Уже из первого очерка ясно, что в раннее Средневековье на Европейском Севере сложился особый тип отважного, воинственного, предприимчивого, умелого и жестокого мореплавателя, воина, пирата, торговца и дружинника. В эпоху викингов, а также в течение двух следующих столетий пиратское и торговое мореплавание занимали важное место в жизни и занятиях свободного населения региона. Собственно, так было в дальних путешествиях, так было и на ближних берегах родных Балтики или Северного моря.
Море и человек саги
Самые разнообразные занятия скандинавов, более того, вся их жизнь были неразрывно связаны с морем. Можно сказать, что море, морская вода были в крови у скандинава.
Сухопутное путешествие с Восточного побережья Исландии к Полям Тинга на юго-западе страны занимало 17 дней, так что люди предпочитали по возможности добираться до нужного места морем. Еще важнее была повседневная хозяйственная связь с морем. Так, невозможно переоценить ту роль, которую играли в хозяйстве людей рыбная ловля, охота на морского зверя, добывание мелкой морской живности и водорослей. Не менее важно было и то, что скандинавы постоянно плавали по водам своих стран, в пределах своего региона, а нередко и за его пределами, причем на большие расстояния. Они плавали в гости, на праздники, жертвоприношения, пиры и тинги, за податями и данями, во время службы в морском ополчении, к известным рыбным ловищам, особенно во время путины, к местам охоты на морского зверя. И конечно, при первой же возможности, — ради торговли и грабежа. А также из свойственного им активного желания разведать и освоить новые земли.
Саги свидетельствуют о том, что «морские странники» — скандинавы путешествовали в самых разных направлениях. Они ездили «восточным путем» — через Швецию и немецкие земли или через Балтику на Русь и через Русь — далее на Восток. Или «западным путем» — в Англию и Францию[297]. Затем и дальше, по Средиземному морю.
Саги называют многие места в Европе и на Ближнем Востоке, где побывали скандинавы. В «Саге о Ньяле» (гл. III и др.) в связи с разными путешествиями упоминаются Русь, а также ее отдельные города и территории, Гебридские (или Южные) острова, Финляндия, Ревель (Ravali, земля племени ревалов, где в XIII в. возник г. Ревель, совр. Таллинн) и остров Сааремаа у побережья Эстонии (Ejsysla), а в другой связи также Англия, Шотландия, Ирландия, Оркнейские острова, Константинополь (Miklagardr), Иерусалим и многие другие точки на карте. Скальд Гуннлауг, решив однажды поправить свои дела, посетил норвежского ярла Эрика, от него переехал к английскому королю Адальраду (Этельреду II), затем, последовательно, к дублинскому королю Сиггтрюггу Шелковая Борода, оркнейскому ярлу Сигурду, шведскому королю Олаву. А поскольку он посвящал правителям висы, то получал от них за это подарки («Сага о Гуннлауге Змеином Языке», гл. VI–IX).
О разнообразных путешествиях и поездках скандинавов немало говорилось на предыдущих страницах и еще будет говориться в этой книге. Но в данном случае важно еще раз подчеркнуть, что все эти и большинство других поездок скандинавы совершали водным путем, преимущественно по морю.
Саги полны упоминаниями о плаваниях по местным делам и рассказами о гибели кораблей на море, вместе с множеством людей. Энунда Деревянная Нога (из «Саги о Греттире») буря несколько дней носила по морю на корабле со сломанной реей, пока ему не удалось пристать к берегу. Характерный пример содержится в «Саге об исландцах» (гл. 161). Там повествуется о знатных людях, которые ездили по важному делу в Норвегию. На обратном пути их застала буря, разломавшая корабль на части. Люди погибли в морской пучине, за исключением четырех человек, которые сумели устроиться на обломке штевня. Их носило по морю 13 дней, они питались прогорклым маслом, чудом оказавшимся у одного из них, и сосали корабельные канаты. Наконец их спасли рыбаки[298]. Согласно той же саге позднее при кораблекрушении погибло более 50 человек, трупы которых вынесло на берег, спаслось только 8 или 9 человек[299]. Это лишь два из многих свидетельств о трагедиях, связанных с постоянными плаваниями по морям региона и Атлантическому океану. Но такие невзгоды, крушения и несчастья не останавливали скандинавов, они снова и снова устремлялись в море.
