Рвать, правда, я не прекратила и тогда.
Может, оттого, что ужин свой я уже переварила куда сильнее того, чем когда еду можно из себя извергнуть… да, наверно, потому я сюда и пришла. Блуждаю бессмысленно по слишком ярко освещенной «Семейной выгоде». Думаю.
Нет и нет. Что-то здесь не то. Я в клуб пойти хотела. Да, точно, теперь вспоминаю — поняла, что уснуть нынче ночью никак не получится, вот и решила в клуб сходить. Но клуб, в который я намылилась, закрыт оказался. Морда у меня в этот раз — чуть получше обычного, так что темные очки я сняла, надела контактные линзы. Помню, каким густым слоем наносила под глаза крем-пудру — а когда ж и где я это делала? Забыла начисто. В туалете какого-то салона компьютерных игр… может, да, а может, и нет. Вот не могу вспомнить — и все, хоть убейте. Переваренную еду я никогда не выблевываю, так что с самого начала, еще когда ела, ясно было — сегодня рвоты не будет. Как только еда начинает смешиваться с желудочным соком — все, блевать больно, словно твой желудок в мясорубке проворачивают, а кислота разъедает зубы и слизистую гортани. Я сегодня, наверно, целую тонну сожрала. Когда ужинаешь с людьми, которых, считай, не знаешь, одолевает такая скука, что по итогам всегда и ешь, и пьешь слишком много. Наверно, именно так чувствуют себя заядлые курильщики, когда начинают задумываться о количестве высаженных сигарет. Черт, мне надо было просто сказать «нет», когда закончилась эта гнетущая журнальная дискуссия, а они вдруг предложили сходить поужинать. Именно так и надо было поступить — сказать «нет», а я взяла и согласилась… но и то сказать, я себя такой усталой чувствовала, такой замученной, что ясно поняла: не съем хоть что-нибудь — свалюсь, идти не смогу. Вот решайте сами: вы бы оторвались по полной, случись вам ужинать в компании таких засранцев, вы бы наелись вволю — да или нет? Накладывай себе сколько пожелаешь с фуршетного стола: креветки, крабы, салаты, лапшу с мясом, вареную лапшу — все, что я обожаю, только вот в тот раз я и вкуса-то еды не ощущала. Припоминаю — да, я, считай, в одиночку бутылку китайской водки высадила, но и тогда кожа не утратила этой дурацкой сверхчувствительности, и я ощутила острую необходимость всем телом окунуться в волны громкой, очень громкой музыки. Если ты в клубе, натыкаться на окружающих — нормально.
В первый раз, когда сталкиваешься с кем-то, гневно на него обрушиваешься. Столкновение вызывает ярость. А потом, без малейшего перерыва, сталкиваешься с кем-то еще, а потом — третье столкновение, четвертое, пятое, ты ударяешься о них разными частями тела и чувствуешь — ярость начинает рассасываться, сменяясь медленно исчезающей болью: ярость разбита в осколки, разъята на составные части, ни одна из которых более не является гневом; тело же твое одевает нечто, похожее на прочную пленку тупой ледяной усталости. Желание сшибаться с людьми под немыслимыми углами пропадает, и ты уже не наталкиваешься на них — прогибаешься, тянешься, вскидываешь дрожащие руки, чтобы коснуться тел танцующих рядом, трешься о них. Словно крадешь частицы чужих личностей. Глубоко внутри загорается эротическое возбуждение. Благодаришь себя, что живешь вот так, что не позволяешь ярости овладеть собою. В ситуациях, подобных этой, хочется оказаться в действительно огромном клубе с невероятной, потрясающей акустикой. В клубе, забитом настолько под завязку, что, если поглядеть сверху, танцующие в нем выглядят как ягоды в корзинке. В клубах никогда не бывает пауз между разными мелодиями. Неудивительно — зато очень, очень важно. Ритм безостановочно пульсирует где-то в воздухе, ритм безостановочно пульсирует у тебя внутри, где-то в глубинной глуби твоего тела, ты — покорная жертва звука. Кажется, что тебя здесь и вовсе нет. Кажется: ты — это вовсе не ты.
Мне нужно прикоснуться к кому-нибудь. Если прикоснуться к кому-нибудь слишком трудно, значит, мне нужен повод для прикосновения. Я опасаюсь людей, до которых нельзя дотронуться, опасаюсь тех, чьей кожи не могу коснуться собственной кожей, пусть даже совсем легко, просто ладонью к ладони. Возникает чувство, что на меня вот-вот нападут, ну а тогда я готовлюсь напасть первой. Боюсь, в состоянии самозащиты я окажусь чересчур агрессивной, просто наброшусь внезапно и убью кого-нибудь…
И какого хрена я вообще согласилась участвовать в этой недотраханной дискуссии?
Продолжая тихонько ругать себя последними словами, брожу взад и вперед по уставленным товарами просторам «Семейной выгоды» и более ни черта не делаю. Может, мне польстила возможность сделать себе более громкое имя — примерно то же, что кайф, который я испытываю от того, что теперь меня называют журналистом, а раньше звали всего лишь репортером? Может, я решила, что это будет для карьеры моей полезно — выйти наконец на свет юпитеров? Было дело — я носилась по городу, звонила в двери людей, переживших какие-то трагедии, садилась и спрашивала их и их родных: «Вы можете описать, что вы сейчас чувствуете?» Такая вот милая у меня работка была. Но потом я начала заниматься действительно серьезными случаями типа школьников, подрабатывающих проституцией (называйте как хотите, но проституция — она проституция и есть), а также СПИДом, и наркоманией, и проблемой бездомных, и вариантами решения проблемы бездомных, и малолетними преступниками, и малолетними наркодилерами, и трансплантацией органов, и всеми «за» и «против» эвтаназии и клонирования. И вот когда я начала писать о подобных вещах, да еще и освещая их со своей собственной, необычной точки зрения, имя мое стало привлекать внимание немалого количества людей. Ну вот, а однажды все просто случилось, меня как громом поразило, озарение почище алкогольных, и я подумала: вот оно, детка! Вот он, тот великий прорыв, которого ты ждала! Меня пригласили участвовать в серьезной дискуссии, устраиваемой знаменитым глянцевым журналом.
