— Не можно! — он сурово насупил выгоревшие брови и даже не помог боярышне подняться. Васа плакать не любила. Тихонько заскулила, жалобно так, что батюшка бы непременно бы пожалел, да и на торжище за такую вот сиротскую песню, всегда векшами одаривали бабы.
Тишка постоял, почесал затылок: «Я сам еще не умею. О прошлом годе, вершка три, не хватило, до перекладины дотянутся. Давай, как сам сумею, тебя позову. Ночью не забоишься?»
— Нет, — Васа перестала хныкать, улыбнулась так, что мальчишка, отбросив всю свою притворную суровость, улыбнулся ей в ответ.
Три ночи Васа ждала условного свиста. И наконец, дождалась. Тишка встретил ее у ворот и, взявшись за руки, дети побежали к реке.
На реке голосили лягушки, кузнечики стрекотали в траве, где-то ухала сова. Было полнолуние, по реке протянулась лунная дорожка, манит куда-то вдаль или ввысь. Может на Луну? Девочка рядом с другом не боялась ничего. Тот деловито стал объяснять, как надо прыгать.
— Ты ногу к ноге прижимай, и руки не опускай, пока в воду не попадешь, а там уж греби к берегу.
Он поднял подружку, чтобы та дотянулась до перекладины. Васа крепко ухватилась за обтесанную дощечку, и почувствовала, как ноги оторвались от земли. Тишка раскачал худенькое тельце девочки, что было сил, и она полетела.
— Отпускай! — крикнул мальчик. Васа и так бы уже руки отпустила, силы были на исходе. Но так здорово было парить в воздухе, отражаться в реке. Ладошки разжались сами, по воде разошлись круги.
Бухнулась в воду, как камень, брызги во все стороны. И благополучно пошла ко дну. Плавать она не умела. Барахталась в воде, то погружаясь с головой, то снова отталкивалась от дна. Воды она нахлебалась досыта. И страху натерпелась, на всю следующую жизнь с избытком хватит.
Тиша уже разделся и бежал в реку.
— Руками и ногами греби, ложись на воду, голову ниже! — кричал он, стремительно подплывая к барахтающейся подружке.
Наконец сама, и, не поняв как, Васа смогла по-собачьи гребя руками и ногами, выплыть к свисающим веткам ивы.
Потом они, стуча зубами, сидели на берегу, огнива у пастушка не было.
— Меня за тебя тоже бы утопли, — наконец справившись с холодом, смог проговорить Тишка.
— Нет, просто бы выпороли. Знаешь, как у батюшки конюх порет, до костей с первого удара. — Васа откашляла воду.
— Да меня бы совесть раньше замучила. Стала бы ты мне русалкой являться, манить.
— Нет, меня в русалки бы не позвали, я не лепая, — девочка грустно вздохнула.
Тишка обернулся к ней, и вдруг всхлипнул.
— Ты Васа самая лучшая, и смелая.
— Правда?!
— Вот те крест!
Конечно, одежда до утра не высохла, тем более Васька скомкала ее, и бросила в бане. Правда открылась, но не вся, думали, что боярышня у колодца водой ледяной обливалась. От страха утонуть или чего другого, но девочку мучила огневица, уже и попа позвали, тот соборовать отказался: «Она справиться, молитесь, и я с вами».
Неделю жил в боярском тереме. Василиса эти дни помнит смутно, очнется, увидит, как поп с кадилом вокруг ее лавки ходит, молитву шепчет. И снова в морок, как в омут. И ведь отмолили Василису у Бога.
Плавать Тишка ее научил, а вот сам пропал. Ушел по осени с обозом, повезли рыбу на торг, и исчез. Ходили слухи, что в полон всех взяли, в дальнюю сторону морем увезли. Так больше она друга и не увидела. Ничего на память о нем не осталось, только сны тревожные: как тонет в реке или омуте, а Тишка на помощь плывет и никак доплыть не может. Кончилось лето детства, наступило отрочество.
Глава 9. Девушка
В поход дружина выступила следующим днем. Провожали жены, дети и праздные горожане. Народу такая забава в радость, чай не на войну провожали. Даже серьезные мужики, снимали шапки, а бабы просто крестили воинов на хорошую дорогу. Копыта разномстных коней стучали по деревянной мостовой, бодро и весело, лица у дружинников спокойные и важные. Вася пряталась в толпе, покусывая кончик косы. Северин одетый в кожаные латы, борода в две косицы, глаза, как льдинки на крыше весной, прозрачно-ерые.
Толпу народа он осматривал так внимательно и цепко, что Васька опустила голову и даже присела. Правда она и так была ниже соседок, не удалась ни росточком, ни статью. Худая, нескладная, голос низкий, одна красота — глазюки. Это так мачеха говорит. Баба она незлобивая, просто на сносях, и оттого в настроении переменчивая, как ветер. Еще скоро в семье грядет большой праздник: старшую Васькину сестру сосватали, будет свадьба.
Домой Васа пришла совсем разбитая. Болели все косточки, ныла спина, раньше так бывало, когда за пяльцами засидится, правда тогда низ живота не тянуло. К ночи еще и жар открылся, а к утру на простыне алели капли крови.
— Вот и девица ты Васька, теперь замуж отдадут, — торжественно провозгласила Акулина, сосватанная сестрица. Они спали на широкой лавке, за занавеской батюшка с молодой женой на кровати.
Мачеха отвела в баню, которую до субботы не топили. Ваську оставили одну. Правда, отлынивая от работы, пришла старшая сестрица, и давай ужасы рассказывать.