Жители Скандинавии относились к морю как к необходимому им общему владению, хорошо понимали его язык и коварные причуды и, постоянно общаясь с опасными волнами, полагались на судьбу, в которую всегда верили.
Скандинавские корабли были устроены так, что могли приставать к берегу и носом, и кормой. Отсутствие необходимости в маневре делало возможным плавание по извилистым фьордам и нешироким рекам, лавировать среди скалистых островков-шхер. Плоское днище кораблей позволяло сравнительно легко перетаскивать их по волокам из одного водного бассейна в другой. Возможность идти на веслах давала известную независимость от погоды, а оснащение шерстяными, полосатыми и прямоугольными парусами позволяло перемещаться при ветре. Масса удобных бухт в изрезанных морских берегах и глубины коварных, но хорошо изученных фьордов предоставляла прекрасные убежища во время бурь. Нос боевых кораблей скандинавы-язычники украшали — для устрашения врагов и привлечения удачи — головами драконов с разинутой пастью, корму — хвостом чудовища. Отсюда и пошло название боевых судов викингов — драконы, дракары, дракены. В начале нашей эры суда достигали 23 м в длину и 5 м в ширину. Но в эпоху викингов появились корабли и большего размера, однако они все еще обходились без палубы.
Серьезную проблему для моряков представляла откачка воды. В «Саге о Греттире» (гл. XVII) говорится: «Тогда на морских кораблях не было желобов для откачки воды. Воду черпали только бадьями или кадками. Работа была тяжелая и мокрая. Имелось две бадьи, одна шла вниз, другая вверх».
Корабль ценился так же высоко, как земля. В сагах то и дело повторяются ситуации вроде такой: Гисли и 40 сопровождающих его человек, продав землю, покупают корабль и уплывают на запад Исландии, к устью реки Ястребиная Долина[300]. С другой стороны, благодаря сагам известно немало противоположных случаев, когда корабль продавали, чтобы купить землю и поставить хутор[301]. Не случайно в поэме «Беовульф» викинги и вообще все постоянно плавающие на кораблях скандинавы названы морскими странниками[302]. А сами скандинавы говорили, что дом на суше — это «корабль, где разводят огонь».
Особенно были связаны с кораблем викинги, которые постоянно ходили в походы, и профессиональные торговцы, но также и обычные хозяева, использующие судно как местное средство передвижения. Они часто переживали кораблекрушения, нередко смертельные для всей команды. Но не могу не подчеркнуть, что корабль был действительно вторым домом скандинава. На нем не только передвигались и месяцами жили. На нем часто сражались. Судя по «Саге о Хельги сыне Хьерварда» (виса 14), готовясь к морскому сражению, самые сильные воины располагались на носу корабля, на штевне и настиле, т. е. занимали самое удобное, устойчивое место с тем, чтобы иметь возможность и оборонять свое судно, и перескочить на корабль противника. Таких воинов называли «живущие на штевне».
Что касается экипажа, то в сравнительно небольших экспедициях и на небольших кораблях гребцы одновременно были и воинами. Но их задачи, конечно, не всегда «совпадали» с задачами воинов: последние в больших экспедициях составляли отдельные команды.
Скандинавы как воины
О воинских качествах и некоторых военных обычаях скандинавов — в той мере, какую предоставляют саги и примыкающие к ним материалы, — стоит сказать несколько слов отдельно.
