Почти не слушая, Кортни устремил взгляд в прошлое, и неясные образы, обретая резкость, соединились в вереницу воспоминаний.
– Этот убийца – приятный джентльмен, – хмуро заметил Мастерс. – Или леди. Ах да! Вижу, мистер Кортни, у вас появилась еще какая-то мысль?
Он был совершенно прав.
– Минуточку! – взмолился Кортни. – Когда же ей дали стрихнин?
– По нашему мнению, в четверг, около четырех часов дня, – ответил Мастерс. – То есть примерно за двадцать минут до того, как проявились первые симптомы. Обычно стрихнин начинает действовать в течение двадцати минут.
– Понятно. И в организм он попал перорально, так? Вместе с грейпфрутом?
– И что? – Приподняв брови, Г. М. выглянул из-за клубов зловонного дыма. – Вы тоже подались в сыщики? Но да, это так. Яд, по всей видимости, находился в грейпфруте. Во-первых, кухарка клянется, что в четверг миссис Фейн больше ничего не ела, а во-вторых, этот фрукт – один из немногих, чья горечь маскирует такой же привкус стрихнина… Пропади он пропадом!
– Вы о ком?
– О том, кто нас одурачил! – взревел Г. М. – Ведь именно я повел всех за собой по этой тропинке, именно я угодил в эту ловушку – кстати говоря, устроенную с немалым искусством – и начал разоряться насчет столбняка. Так что миссис Фейн выжила отнюдь не благодаря мне. Господи!..
– А тот грейпфрут вы нашли?
– Нет, сэр, – ответил Мастерс, – и вряд ли найдем. Тем вечером, когда отравили миссис Фейн, у нас других забот хватало. Позже сэр Генри беседовал с кухаркой, и та сказала, что выбросила грейпфрут в мусорный бак. Мы проверили, но его там уже не было. Естественно. Его кто-то забрал. – По ходу объяснения он взял карандаш, изобразил на странице блокнота нечто вроде узора, недобро зыркнул на Кортни, добавил к рисунку несколько зловещих завитушек и продолжил: – Вряд ли убийца стал бы копаться в мусоре средь бела дня. Это выглядело бы подозрительно, ведь бак стоит неподалеку от задней двери, возле садового сарая. Так что нам очень хотелось бы узнать, сэр, кто слонялся по саду после наступления темноты.
Кортни призадумался.
– И еще неплохо бы выяснить, – добавил Мастерс, обрамляя свое творение черными штрихами, – кто шнырял по дому, когда миссис Проппер готовила грейпфрут к подаче. И у кого был доступ к этому фрукту. И, помимо прочего, кто отнес его наверх, в комнату миссис Фейн.
– Но это определенно был не… – второпях начал Кортни, но тут же осекся. В него впились две пары глаз.
– Так-так, сэр? – любезно напомнил Мастерс. – Вы хотели что-то сказать?
Кортни попытался изобразить смешок.
– Я хотел сказать, что это определенно был не Фрэнк Шарплесс. Кто угодно, только не он. Предположение, что он отравил миссис Фейн, настолько невероятное, что едва ли заслуживает внимания.
– По всей видимости, вы правы, – уклончиво ответил Мастерс. – И если этот юный джентльмен проявит неосторожность, его лишат офицерского звания. Но улики есть улики…
– Кроме того, – перебил его Кортни, – это предположение вовсе не облегчает вам жизнь. Ведь вы уже доказали, что в среду вечером никто не мог подменить кинжал. И если доказать, что в четверг ни у кого не было возможности отравить грейпфрут, следствие окончательно зайдет в тупик.
Он не хотел никого оскорбить, однако румянец на щеках старшего инспектора приобрел багровый оттенок. Мастерс так долго сдерживал эмоции, что даже намек на неудачу едва не вывел его из себя.
Перехватив блокнот резинкой, он с глубоким вздохом встал и принялся расхаживать туда-сюда вдоль рядов старинного оружия, на которое поглядывал с такой любовью, будто эти инструменты смертоубийства являлись глашатаями его настроения.
– Знаете что? – твердо спросил он. – Хватит с меня этих жульнических мистификаций! С ними покончено!
– Вы так думаете? – осведомился Г. М. – Господи…
– Говорю же, с ними покончено. Меня уже тошнит от слов «не было возможности», и впредь я не желаю слышать эту фразу. Что в этом невозможного? Да, отравили грейпфрут – ну и что?
– Придите в себя, Мастерс, – взялся утешать его Г. М. – Готов спорить, что на самом деле вы не думаете о фразе «не было возможности». Вы думаете о безупречном и элегантном деле против миссис Фейн. Разве нет?
– Это лишь предположение, сэр.
– Неужели? Ведь эта ваша гипотеза, сынок, разлетелась вдребезги. Миссис Фейн не стала бы травить себя стрихнином ради того, чтобы доказать, что она умерла от столбняка. Вы согласны?
Мастерс промолчал, устремив тоскливый взор на стену, где висел страшный малайский крис.
– Любопытно… – Г. М. задумчиво пыхнул сигарой. – Если исключить из списка подозреваемых миссис Фейн – разумеется, с возможностью внесения ее обратно, – можем ли мы вычеркнуть кого-то еще?
– Нет, не можем, – с жаром ответил Мастерс. – В ваших расследованиях я не стал бы вычеркивать даже папу римского, не говоря уже об архиепископе Кентерберийском, поскольку виноват всегда тот, кого вообще нельзя заподозрить. Так что вы хотели сказать?
– Мне пришел на ум доктор Рич.
– По правде сказать, сэр, мне тоже.