Темой обсуждения стало: «Что заставляет мальчиков-подростков стрелять в людей?» После жестокого убийства и нескольких покушений, в которых был повинен четырнадцатилетний мальчишка из Кобе, юноши — чаще всего восьми- и девятиклассники — снова и снова убивали и совершали чудовищные преступления — преступления, несомненно, выглядевшие так, будто в них заложено некое скрытое послание. Если женский глянцевый журнал посвящает подобной теме целый выпуск, то одно из двух: либо тема действительно сенсационная, либо журналу катастрофически не хватает идей для нормальных статей. Этот журнал всегда работал с фотографами, известными отличными съемками живой натуры. Я ведь тоже в масс-медиа не так чтоб чужая, мне это было известно. Тут вот в чем фишка: есть фотографы, отлично снимающие живую натуру, и фотографы, отлично снимающие предметы, и журналы работают как с теми, так и с другими. Так что ребята, которые снимают людей, — это ребята, которые снимают людей первоклассно. Ясно. Но все равно я за три дня до дискуссии решила — надо выглядеть на фотографиях как можно лучше. Экстренно необходимо временно завязать с рвотой, очень уж это на коже сказывается. Но как только я стала об этом думать, стресс от категорической невозможности рвать подарил мне бессонные ночи, так что я принялась выжирать дикие смеси из снотворного и алкоголя, и в итоге физиономия у меня чудовищно распухла.
А перед камерами надо выглядеть прилично.
Обстоятельства, увы, оставляли не слишком широкий выбор возможностей. Я решила остановиться на образе эксцентричной, богемной дамы, которая в принципе не слишком-то любит подобные сборища, но зато способна держать себя в руках даже во время самого жаркого спора. Глаза мои так распухли, а мешки под ними были столь основательны, что волей-неволей пришлось прикрыть их очками с бледно-лиловыми стеклами. Химия моя уже начала отрастать, но я как следует поработала с щипцами для завивки и уложила волосы тугими спиралями, ну прямо из парикмахерской, а вдобавок надела фиолетовую шляпку, чтоб отвлечь внимание от своей кожи. Волосы у меня очень объемные, они водопадом вырывались из-под туго прилегающей шляпки — идеально соблюденный баланс, отличный стиль, мне самой и то понравилось. Слушайте, думайте все что вам угодно, но мы же, в конце концов, модный журнал тут обсуждаем!
Вот искренне любопытно, чем руководствовались и о чем вообще думали устроители дискуссии, выбирая участников? Университетский профессор лет так пятидесяти с хвостиком, доктор философских наук. Какая-то звездочка телесериалов, которой только-только двадцать стукнуло. И я. Вот, значит, три персоны, которым предстояло сойтись в тот день в споре: мужчина, способный увидеть картину в целом; девушка почти того же возраста, что и подростки, которых мы обсуждаем; и женщина, верящая, что важно всегда влезать в чужую шкуру. Я понимала, на что они нацелились, собрав нас вместе, но почему-то не могла отделаться от дурного предчувствия. Редакторша оказалась прехорошенькой особой лет так под тридцать, похоже, весьма далекой от суровой повседневной реальности, фотограф — мужиком за тридцать. У него было детское лицо и смешные густые усы.
Каждый раз, когда фотограф снимал меня во время разговора, я полностью теряла концентрацию и была совершенно не в силах сказать что-нибудь более или менее осмысленное. Казалось, взгляд его проникал мне прямо под кожу. Прекрати это, перестань смотреть на меня, не надо заглядывать так глубоко. Не надо заглядывать мне в сердце. Лучше используй светофильтры, чтобы лицо мое показалось более гладким; кожа моя смотрится чудовищно, она страшно пересушена, на фотографиях она будет смотреться точь-в-точь как в обычной жизни, такая же грубая и потресканная. Не снимай меня в естественном освещении. Используй светофильтры, чтоб я выглядела прилично. На самом-то деле кожа у меня настолько грубая, что, должно быть, сильнее рассеивает свет. Кто знает, может, именно благодаря этому на фотографиях она будет выглядеть поровнее? Слышу щелчок фотоаппарата. Когда приходится волноваться о том, как тебя фотографируют, это ощущается физически — словно из тела твоего нервы клочьями огромными выдирают. Я не выдумываю. Просто не могу сфокусироваться. По коже бегут крошечные мурашки, они разбиваются на множество других, еще более мелких; кажется, что весь мир — это только поверхность моего тела. Значит, пока дифференциал уменьшается и уменьшается, пока единица измерения становится все меньше, интеграл — скажем, поверхность моей кожи, — все увеличивается… так, что ли, это происходит? Ухты, врубилась! Внезапно так и хочется восторженно захлопать в ладоши: надо же, впервые в жизни поняла разницу между дифференциалами и интегралами! Словно вспышка света в голове промелькнула. И именно тогда, когда я сообразила: не лучшее сейчас время на такие темы размышлять, тогда.