– Сумеете его опознать?
– Нет. Я его не видела. Умоляю, не надо поднимать шум! Лучше проводите меня домой.
Ее била сильная дрожь.
Держа Энн за руку, Кортни вел ее по переулку все триста ярдов – туда, где светили тусклым белым светом фонари на Олд-Бат-роуд.
– Здесь со мной ничего не случится, – заверила девушка. – Нет, дальше не ходите. Не надо, чтобы вас видели мать с отцом. Да и самой не хотелось бы попадаться им на глаза; бог знает что подумают. Доброй ночи. И спасибо.
Прежде чем Кортни успел возразить, она убежала, легко ступая и придерживая рукав испорченного платья. Когда Энн юркнула в калитку, предварительно окинув взглядом улицу, Фил Кортни, потрясенный до глубины души, отправился туда, откуда пришел.
Выходит, предчувствия бывают полезны. Этот эпизод, промелькнувший с головокружительной скоростью, казался видением из ночных кошмаров. Вновь остановившись неподалеку от черных деревянных ворот с белой эмалированной табличкой «Продавцам и рекламщикам вход воспрещен», там, где он обнаружил Энн, Кортни принялся зажигать спички, пытаясь найти хоть какую-то зацепку, но не увидел ни отпечатков ног, ни потерянных запонок, ни прочих улик, которые так любят сыщики. Только поросший примятой травой зловещий переулок в тесном обрамлении громадных вязов.
– Будь я… – начал Кортни вслух, но спичка обожгла пальцы.
Выронив ее, он вернулся к дому Фейнов, открыл калитку, и тут перед ним выросла чья-то тень. Не успел Кортни испугаться, как сумрачный силуэт осведомился голосом Фрэнка Шарплесса:
– Кто здесь?
– Я.
– А… Который час?
– Не знаю. Наверное, ближе к полуночи. Фрэнк, ты никого здесь не видел?
Чтобы осмыслить его рассказ, Шарплессу потребовалось некоторое время. Он стоял как зачарованный, и на лице его читалась такая тоска, что обуреваемый сочувствием Кортни едва не забыл, как сильно он волнуется за Энн. Ему вспомнилось, что там, наверху, в душной комнате, умирает от столбняка Вики Фейн.
– Кто-то напал на Энн? – тупо повторял Шарплесс. – Где? Когда? Зачем? – Сосредоточиться он не мог, как ни пытался. – Она в норме?
– Более или менее. Отделалась синяком и порванным платьем.
– Неужели ее собирались…
– Не знаю. Скорее, тоже хотели убить.
– Что значит «тоже»? – спросил Шарплесс после паузы, ушедшей на осмысление услышанного.
– Ничего. Неудачно выразился.
– Ты же не думаешь, что кто-то пытался убить Вики? – Могучие пальцы Шарплесса сомкнулись на руке у Кортни. – Не думаешь, что это сделали преднамеренно?
– Нет-нет. Конечно нет!
– Вижу, Энн тебе приглянулась.
– Да, это так.
– Удачи, старина. Я бы сердечно порадовался за тебя, вот только… – Широким жестом он указал в сторону дома, помрачнел и добавил уже другим, более низким тоном, вложив в эти слова всю душу: – Пусть она не умрет. Господи, пусть она не умрет!
– Тише, тише!
– Но почему они до сих пор наверху? Там что-то происходит. В этом я уверен. Приехали еще какие-то люди, то ли из больницы, то ли еще откуда. Но меня даже в комнату не пускают. Погоди! Забыл спросить. Который час?
– Ты уже спрашивал, и я сказал…
Вдали, словно отвечая на вопрос, стали бить церковные часы.
– Всего лишь полночь? – не поверил Шарплесс. После первых трех ударов он обернулся. – Двенадцать? Вот те на! Быть такого не может. С этими часами что-то не так. Сейчас должно быть как минимум два ночи.
– Возьми себя в руки, Фрэнк.
– Говорю же, с этими часами что-то не так!
Но с часами все было в порядке, и это выяснилось задолго до того, как они пробили четверть, половину, три четверти и час.
Решив, что в таком состоянии Шарплесса лучше не подпускать к дому – как бы сцену ни закатил, – Кортни усадил его на каменную лавочку под вязами и время от времени напоминал, что не мешало бы выкурить сигарету. В городе погасли огни, но окна в доме Фейнов, казалось, горели ярче прежнего, хотя из комнаты, отведенной для пациентки, не поступало никаких известий.
В голове постоянно звучал бой церковных часов. И при этом они вздрагивали каждый раз, когда действительно слышали его.
Чтобы скоротать время, Шарплесс говорил. Говорил много, быстро, монотонно, тихим голосом, редко менявшим тональность. Говорил о себе и Вики Фейн. О том, что будет, когда она поправится. О том, как он поступит в штабной колледж. Предположение, что его могут отправить в Индию, Шарплесс дополнил долгим описанием индийской жизни, основанным на рассказах отца, дядьев и деда.
Близится рассвет, думал Кортни. Еще чуть-чуть, и за фруктовыми деревьями забрезжит белесое марево.
Церковные часы пробили два тридцать.
Десятью минутами позже, когда Шарплесс вспоминал беззаботное, казавшееся вечным детство и «войнушку», в которую они играли, ведущая на кухню дверь отворилась.
– Капитан Шарплесс! – крикнула миссис Поппер, чей голос сочился ядом. – Капитан Шарплесс!
Шарплесс со всех ног бросился на зов, и Кортни последовал за ним.