Рассказ этот стоит начать с Тацита. Римский историк I в. обращает серьезное внимание на свойства скандинавов как воинов, в частности на их поведение в битве, а также их обычаи, связанные с войной. Он сообщает, что они очень воинственны и отважны в битвах. Величайшее презрение у них вызывает трусость. Если воин оплошал в бою или бросил щит, т. е. перестал сражаться, — это величайшее бесчестье, и трус теряет не только честь, но и жизнь. Таких оробевших бойцов, а также людей, «обесчестивших свое тело» (?!), «топят в грязи или в болоте, забрасывая поверх валежником… потому что позорные поступки [надо] скрывать». Предателей же и перебежчиков скандинавы вешают на деревьях, поскольку такие «злодеяния и кару за них должно, по их мнению, выставлять напоказ». Они страшатся плена, особенно пленения их женщин. Тела убитых соплеменников скандинавы обязательно уносят с собой, «даже если они потерпели поражение». «Единственный вид зрелищ» у них «на любом сборище» и излюбленная «забава» их юношей — «обнаженными носиться и прыгать среди врытых в землю мечей и смертоносных фрамей (копий. — А.С.). Это упражнение породило в них ловкость, ловкость — непринужденность». А вознаграждением за проворство и смелость, проявляемые в этой опасной игре, служат не деньги или подарки, а «удовольствие зрителей»[303]. Очевидно, что здесь мы встречаемся с описанием одного из упражнений для тренировки воинских умений, которые производятся (или демонстрируются) публично, но, разумеется, требуют предварительной подготовки. О впечатляющем танце юного воина среди остро наточенных мечей говорится и в балладе «Раненая девушка»[304].
Через тысячу с лишним лет Адам Бременский, сравнивая воинские и моральные качества скандинавов из разных мест региона, отмечает, что свеоны особенно свободолюбивы, что «они славятся своей силой и битвами, в которых независимо от того, сражаются ли на конях или на кораблях, показывают себя превосходными воинами»[305]. Но он похвалил и данов, которые «столь презирают слезы и рыдания, а также другие выражения скорби, которые у нас считаются нормальными, что плакать у них не положено ни о своих грехах, ни о смерти близких»[306]. Что же касается норвежцев, то, по его словам, в «Нортмании воспитываются храбрые воины, ибо сочные плоды не смягчают их нрав. Нортманны чаще нападают на других, чем подвергаются нападениям… Движимые недостатком дела на родине, они обходят весь мир и посредством пиратских набегов на всевозможные земли добывают богатства, которые привозят домой, восполняя таким образом неудобства своей страны»[307].
А вот что говорит Снорри Стурлусон устами одного из своих героев, сравнивая норвежцев и исландцев: «Многие в битве проворнее вас, исландцев, поскольку вы не так привычны к ним, как мы, норвежцы, но никто не отважнее вас»[308]. «Сага о Сверрире» (гл. 19–20) подтверждает высказывания Адама, повествуя о том, что скандинавы в сложных условиях предпочитали быструю смерть мучительному умиранию и самоубийство позорному плену; автор считает это «обычаем язычников».
Короче говоря, скандинавы в ту эпоху были отважными и безжалостными воинами, смелыми и любознательными мореходами и любителями чужого добра.
Только из такой среды могли выходить люди, подобные Эйрику Рыжему («Сага об Эйрике Рыжем», гл. 2), который открыл Гренландию и провел там три года, или его сыну Лейву, «рослому, сильному и видному человеку, умному и сдержанному», который «поехал искать новые страны, о чем было много разговоров» и в результате доплыл до Америки[309]. Это были суровые люди, о них говорили, что они «редко слушаются и редко извиняются». Среди них был знаменитый датчанин Рагнар Кожаные Штаны, который в IX в. воевал в Англии[310]. Или Хрольв Пешеход (герой одноименной саги из саг о древних временах), которого отождествляют с известным викингом Ролло (Роллон), что в 911 г. вынудил короля Франции Карла Простоватого заключить с ним мирный договор и дать ему в лен будущее Нормандское герцогство[311].
