Дж. МАКИНТОШВид на Солнечную систему
Орд сидел в своем кресле-вертушке и обозревал Солнечную систему. Здесь не мешала двухсотмильная атмосфера Земли, и видимость была прекрасная: со станции на орбите Плутона он видел невооруженным глазом все планеты, кроме самого Плутона, скрывавшегося в скоплении ярких звезд, и Меркурия, затмеваемого сейчас Солнцем.
Орд хорошо знал, куда смотреть. Каждый день, больше двух тысяч дней подряд, он рассматривал Солнечную систему. Двадцать пять раз он видел, как Меркурий торопливо обегает Солнце, Венера, более медлительная — девять раз. Земля совершила шесть привычный путешествий, обозначавших годы. Марс завершал свой четвертый оборот, а Юпитер не проделал еще и полпути.
— Наверно, легче от того, что их видишь, — проговорил легкий, чуть насмешливый голос за его спиной. Даже когда Уна говорила самые серьезные вещи, что случалось часто, в голосе ее звучал смех. — Если бы ты не мог видеть планеты, то давно свихнулся бы.
— А кто знает, что я не свихнулся? — возразил Орд. — Во всяком случае, ты этого не знаешь.
Он еще не повернулся. Он специально оттягивал этот момент, предвкушая, какое получит сейчас удовольствие.
— Я думаю, — ответила она, все так же с отзвуком смеха, — что если ты способен рассудительно говорить о сумасшествии, ты не мог еще далеко зайти в эту сторону.
Момент пришел. Он не желает ждать вечно. Орд повернулся и посмотрел на нее с медленной иронической улыбкой. Он знавал и более красивых женщин, но эта выгодно отличалась тем, что хорошо чувствовала пределы своих возможностей.
(Иллюстрации из первой журнальной публикации рассказа)[1]
Уна всегда носила эту без пятнышка белую рубашку с открытым воротом, аккуратно заправленную за пояс отглаженных свободных брюк бутылочного цвета. Возможно, было проявлением пессимизма думать плохо о том, чего не знаешь, но Орд считал само собой разумеющимся, что лучшее в фигуре Уны — это узкая талия и ноги.
Лоб у нее был слегка неправильной формы, и она старалась скрыть его каскадом своих прекрасных пепельных волос. Зубы казались идеальными в мягкой полуулыбке — улыбаться во весь рот она себе не позволяла. Верхняя пуговка ее безупречной рубашки намекала на то, что ее кожа не везде такая же чистая и гладкая, но подозрение никогда не имело возможности перейти в уверенность.
— Сколько еще, Колин? — Спросила Уна. — Я не слежу за временем так, как ты. Где они могут быть, если вылетели сразу же, как только оборвался луч?
— Я еще не подсчитывал с тех пор, когда ты спрашивала последний раз. — Голос его подрагивал, — но они могут быть совсем близко.
Она кивнула с некоторым сожалением.
Орд смотрел мимо нее на пустую стену напротив окон обсерватории. Места здесь хватало.
Космическая станция в трех тысячах шестистах миллионах миль от Солнца была рассчитана на одного человека, который постоянно будет один, проведет два года в собственном обществе за почти сказочную зарплату, и поэтому предусматривалось все для того, чтобы его жилище воспринималось просторным и комфортабельным, не давая в то же время холодящего ощущения пустоты. Обсерватория, машинный зал, комната отдыха, мастерская, спальня, ванная комната, складские помещения, запасная комната, куда ушла Уна, хотя она не предназначалась для Уны или кого-либо вроде нее.
Глядя на пустую стену, Орд представлял суматоху на Земле, когда оборвался одни из направленных лучей на Плутоне. Оставалось еще много лучей, ведущих космолеты сквозь пространство, но внезапное исчезновение луча со Станции 2 не могло не сказаться почти на всех межпланетных рейсах. На пять минут удлинялся лунный рейс, на дна или три дня — путешествие на Марс и Венеру, в зависимости от относительных положений пункта вылета, места назначения и двух оставшихся лучей Плутона, а полет на астероиды и спутники внешних планет требовал дополнительных недель или даже месяцев.
Две спицы направляющего колеса были целы, но оставался зияющий провал в сто двадцать градусов, где действовали только слабые лучи места назначения корабля, а мощный универсальный луч, который обычно поддерживал их, исчез.
Эта ситуация не являлась чем-то новым. Когда-нибудь в Солнечной системе появится столько несущих лучей, что кораблям даже не нужно будет знать, на каком именно они находятся. Они смогут просто направить свой нос в нужном направлении и стартовать, как галеоны, гонимые ветром. Но пока еще интенсивность межпланетных сообщений была недостаточной, чтобы имело смысл дублировать лучи.
Орд мысленно проследил шестилетний путь корабля. Неделя на подготовку. Два дня до Луны. Три недели перелет к Марсу — хватило бы шестнадцати дней, не отключись луч Станции 2. Потом затруднения. Лишь маленький луч Ганимеда поможет ремонтному кораблю на пути от Марса. Почти девять месяцев до Юпитера. Но тогда у корабля хотя бы будет достаточное ускорение, чтобы помочь ракетам на оставшиеся три тысячи двести миллионов миль… и долгий поиск молчаливой песчинки в космосе — его станции.