– Говорят, вам лучше войти в дом, – мрачно произнесла миссис Проппер.
– Держись, Фрэнк!
– Не могу, – сказал Шарплесс. – Я этого не вынесу.
– Ты должен. Проклятье, не вздумай нюни распускать! Пойдем.
Шарплесс медленно проследовал через кухню, минуя зареванную Дейзи, споткнулся о стул в столовой и нашел дорогу, лишь когда Кортни включил свет.
В прихожей по лестнице спускались люди – с периодическими остановками, будто их тянуло вернуться в спальню. Первым шел невысокий доктор Нисдейл, следом сэр Генри Мерривейл, за ним какой-то человек в белом халате. Глядя на их лица, Кортни опешил так, будто его стукнули по голове.
Несмотря на покрытый испариной лоб, мужчина в белом халате улыбался до ушей; в глазах меланхоличного сэра Генри светилось облегчение, и даже доктор Нисдейл, свирепый человечек, чей врачебный такт довел бы до ручки самого Мафусаила, уже не казался убежденным в самом трагическом исходе вечера.
– Ну, догадочка-то ваша путная была, тут и толковать не о чем, – говорил он сиплым, но в то же время пронзительно-резким голосом. – У вас в жилках небось шотландских кровей – хоть залейся, это как пить дать! Тьфу ты пропасть! И не перечьте, напраслину на себя не наводите, но и с выводами не поспешайте, будто вся чреватость позади или что дамочке враз полегчает, покуда… – Тут он умолк, перехватив взгляд стоявшего у нижней балясины Шарплесса, застыл на месте и продолжил: – Тьфу ты пропасть! Вот кому хлебнуть-то не повредит! Слышь, милок, держись покрепче, а не то…
– Она мертва?!
– Тьфу ты пропасть! – с неописуемым негодованием объявил доктор Нисдейл, а на вопрос ответил сэр Генри.
Когда Шарплесс обеими руками схватился за перила, Г. М. жестом остановил его и мягко произнес:
– Все в порядке, сынок. Не волнуйтесь. Она будет жить.
Глава тринадцатая
Пятница сменилась субботой, а в воскресенье, во второй половине дня, старший инспектор Мастерс – последние дни он был очень занят – вновь заглянул посовещаться с сэром Генри Мерривейлом.
Фил Кортни тоже не сидел сложа руки.
Он уже записал около девяноста тысяч слов и прикинул, что если убрать всю откровенную клевету и вопиющее дурновкусие, то останется примерно пятая часть, что его вполне устраивало. Перед публикацией книга обретет надлежащий объем, а торопиться со сдачей работы… Зачем?
Некоторые из анекдотических эпизодов он вычеркивал с болью в сердце. Одним из таких было яркое и реалистичное описание первой влюбленности шестнадцатилетнего Г. М., но, поскольку упомянутая дама была теперь замужем за членом Кабинета министров, а своей набожностью славилась на всю Англию, Кортни пришел к выводу, что эту историю лучше опустить.
В другом случае речь шла о дьявольски зловредной выходке, призванной повергнуть дядю Джорджа в состояние крайнего замешательства. По мере взросления Г. М. возрастала и его смекалка, но в рассказе фигурировал унитаз – вернее, его новое амплуа, до которого не додумался бы сам Сатана, – а посему Кортни с грустью вычеркнул и этот эпизод.
Диктовка также проходила не без затруднений. Нет, Филу Кортни не помешало разбирательство, проведенное в субботу по требованию полиции, после того как Хьюберт Фейн формально опознал тело своего племянника.
Ему препятствовала вспыхнувшая в сердце сэра Генри страсть к посещению аптек.
Кортни знать не знал, что на белом свете – не говоря уже о городке вроде Челтнема – существует такое множество подобных заведений. Ясное дело, Г. М. вел расследование; и если бы он показывал в аптеках фотографии для опознания или наводил справки о тех или иных людях, Кортни нисколько не удивился бы. Но сэр Генри вел себя совершенно иначе.
Зайдя в аптеку, он просил приготовить лекарство по тому или иному рецепту, после чего вел десятиминутные разговоры с фармацевтом, покуда тот занимался своими делами, и в этой пустой болтовне не проскальзывало ни имен, ни вопросов.
В результате у сэра Генри скопилось множество покупок. Их число и разнообразие озадачили бы даже того простофилю, что фигурировал в арифметических задачках дяди Джорджа. Майора Адамса, в чьем доме квартировал Г. М., они довели до белого каления.
– Но черт возьми, дорогой мой друг! – протестующе воскликнул майор. – И шутить я, поверьте, даже не думаю! Черт возьми!
– Что такое, сынок?
– Если вам так надо ходить по аптекам, почему бы не приобрести что-то полезное? Мыльную стружку для бритья? Бритвенные лезвия? Зубную пасту? Пока что, – принялся считать майор, – вы купили четырнадцать пузырьков микстуры от кашля, двенадцать пузырьков успокоительного, девять пузырьков лошадиной мази, восемь пузырьков…
– Оставьте меня в покое, сынок. Я знаю, что делаю.
И Кортни оставалось лишь принять как данность, что Г. М. говорит правду.
С четверга по воскресенье они с Энн не виделись. Днем она уезжала на работу в Глостер, а вечерами Кортни в поте лица записывал воспоминания сэра Генри.
В душное, обещавшее быть дождливым воскресенье он с досадой обнаружил, что Г. М. снова уходит в штопор многословных воспоминаний, и обрадовался перерыву, когда вскоре после обеда к ним заглянул старший инспектор.