битой под дых саданули. Она была в той же серой шляпе, но в других туфлях, на больших толстых каблуках. А еще — в великанской джинсовой рубахе, почти такой же широкой, как та ее шаль. Судя по ее виду, она хотела утонуть в собственной одежде.
Ей вроде незачем было поднимать голову. Я не издал ни звука. Вдобавок нас разделяли две стеклянные двери, так что она меня не услышала бы, даже если бы я, например, вскрикнул от радости.
А она все-таки подняла голову и посмотрела прямо на меня. И я был потрясен тем, что увидел.
Даже не знаю, сумею ли объяснить, как я это понял. По глазам, наверное. Что-то такое, должно быть, мелькнуло в ее взгляде. Неважно. Главное — я это понял. Увидел. Или почувствовал. Почувствовал, что когда она меня узнала, ее тоже будто бейсбольной битой под дых саданули.
И я представления не имел, что мне теперь делать.
Нельзя же перейти в ее вагон… Или можно? Разве можно?
В ушах звенело, я застыл каменным истуканом и не смог бы шевельнуться, сколько б ни старался.
Она все смотрела на меня, а я продолжал смотреть на нее, но страху во мне на тот момент было больше, чем каких-то других чувств. Если уж начистоту, то я вообще ничего больше не чувствовал. Я превратился в один сплошной страх.
Все это было до того пугающе, что я долго не выдержал бы. Надо было прекратить этот ужас каким угодно способом. Как-то выйти из ступора. Еще минута — и я бы рухнул, точно вам говорю.
Короче, я сделал единственное, на что был в тот миг способен. Вернулся к своему месту и сел.
В голове такая каша из мыслей бурлила, что словами не описать. Представления не имею, о чем я тогда думал. Мысли шли лавиной, слой за слоем, перекрывая друг друга. Голову сломаешь, а ни за что не выудишь хоть одну понятную…
Я невольно то и дело косился на дверь в соседний вагон. И не зря! Где-то через минуту дверь открылась и она вошла. Глянула на меня, но только один раз. Быстрый такой взгляд бросила — и села напротив. Точнее, на противоположный ряд, сиденья за два от моего.
Потом она снова посмотрела на меня и улыбнулась. Я постарался ответить улыбкой, но уж не знаю, на кого в этот момент смахивал. Очень надеюсь, что больше мне никогда в жизни не придется вспоминать, как улыбаться. Я обратил внимание, что тень у нее на щеке стала больше похожа на обычный синяк, который со временем из темного стал желтовато-зеленым.
Ни единая из частей моего тела не хотела подчиняться сознанию. Я вроде только на свет народился: совершенно не помнил, куда нужно девать ноги, когда сидишь, или что делать с руками. Я не знал, куда можно смотреть, а куда смотреть не следует. Мозги вели себя, как пес, гоняющийся за собственным хвостом, и я не понимал, как эту карусель остановить.
Сколько мы так проехали? Лично мне казалось — много-много часов… нет, много-много дней. И все это время я жутко мучился. В смысле — мне было по-настоящему больно. Могу вспомнить только одну более-менее связную мысль: меня поражало, почему я так стремился к этой встрече, так о ней мечтал, если теперь мне невыносимо больно. Я почти жалел, что не остался дома.
Я мог бы поклясться, что мои страдания длились несколько суток, прежде чем поезд затормозил на «Хантс-Пойнт-авеню» в Бронксе. Единственный пассажир — кроме нас с ней — здесь вышел. И больше никто в вагон не сел. Думаю, шел второй час ночи, хотя на часы я не смотрел.
Она снова подняла на меня взгляд и снова улыбнулась. Кажется, на этот раз ответная улыбка мне удалась. У меня было время на подготовку.
— Привет, — сказала она.
Конечно, я тоже сказал: «Привет», но до чего же жалко это прозвучало. Словно у меня все еще ломался голос.
Еще часа два мы катались под землей из одного конца города в другой. Я даже вспомнил, как дышать, хотя мне по-прежнему приходилось включать мозги для каждого вдоха и выдоха.
Без десяти два поезд в очередной раз подъехал к «Юнион-сквер». Она встала, посмотрела на меня, улыбнулась:
— Может быть, завтра опять встретимся. — И вышла.
За миг до того, как двери закрылись, она оглянулась. Улыбка с ее лица исчезла. Я посмотрел ей прямо в глаза. Она вроде подняла жалюзи и позволила мне увидеть свой дом — себя. По крайней мере, одну из комнат этого дома.
Печаль. И тревога. Вот что я увидел.
Она была в беде.
2 МАРИЯ. В беде
Следующий день не задался с самого утра. И скорее всего, Карл ошибся в причинах.
Он сказал, проблема в том, что я его не разбудила, когда вернулась, и не отправила в кровать. Он уснул, сидя на диване, в обнимку с Си Джеем. Оба так сладко спали, что у меня рука не поднялась их будить.
К тому же с Карлом никогда не знаешь, чего ждать. Вообще-то по выходным, когда над ним работа не висит, он мирный. Но я все же стараюсь не искушать судьбу.
А утром, пока я готовила кофе и яичницу с беконом на тостах — любимый завтрак Карла, — он появился на кухне. В очень плохом настроении. Да что там — он был злой как черт. Большая редкость, между прочим. Нет, правда. Чтобы Карл проснулся в плохом настроении? Такого почти никогда не бывало. С ним трудно, когда он уставший, а с утра у нас обычно все в порядке.
— Ты почему меня не разбудила? — начал он прямо с порога. — Шею скрючило! И спину!
— Прости, — сказала я. — Тебе вроде удобно было.
— Черта с два мне было удобно! Совсем наоборот. Все тело ломит. Как я теперь буду работать? И с чего ты взяла, что мне удобно? Проспать всю ночь, сидя на диване!
— Прости. Я не подумала… Прости.
Он шагнул ко мне и встал рядом. Почти вплотную. Плохой знак.
И тут произошло странное: я вспомнила мальчика из подземки. Почему? Представления не имею. Абсолютно не собиралась о нем думать, тем более — в такое неподходящее время. И откуда он только взялся в моих мыслях?
Однако взялся вот… Без моего желания и разрешения. Будто мое сознание попыталось улизнуть, вернуться в прошлое, когда между мной и тем парнем протянулась ниточка. Когда мы смотрели друг на друга и улыбались. Когда мне было совсем не страшно. Видно, я нечаянно вспомнила, как это бывает — когда совсем-совсем не страшно.
— Что это с тобой сегодня? — спросил Карл.
Я сказала:
— Ты о чем? Не понимаю.
Но я его поняла. И он это знал.
— Какая-то ты… другая.
— Ничего не другая. Обыкновенная.
Вот когда я допустила промашку. Большую. Я оторвала от него взгляд. Увела глаза в сторону, словно нарочно, чтобы он не заглянул в них и не обнаружил обман. А я ужас как боялась, что так оно и вышло бы.
В такие моменты обычно не знаешь, как и поступить. По-любому плохо. Смотреть в глаза опасно. Отвернуться, наверное, еще хуже. По мнению Карла.