Что еще более важно, это дало Герберту имя: Макс Стенснесс.
"У тебя есть что-нибудь?" - спросила Ханна.
«Действительно. Имя. Большое спасибо."
Она в восторге ударила по воздуху. "Я с удовольствием. Может, придешь сегодня на ужин?
Она объединила два предложения, как если бы они были частью одного мыслительного процесса, и Герберту потребовалась секунда или две, чтобы подвести итоги того, о чем она просила.
«Я не мог, - сказал он.
Заяц издал звук, который отчасти был кашлем, а отчасти - хихиканьем.
"Что еще ты делаешь?" - спросила Ханна.
Флю прикрыл рот рукой. Его плечи вздымались, и он издавал небольшие трубящие звуки в ладони.
Герберт указал на Зайца и Фли. «Вы двое, отнесите пальто в Скотланд-Ярд и внесите его в журнал как улику».
Они убежали, как нечестивые ученики из кабинета директора, открыто смеясь задолго до того, как оказались за пределами слышимости. Герберт заметил, что Элкингтон отошел на несколько ярдов; «В конце концов, очевидно, что у этого человека есть какие-то искупительные черты», - подумал он.
Герберт снова повернулся к Ханне.
«Ну, насколько вы знаете, я мог бы пойти домой к жене и детям».
"Вы?"
"Нет"
"Хорошо. Тогда вы можете прийти к моему. Номер 14, Фрит-стрит, в Сохо. Верхний колокол.
Герберт ненадолго поигрался - очень недолго - с мыслью, что это был своего рода пас. Не то чтобы он узнал бы одного, если бы тот ударил его по лицу, потому что он так давно не был в интимных отношениях с женщиной, которая не взимала плату за свои услуги. Он также не думал, что кто-то вроде Ханы хоть сколько-нибудь заинтересовался. Для начала, он был на двенадцать или пятнадцать лет ее старше. Следовательно, это явно было приглашением к светской жизни, что само по себе было столь же редкостью, как и сексуальное замечание.
Герберт задумался, было ли это тем, что было при изучении нового языка.
"Это было бы чудесно." Это то, что один сказал? Во всяком случае, он так сказал. "Я хотел бы, что."
«Хорошо», - сказала она, взяв его за локоть и быстро сжав. «Может, ты тоже назовешь мне свое имя».
"Ой." Он смеялся. «Меня зовут Герберт».
Казалось, туман с каждым часом сгущается. К тому же он становился все более опасным. К тому времени, как они с Элкингтоном добрались до «Кинга», у Герберта было такое чувство, будто кто-то промыл его отбеливателем. Он изо всех сил откашлялся, чтобы очистить вкус, и обнаружил, что то, что получилось, было испещрено черными полосами.
«Если туман так действует на него, - подумал Герберт, содрогаясь, - представьте, что он делал с парой пожилых, астматических и бронхитных мехов его матери.
Отель King’s расположен между Стрэндом и Темзой, рядом с Сомерсет-Хаусом с подветренной стороны моста Ватерлоо. У главного входа Герберт и Элкингтон остановились, пропуская крокодила школьников. Мальчики были в шортах даже в такой дикой мороз; длинные брюки были таким же безошибочным признаком юности, как сорванный голос. Пара парней сжимала комиксы Eagle, обложки которых хвалили Дэна Дейра. Одна из девушек несла журнал Girl.
Герберт ни о чем не слышал; язык детей не был его.
На обоих концах очереди и посередине находились учителя, все очень молодые и выглядели, по понятным причинам, обеспокоенными тем, что не могли видеть более половины своих подопечных одновременно.
Внутри главного входа в «Кингс» находился небольшой кабинет, и здесь они нашли привратника, который был как минимум столько же лет, как Бог, а вполне возможно, старше. Он сидел у электрического камина с двумя перемычками и читал «Дейли экспресс». Он держал страницы так близко и к своему лицу, и к огню, что в любой момент Герберт ожидал, что человек и дневник сгорят в огне.
«Очень жаль, сэр», - сказал швейцар, вставая и убирая газету одним движением, как школьник, пойманный с контрабандой. «Не видел тебя там».
Герберт перевернул ордер. «Детектив-инспектор Смит, Нью-Скотланд-Ярд».
Носильщик практически обратил внимание.
«И сержант Элкингтон, Гайд-парк», - сказал Элкингтон.
Носильщик взглянул на него, мгновенно подсчитал, кто где находится в пищевой цепочке, и снова повернулся к Герберту. «Чем я могу вам помочь, сэр?»
«Вы можете сказать мне, кто работает в отделе Макса Стенснесса».
"Конечно, сэр. Мистер Стенснесс работает… Носильщик задержал последнее слово на долю дольше необходимого, наблюдая за реакцией Герберта и ожидая, правильно ли он понял его времена. Когда Герберт ничего не дал ему взамен, он неуверенно продолжил: «Он работает с доктором Уилкинсом и доктором Франклином».
«А где мне их найти?»
«Вы выходите из двери здесь, поворачиваете налево, первую направо, вторую дверь направо, спускаетесь на три лестничных пролета, выбираете четвертую качающуюся дверь и следуете указателям с надписью« Биофизика »и« Совет медицинских исследований ». '”
Герберт кивнул в знак благодарности.