— Теперь одна за порог ни-ни. Схватят ироды, снасильничают, а потом камень на шею и в реку.
— Брешешь! — закусив губу от боли в пояснице, оборвала ее Васька.
— Вот те крест! Пошла, говорят, такая младешенька, то ли одна на торжище, то ли с младшим братиком. Так вот и сгинула. Правда она нечета тебе, и груди как дыни, и ноги толстые, как окорока.
— Это теперь каждый месяц будет так болеть, будто надорвалось, что-то внутри? — морщась, поинтересовалась Василиса.
— Не всегда. Но верно каждый месяц, на новолуние или перед ним, потом узнаешь — это таинство великое. Теперь и у тебя частичка ведьминой силы. Приворожить, или кому пожелаешь, бездетность наколдуешь.
— Грех какой, то-то даже в храм не пускают, ну ты и умыслишь. Лучше скажи, ты замуж не боишься? — Васька попила теплой, воды из бочки, зачерпнула ладонями, умыла горящее жаром лицо. Вгляделась в успокоившуюся воду. Одни глаза красивые, ну может губы еще, не тонкие, пухлые.
— Нет. Жених-то, Макар, боярский сын, мы с ним давно переглядываемся, грамотки пишем друг другу. Он, как телок ласковый и смешной.
— Так он же мокрогубый.
— Так для поцелуев это и хорошо.
— Фу, — Васька легла на лавке, свернулась калачиком, вроде полегчало.
— А ты и не надейся. Если никто не посватается, слышала, что мачеха тебя в скит отвезти хочет. Будешь в черном клобуке ходить, а это, наверное, страшнее, чем у мачехи жить. Здесь хоть батюшка заступится.
— Ну и пусть! Иди уже, хоть корочку хлеба принеси!
— Нельзя, терпи, бог терпел и нам велел.
— Он мужик был, — пробурчала в спину сестре страдалица.
Теперь за Василисой строго следили, лаз ее под частоколом засыпали, кормилица пугала ужасными мужиками, что ловят девок и лишают чести девичьей. А девушка ждала от варяга весточки. Но тот грамоты не знал, ни варяжской, ни славянской.
Глава 10. Поход
В походе все шло чинно и спокойно, никто не нападал, а с данниками вели себя милостиво, даже оставили одного из дружинников, бывшего кузнеца в помощь до того, как санный путь ляжет. В гостевой избе погоста, стояли лавки, а на выскобленных до бела столах, плошки с угощеньем: ржаным хлебом, ягодами, и на печи ждала своего часа рыбья похлебка. Принимали у карелов, ижоры и води: мед и воск, красную рыбу в бочках. Кое-кто приносил добытую зимой меховую рухлядь: соболя, куницу. От Белого моря привозили речной жемчуг.
Один из таких ловцов, старый карел, в длинной рубашке, сшитой из оленьих шкур, с вышитым бисером узорами, узнал в Северине викинга, наверное, по косам в бороде и росту, опасливо поклонился и достал из-за пазухи небольшой мешочек с двумя крупными жемчужинами. Варяг положил бусины в ларь. Но карел вынул мешочек и снова отдал его Северину. И что-то залопотал на своем языке.
— Он помнит твоего отца, Сиугуда, тот дал жизнь крепким детям. — Перевел толмач.
Варягу пришлось взять жемчужины себе, пока карелы не покинули погост.
Князь милостиво поделил жемчуг одну в казну, одну воину. Северин подумал: «Вот живут где-то в этих болотах его кровные братья, а он их никогда не увидит». Но мысль промелькнула и исчезла. Ближе кровной родни ему, воину, боевое братство.
Сами горожане делились с данниками солью и полотном. Еще нанимали мужичков по деревням валить в лесу засеки из могучих елей, чтобы враг, особенно конный, не прошел. Кое-где границу защищала река, а в местах широкого торгового тракта поставили два острога. Правда воинов там не доставало, монах да две или крестьянских семьи.
Не очень- то Северин любил леса, но поход и его многому научил. Толмач — проводник, оказался еще и опытным охотником, с которым варяг учился читать следы зверья и птиц. Шепелявый мужичок, с кривыми ногами, в охоте оказался неутомим. Вот когда Северин поминал море. Там хоть на ветер попутный и на друзей — гребцов надейся, но худо-бедно драккар движется к цели. А тут бежишь, с рассвета до заката, а вокруг все та же зеленая трава, да сосны. И ни тебе, ни чаек, предвестников суши, ни попутного ветра. Мошка болотная облепляет лицо, лезет в глаза, в уши. Хотелось домой, на печь, под теплый бабий бочок.
Писцы считали, паковали, а воину одна служба — чтобы разбойников и ворогов не пропустить. Слов много новых выучил. Вот, например: проворонить, прозевать, проморгать. Трудный у славян зык.
Вернулся не к себе, отмывался и отсыпался не дома, а у Любушки. Молодой, горячей и до любовных утех охочей вдовой. Муж ее гонял плоты с рубленым лесом, так и не выплыл из-под бревен. Пустоцветом оказалась молодуха. Дородная, волоокая, с черными густыми волосами, она если не разожгла в варяге любовь, но утешить по-бабьи сумела. Года три они уже хороводились. И хозяйка вдова хорошая, и если бы понесла, то может он и женился бы.
Но в этот раз все пошло вкривь и вкось. Баба его обнимает, телом жарким прижимается, а он как закроет глаза, так и видит ясные очи Василисы. Невинные губы, тонкую, девичью шею.