С лучом одиннадцать месяцев, без него шесть лет.
Выносить лишние пять лет одиночества помогала Орду мысль о зарплате, которая накопится за это время. Люди на космических станциях были необходимы, и космические линии так или иначе брали на себя ответственность за них.
Когда он вернется на Землю, ему будет двадцать девять лет, и денег хватит на всю оставшуюся жизнь.
Уна пожала плечами:
— Ну ладно, приятно было с тобой познакомиться, и я говорю серьезно.
— Тебе-то — да, Уна. Но это только потому, что до тебя были другие. Я многому научился.
— Ты только что нарушил первое правило, — весело проговорила она. — Никогда не говорить о «других». Будь осторожен, не нарушь второе правило.
— Какое?
— Ты должен знать. Хочешь, чтобы его нарушила я. Прежде всего — не говорить о тех, которые будут.
Она небрежно махнула рукой, явно желая покончить с этой темой.
— Сыграем в шахматы? — предложила она. — Давно не играли.
— Ладно. Но не здесь. Идем в комнату отдыха.
Орд пошел первым, хотя она знала станцию так же хорошо, как и он. Фигуры на доске расставил очень быстро: практика накопилась богатая. Уна села не напротив него, а примостилась на краешке дивана.
Только что они косвенно упомянули о том, что зрело уже некоторое время. Несомненно, Орду Уна уже начала надоедать. И некого было в этом винить. В шахматной партии содержался намек на прощание. Посошок на дорожку, так сказать.
Уна играла быстро и решительно. Один особенно стремительный ход исторг из Орда обычную жалобу.
— Лучше бы ты играла внимательнее, — проговорил он. — Если выигрываешь ты, я смешно выгляжу, потому что так долго думал. А если выигрываю я, ты ничего не теряешь, потому что совершенно очевидно не старалась.
Уна хохотнула.
— Это всего лишь игра.
Первую партию она выиграла.
— Тебе повезло, — проворчал Орд. — Ты даже не заметила одну опасную ситуацию…
— Какая разница.
Они сыграли неизбежную вторую партию и, столь же неизбежно, выиграл Орд. Как любой шахматист, выигравший партию, которую, как он прекрасно знал, он мог выиграть когда и как захотел бы, Орд чувствовал себя успокоенным и довольным собою.
Он зевнул.
Уна поднялась.
— Я понимаю намеки.
— Нет, пожалуйста…
Она улыбнулась ему и исчезла в своей комнате.
Орд долго смотрел на гладкую, ничем не украшенную дверь. Он помнил предупреждения о солитозе, болезни одиночества, но свое состояние считал относительно неплохим. Он по-прежнему знал правду, возможно, в этом все и дело. После столь долгого времени он, к счастью, еще не верил в то, чего не было. Например…
Он поднялся и прошел в машинный зал. Среди прочего, это помещение предоставляло полную картину всего происходящего на станции. Он мог сидеть перед циферблатами и переключателями и проверять все — от наружной температуры до давления воздуха в самом дальнем складе.
Он ясно видел, например, что температура в комнате Уны была сейчас минус 110° по Цельсию. Много выше абсолютного нуля, конечно — однако зверский холод для жилого помещения. Более того, давление воздуха было всего восемь фунтов.
Иными словами, хотя он видел, как Уна входит в эту комнату, и может увидеть, как она оттуда выходит, Уны там нет. Дверь не открывалась.
Уна не существует.
Знание этого было очень серьезным фактором. Он давно боялся того времени, когда перестанет осознавать такие вещи. Да и сейчас его иногда охватывали приступы страха.
Однако же если он доведет давление в этой комнате до нормы, поднимет температуру и затем войдет, он увидит Уну, спящую в постели. Если он прикоснется к ней, она будет вполне реальной. Если он ударит ее ладонью по щеке, рука ощутит боль, а Уна проснется возмущенная. Если он пырнет ее ножом, ома умрет, и ему придется хоронить ее в космосе.
Все это было реальным — для него.
Он не мог видеть и оценить факты, которые демонстрировали ему шкалы. Хотя он и устал от Уны, он не имел возможности просто сказать ей — исчезни, и она исчезнет. Когда-то ему пришлось позаботиться о корабле, который доставил ее сюда, теперь придется обеспечить другой, который ее увезет.
Солитоз не был чем-то новым, с ним столкнулись вскоре после начала космических путешествий. К сожалению, пока никто не придумал, что с ним делать, разве что устранить условия, из-за которых он возник. Космос — это не просто пустое место, там еще более пусто: нет горизонта, неба, мягкого солнечного света, земли и зелени, домов, нет времени и чувства истории, как отдельно какого-то конкретного человека, так и всей человеческой расы. Хуже всего, что в космосе нет людей. Отшельник может намеренно уйти от цивилизации, но оставьте его одного на необитаемом острове, и у него разовьется психоз. Это, вкратце, и есть солитоз.