— Отлетался, — прошептал Северин. Оглобля оторвал край своей рубахи, что был чище, и забинтовал руки своего нового господина.
Потом повел варяга в княжеское городище, там их встретила нянька.
«Вот теперь в моем доме двое соглядатаев», — проваливаясь в сон, подумал варяг.
Глава 14. Пожар
Боярин Федор Сударов убоялся мести варяга после неудачного на того нападения, а еще пуще князя, умевшего проводить дознания и сыск. Тут еще и тысяцкий к варягу благоволит. Пришлось споро скрываться в вотчине. Глухомань, леса, болота, правда зимой санный путь по реке, до самого озера. Пересидит зиму в тепле, да покое, а к Масленной и вернется в город. Хотя по ночам иногда не до покоя, вокруг выли волки, справляли свадьбы.
Зато здесь, можно дешевле рыбу морскую, да ткани, купить. Недалеко торговый тракт. Тиун-управляющий у боярина дока в таких делах.
Молодая жена благополучно разрешилась от бремени, родила, вот ведь прости, Господи, грехи наша, опять девчонку. Сколько не молился, сколько не жертвовал боярин церкви и нищим, не дал Господь наследника. Взял с собой и Вассу, и челядь, хотелось дышать полной грудью, лежать на печи, слушать, как гудит огонь в печи и пить медовуху.
«Васа было заупрямилась, но когда прикрикнул, согласилась. Да и кормилица-нянька с ней поехала, правда такую, чем прокормить, лучше росомахе на съедение отправить или рыси. А кому еще за дитем смотреть? Жена уже оправилась от родов, можно и ласкаться, хоть и пост, но это не большой грех, ведь венчанные. Пусть дочь привыкает и колыбель качать, и мудрость материнскую постигать. Ведь сама совсем девчонкой несмышленой осталась, когда мать потеряла». Так он думал, гладя шелковистую рысью шкуру, преподнесенную ему тиуном по приезде. Изба добротная, не терем конечно, но будут силы и здесь в глуши терем поставит. Бревнышко к бревнышку, пол не земляной, обтесанными досками выложен, ковры из Булгарии, и ногам тепло, и глазу приятно.
Неделю, как справили Сретенье Господне, всем семейством ходили на берег реки и просили солнышко. «Солнышко-вёдрышко, выгляни, красное, из-за гор-горы! Выгляни, солнышко, до вешней поры! Видело ль ты, вёдрышко, красную весну? Встретило ли, красное, ты свою сестру?»
Солнышко не выглянуло, знать будут еще морозы. Хотя птицы днем поднимали разноголосый гомон, мешая отдыхать после обеда. Федор Симеонович держал всех домочадцев в строгости. Вот и сейчас, переборол одолевавший его сон, позвал младшую дочь.
— Васька! — кликнул боярин. — Сделала, что тебе мать велела?
— Да, батюшка. — Девушка протянула маленькую рубашечку для младенца, с вышитыми по рукавам и вороту обережными крестами.
Все-таки дочь хоть и не красавица, но аккуратная и прилежная. В свете лучины переливались бусинки на очелье, атласной голубой ленте, да медью золотились височные кольца и девичья краса — коса.
— Ну и славно. Иди, к тиуну азбуку повтори, да счет. А то такую неказистую, да еще без царя в голове, кто замуж возьмет? — и зашелся в смеха, заколыхавшись огромным животом.
Василиса пошла в женский закуток, отделенный от батюшкиной опочивальни небольшими сенями. Делили они его вместе с кормилицей. Та после смерти матери стала, как родная. Вассе, как боярышне, на перинах спать положено, но девушка уступила их Лукерье. У той кровать, просто лавка, да одеяла и подушка одна, а засыпать легко, не потеешь. В закутке все не только для отдыха, и лари плетеные из бересты, где нитки, чулки вязать, иголки, ножницы, в отдельном коробке — пуговицы, бусинки, обережные фигурки коней и уточек из меди. Девушка решила оттянуть время до занятий азбукой с тиуном. Стала переплетать косу. Чесала деревянным гребнем золотистые волосы, а вспомнила косы Северина. Вот бы ему заплетать, волосы у него будто снег, нет, как перья лебединые. А весной батюшка обещал Вассу, да хоть за кого замуж отдать, даже за самого захудалого боярина. Все оттого, что не как она не зажиреет. Груди меньше яблок, на боках кости выпирают, не зачать дитя, не выносить. Кому такая нужна жена?! Вот даже сейчас оденься она отроком, варяг бы опять обознался. Какие у него глаза сделались, когда он косу ее увидал, льдинки стали голубыми, утонуть в них можно, пропасть.
В сенях послышался какой-то шум, визги, кормилица влетела чуть, не снеся косяк двери, под шалью младенец спрятан, покрывало все в крови. А малышка спит, видно только грудь материнскую сосала, на губках еще капельки белые остались.
— Тати, Васа! Федора Симеоновича зарубили и мачеху! Открывай подпол, под землей уйдем. Лучше в лесу погибнуть от холода, чем в полоне быть.
Васа отбросила полосатый коврик и открыла крышку подпола, сразу повеяло холодом. Накинула на плечи лоскутное одеяло, хорошо, про свечу не запамятовала, стала спускаться.
А Луша всей своей немалой фигурой держала дверь, до последнего, пока дышать могла, спасала свою Васю — Младу, раньше самую младшую в роду. Только, когда дым от подожженного татями со всех сторон дома, стал есть изнутри, мешая дышать, шагнула в погреб.
Да лестница под ней подломилась, хорошо успела крышку шалью зацепить. Упала вниз так, что будто душа вон. Зато крышку прикрыла. Младенец так и не проснулся.