Он и Элкингтон покинули контору носильщика и последовали его указаниям, вскоре обнаружив, с мрачным чувством неизбежности, что они потерялись.
Единственные люди, которых они могли видеть, - это пара мужчин в белых халатах, от которых даже с расстояния десяти шагов сильно пахло рыбой.
Герберт подошел к ним и сказал больше с надеждой, чем с ожиданием: «Я ищу доктора Франклина и доктора Уилкинса».
«Конечно», - сказал один из них. «Я сам пойду туда; Я покажу тебе."
Вблизи запах рыбы был почти невыносимым. Пока они шли, мужчина увидел, как Герберт удивленно фыркнул, и засмеялся. «Ой, не обращайте на меня внимания. Слишком много икры трески, вот в чем проблема. Нет никаких
здесь душ, поэтому, когда они переборщили с икрой, мы с Джеффом в конечном итоге воняем, как пара носильщиков из Биллингсгейта.
«Для чего ты используешь икру?» - спросил Герберт.
«Это та часть лаборатории, куда вы собираетесь; они его используют, а не я. Что-то связанное с их экспериментами. Однажды они действительно пытались объяснить это мне, но с таким же успехом они могли говорить по-гречески, несмотря на весь смысл, который это имело. Иногда им нужна икра, иногда мясо из Смитфилдс: телячьи железы, ну, вы знаете, те, которые мясники продают как сладкий хлеб. Мы были там сегодня утром - Смитфилдс. Ужас этот туман; там есть скот для шоу, и они падают как мухи. И милые звери: красные опросы, галлоуэйцы, линкольн редс, шортхорны, все настолько откормленные, что едва могут дышать, точно так же, как люди не могут, если они слишком свирепые - без обид, если в вашей семье есть вздутия живота. Знаете, они давали животным виски, чтобы дыхательные пути оставались открытыми. Я полагаю, что все работает. Бедняжки."
Он открыл пару распашных дверей и провел Герберта и Элкингтона в небольшую лабораторию. Он был безупречно чистым; они должны были находиться слишком глубоко под землей, чтобы туман мог проникнуть извне.
Верстак, заваленный приборами, тянулся вдоль двух стен слева от них. Третья стена через другую сторону комнаты уступала место складу еще меньшего размера. В четвертой стене было крошечное окошко, выходившее на световой колодец; не то чтобы сегодня было много света.
Мужчина и женщина, одетые в белые лабораторные халаты, делавшие их похожими на врачей или арбитров по крикету - или, если подумать, техников университета, занимающихся рыбоводством, - стояли посреди комнаты.
Этой женщине было чуть за тридцать, и она была некрасивой - ее лицо недоставало определенной четкости, и у нее был ярко выраженный вдовий пик, но ее фигура была подтянутой, а темные глаза смотрели настороженно. Мужчина был, наверное, на несколько лет старше, с большими квадратными очками на выступающем носу и слабым подбородком, извиняющимся тоном впадающим в шею. Они спорили.
- Все, что я говорю, Рози… - сказал мужчина с оттенком старой девичьей раздражительности.
«Розалинда», - сказала она. Рос-Линд; два обрезанных слога. «Не Рози».
«Все, что я говорю, Розалинда, - это то, что вы могли бы поделиться своими исследованиями, как и все остальные».
«И я хочу сказать, Морис, - огрызнулась она, - что в науке существует условность: когда вы проделали много работы и получили некоторые экспериментальные данные, у вас должен быть первый шанс их интерпретировать».
"Розалинда, я твой начальник, и ..."
«Ты не мой начальник!»
«Я старше тебя».
«Это не делает вас лучше. Когда дело доходит до рентгеновских лучей, вы на самом деле позитивный любитель ».
Морис что-то пробормотал, снял очки, как будто не хотел слишком много видеть, и наполовину отвернулся, очевидно, утомленный тем самым противодействием, которое, казалось, так заряжало Розалинду.
Рыбочеловек повернулся к Герберту. «Доктора Франклин и Уилкинс. Как всегда, друг другу в глотку.
Он снова исчез в коридоре.
Герберт шагнул к враждующим ученым. Он представился сначала сам, а затем Элкингтон, хотя бы для того, чтобы этот несчастный не вмешивался снова. Розалинд Франклин, Морис Уилкинс. Как поживаете, приятно познакомиться, какая ужасная погода ... И мгновенное взаимное ожесточение, когда Герберт раскрыл свое происхождение. Полицейские редко отваживались проникнуть в недра научного отдела, и их присутствие редко было предвестником хороших новостей.
«Я думаю, тебе лучше сесть», - сказал Герберт.
Уилкинс устроился на ближайшем сиденье, в вертикальном деревянном стуле, прислонившемся к верстаку. Розалинда слегка запрокинула голову - бесконечно малое движение, которое мог бы заметить только такой человек, как Герберт, привыкший и опытный в наблюдении за людьми.
«Я предпочитаю стоять», - сказала она.
«Вы знаете Макса Стенснесса?» - спросил Герберт.
"Я делаю." Голос Розалинды казался немного громче, чем обычно, как будто она давала брачный обет.
Уилкинс согласно кивнул.
«Прошлой ночью его нашли утонувшим в Длинной воде».
«Боже милостивый, - сказал Уилкинс.
Губы Розалинды образовали идеальную букву «О», видимую за долю секунды, прежде чем она хлопнула по нему рукой.