– Перед нами парень, – продолжил Г. М., – которого не раз обвиняли в том, чего он не совершал. К примеру, в случае с предположительно ржавой булавкой. В четверг вечером бедняга, наверное, чуть рассудка не лишился.
– Ну да, ну да, – признал Мастерс. – К тому же у него нет мотива.
– Похоже на то. Что скажете, сынок?
– Скажу, – схватил шляпу Мастерс, – что довольно разговоров. Чем скорее опросим кухарку и миссис Фейн, тем раньше вернемся к нашим спорам. Готовы, сэр Генри? А вы, сэр? В таком случае чего мы ждем?
Десятью минутами позже, убедив сэра Генри надеть пиджак, они стояли на крыльце дома Фейнов.
Двери открыла счастливая Дейзи, чей курносый нос и веснушчатые щеки блестели, как полированные. Мастерс приветствовал ее доверительной и добросердечной улыбкой.
– Доброе утро, мисс.
– Доброе утро, сэр.
– Как себя чувствует миссис Фейн? Надеюсь, ей лучше?
– Гораздо, гораздо лучше! – просияла Дейзи, глядевшая на сэра Генри едва ли не с благоговением. – Она уже начинает садиться в постели.
– Как считаете, можно ли с нею увидеться?
– Почему бы и нет, сэр? Сейчас у нее мисс Браунинг, но я сбегаю наверх и спрошу. Проходите, пожалуйста.
– Никакой спешки, мисс, никакой спешки! Вообще-то, сперва мы хотели бы поговорить с миссис Проппер. Нет-нет, тревожиться не о чем. Мы лишь думаем, что она поможет прояснить одну мелочь.
– Тетушка на кухне. Сюда, пожалуйста.
Энн Браунинг была уже не в спальне; в тот самый момент она, облаченная в белое твиловое платье без рукавов, спускалась по лестнице, и на лице ее читалось почти полное спокойствие. Синяк под ухом она, должно быть, припудрила, поскольку его не было видно.
В прихожей ее радушно приветствовал Мастерс:
– Добрый день, мисс Браунинг! Прискорбно было узнать о ночном происшествии. Надеюсь, на вас больше никто не нападал?
Энн застыла на месте.
– Вы проболтались! – сказала она, с упреком глядя на Кортни. – И напрасно!
– Черт возьми, Энн, дело-то серьезное! Похоже, вы не понимаете, что за опасность вам грозила.
– Не произошло ничего особенного, мистер Мастерс, – заверила Энн старшего инспектора, пропустив ремарку Кортни мимо ушей. – Умоляю, забудьте. Беспокоиться совершенно не о чем. Я… Полагаю, вы пришли к Вики? Узнали что-то новое?
Мастерс скроил шутливую физиономию, и Кортни подумал, что тот слегка переигрывает.
– Ничего такого, мисс. – Старший инспектор понизил голос. – Разве что вам стоит поблагодарить удачу за то, что в четверг, в четыре часа пополудни, вы сидели с нами на лужайке майора Адамса.
– Почему?
– Ах, мисс, это секрет. Большой секрет. Пойдемте, сэр Генри.
На глазах у озадаченной девушки Мастерс и Г. М. проследовали за Дейзи в сторону столовой, но Кортни задержался.
– Почему? – спросила Энн, глядя в пол. – Почему вы не позвонили и не зашли? Ни в пятницу, ни в субботу? Я надеялась, что вы зайдете. Или хотя бы позвоните.
Мрачный и грозивший дождем день вдруг будто солнце озарило.
– Вы серьезно?
– Ну разумеется.
– Дорогая моя, – взорвался Кортни, – знай вы хотя бы отчасти, насколько… Боже милосердный, это еще что такое?!
Причиной оглушительного грохота – признаться, от него подскочил бы кто угодно – послужила целая совокупность обстоятельств. Паркет столовой, изготовленный из дерева твердых пород, не только не скрипел, но и отличался исключительной прочностью, а также гладкостью замерзшего озера. Коврики лежали на нем, будто острова; весьма неразумно наступать на подобный коврик, когда не смотришь под ноги. Именно эту ошибку и совершил сэр Генри Мерривейл.
Сказать, что Г. М. не устоял на ногах, – значит ничего не сказать, поскольку эта фраза ни в какой мере не отражает той масштабности, что сопутствовала означенному событию.
Ноги вылетели из-под сэра Генри, будто обрели собственную жизнь; сэр Генри издал при этом отчаянный вопль, а его внушительная задняя часть, описав подобие дуги, ударила в половицы с такой силой, что задрожала люстра; сам Г. М. ехал по паркету футов шесть, покуда не врезался в сервант. Наступила пауза, а за ней последовала такая буря сквернословия, такой поток богохульства и площадной брани, что запертый в пределах преисподней Джордж Мерривейл, должно быть, покраснел от стыда.
– Тише! – настаивал Мастерс, также утративший способность двигаться. – Нет-нет-нет! Тише!
Дверь кухни распахнулась, и в столовую влетела миссис Проппер. Она начала было кричать, что не потерпит таких выражений, но тут же умолкла. Видать, ей передалась частичка благоговения Дейзи.
– Спаси нас Господи, – выдохнула она, – это же кудесник-доктор!
В ответ раздалось нечленораздельное кулдыканье, поскольку Мастерс успел зажать сэру Генри рот крупной ладонью и убрал ее, лишь сочтя, что опасность миновала.
– Мэм, – сказал Г. М., переведя дух, но не вставая с пола, – смею заметить, вы ошиблись с формулировкой. Я вовсе не кудесник и в данную минуту сам нуждаюсь в помощи врача. Нуждаюсь в ней, как никогда в жизни.