Васа шла по подземному ходу, не оглядываясь, на ногах чулки шерстяные, все равно холодно. Запахнулась посильнее, и тут услышала позади грохот и побежала дальше, оберегая ладонью свечу. Хороший ход прорыли, целое прошлое лето работники из города старались. И не зря, вот когда пригодился. Пахло сырой пашней, но не очень сильно, еще земля скована морозом. Да другая напасть случилась. Прямо под ногами целое мышиное войско, от огня спасается. Васа осторожно шла, но кроме как на маленькие серые тела наступить и некуда. Те мыши, что хитрее, острыми коготками цеплялись за шерстяные чулки, подол рубашки, Самые отчаянные забирались по покрывалу вверх, но девушка скидывала их, брезгливо обтирая пальцы о край рубахи.
— Только бы не змеи, только бы не змеи, — умоляла она незнамо кого. Долго она не решалась наверх выйти. Все ждала кормилицу. Не дождалась. И не слышно никого, только мышиный писк.
Крышку схрона засыпало снегом, и поднять ее казалось невозможным. Василиса и головой толкала, одеяло на голову сложила в несколько слоев, как пирог-растягай, ничего не помогало. Свеча давно погасла. Холод уже поднимался по ногам все выше.
«Вот до сердца доберется, и усну я, как спящая красавица. Придет Северьян, а я вся такая холодная, но, как живая в ледяном, хрустальном гробу лежу. Поцелует он меня я и оживу». Мысли о любимом, чего уж перед кончиной лукавить, вернули девушке сил. Она стала рывками бить в крышку и вот чудо, та поддалась. Вася, отряхиваясь от полетевшего в люк снега, вздохнула свежий лесной дух, поднялась и тут же чуть назад в подземелье не упала: сосновая лапа припорошенная снегом, освободилась от груза и полоснула иголками по нежной девичьей щеке.
Васа пошла по рыхлому снегу, огляделась назад на поляну. Дом пылал, от него отъезжали сани, груженные мешками с зерном, снедью, серебром.
Батюшка, милый, а как же мачеха Алена, младенец?
Дорога у Василисы теперь одна, в лес, к ведунье. Девушка вздохнула, укуталась в одеяло, платок расписной плохо грел. Пройдя по снегу, недалеко, поняла свою ошибку и накинула одеяло на голову, будто в шалаше пряталась. Яркие кусочки сшитые крепко накрепко один к другому, подбитые гусиным пухом, а с обратной стороны, синего цвета полотно, крашенно ежевикой. Повертела головой в разные стороны, чтобы ладно легло. Лоскутное полотно, самой шитое, ее и уберегло. Раздался тихий свист, стрела бесшумно полетела прямо в лицо, оцарапала щеку и прострелила ухо. Самострел видно на некрупную дичь ставили. Вася осела в снег, потрогала стрелу. Выдернуть или нет? Сломала оба конца. Выдернула. Сначала кровь почти не сочилась. Тонкая стрела, с костяным наконечником Зубы не задело, ровно прошла, навылет. Если бы в глаз, то может и на смерть бы. Закусила губу и поднялась. Вася вытерла щеку, но кровь продолжала течь. Тонкое костяное лезвие стрелы слишком глубоко порезало кожу, скоро пропитанная кровью шаль примерзла к щеке, при любом неловком движении рана снова начинала кровоточить.
Но девушка, упрямо наклонив голову, пошла по давно известным приметам к мертвому лесу, к ведунье.
Глава 15. Беда
Гонцом оказался сын деревенского кузнеца, прискакавший на коне старосты. Наказ ему дали ехать к брату боярскому Гордию, но отрок больше верил княжьим витязям. Дружина сидела в гридне, обедала. Князь во главе стола, только у него на скамье лежало узорчатое покрывало, дружинники сидели на голых лавках. Гридни дружно стучали деревянными ложками по глиняным горшкам. Разговаривали мало. Князь пребывал в печали, второй день не могла разродиться первенцем его любимая жена. Каша так и стыла перед властителем нетронутая.
Гонец снял шапку, поклонился в пояс
— Здрав буди, светлый княже! — закричал отрок, боясь, что в такой большой избе его не услышат. — Староста мне наказал, вам передать, что сожгли тати вотчину боярина Сударова. Как есть, всю сожгли, людей боярских поубивали.
— А что же вы делали, на печи вшей давили?! — Князь сурово сдвинул брови, глаза из-под них сверкали гневом.
Северин так побледнел, что казалось что он и не живой человек вовсе, а призрак, морок. Встал с лавки, но говорить не мог, в горле стоял комок от страха за Василису. И не удержался, сказал, что если воев не дадут, один поедет.
— Твое место подле меня, — резко осадил варяга князь. — Но ведаю, что есть в этом деле твоя сердечная боль, и потому отпускаю, воев сам выберешь.
Он поднялся, махнул рукой, и ушел в свои покои.
Северин собрал двадцать воев, все на свежих конях, еще и заводных взяли, поскакали в усадьбу.
Варяг сам себе удивлялся, откуда в нем, морском бродяге, эта любовь к лошадям и, причем не безответная. Конь его неказистый, так до сих пор и без имени, просто Конь, на полкорпуса обогнал всех.
Дым от пожарища был виден издалека. Примчались к уже остывающим головешкам. Земледельцы, пришедшие из ближайшей деревни, хотели потушить пожар, опоздали, и теперь вытаскивали из — под обломков, на постеленные в снег холстины, обгоревшие тела. И хозяина дома, рассеченного саблей пополам, так же безжалостно порубленная боярыня, оба в ночных рубашках, какую— то, еще бабу, челядь или приживалки.