Нельзя не заметить, что саги не только заполнены описаниями битв или, в крайнем случае, упоминаниями о них, но и что эти описания сделаны пристрастно и натуралистично. Совершенно очевидно, что не только авторы, но и позднейшие составители саг горячо сопереживали своим героям. Поэтому саги сохраняют дух того времени, когда война была повседневностью, входила в жизнь людей Севера как ее важная составная часть.
Корабли викингов ходили в походы под знаменами, на которых изображался ворон — птица Одина. Стягу вообще придавалось большое значение, поэтому знаменосцами ставили особенно сильных, мужественных и верных людей, их старались беречь во время битвы[312]. Саги нередко сохраняют имена знаменосцев[313]. Тела погибших (в битве или, например, в случае мора) товарищей, если была возможность, никогда не бросали, а стремились привезти в гробах на родину[314], в крайнем случае хотя бы похоронить на месте гибели. Так обстояло дело и в дальних зарубежных походах, и в близких, по Балтике.
Битвы между королями — правителями соседних территорий также зачастую проходили на море. Не случайно Адам Бременский пишет: «Могущественный король свеонов Эрик[315], собрав войско, числом, как песок морской, напал на Данию. Против него выступил Свейн, напрасно надеявшийся на своих идолов. После многих морских сражений, а именно таким образом бьются друг с другом эти народы (еа gens, т. е. племена. — А.С.), король Эрик вышел победителем, уничтожив все войско данов и захватив Данию»[316].
Битва на море описывается, в частности, в «Саге о Хаконе Широкоплечем»[317]. О морских битвах, о понесенных в них обеими сторонами тяжких потерях свидетельствуют также произведения скальдов[318].
Морское сражение начиналось, когда корабли сближались на расстояние полета стрелы, и происходил обмен стрелами и дротиками. В дальнейшем нападавшая сторона стремилась при помощи крючьев и багров подтянуть корабль противника и закрепиться в этой позиции. Затем воины перепрыгивали на атакуемый корабль и начинали биться с его командой мечами и боевыми топорами. Оборонявшиеся обычно старались группироваться на штевнях и помостах, где было легче защищаться и нападать. В случае победы нападавшие лишь в крайних случаях топили захваченный корабль, обычно же присваивали его. Уцелевших членов его команды убивали, сбрасывая затем трупы в море, либо, если была возможность, обращали пленников в рабов. Сражение кораблей происходило и на реках, и в заливах, но чаще всего в открытом море, естественно, в спокойную погоду.
«Сага о Греттире» (гл. IV) рассказывает о викингах Вигдьоде и Вестморе, родом с Гебридских островов. Они ходили в походы на восьми кораблях и летом и зимой (!), и грабили берега Ирландии, «пока берега не стал охранять Эйвинд Норвежец», видимо также викинг, приглашенный на службу в Ирландию. В одном фьорде с ними встретились скандинавские мореплаватели Энунд и Транд. Они заперли корабли разбойников в фьорде, преградив им выход в море своими кораблями. Произошла «великая битва». Поэт, восславивший подвиг Энунда (его вису находим там же), сообщает, что тот загнал корабли находников к скале, где были заготовлены камни, откуда затем забросали корабли противников камнями.
Рано или поздно викингам приходилось покидать родной корабль: ведь их основная добыча находилась на суше. Высадившись, они пешим или конным строем вступали в бой — конечно, если аборигены оказывали им сопротивление. «У каждого наготове щит и меч обнажен»[319]. В сухопутном бою скандинавы также проявляли большое искусство. Если бились на лошадях, то это были специально обученные боевые кони (вероятно, их тренировали и во время «битвы лошадей»); боевых коней защищали войлочными попонами. Победитель забирал коня побежденного воина: ведь боевые лошади высоко ценились. Нередко воины сходили с лошадей и сражались пешими.
Для пешего боя воины надевали башмаки на шипах, чтобы ноги не скользили. Носки или обмотки натягивались на штанины и прочно закреплялись. Плащ имел войлочный капюшон, впрочем, на время битвы плащ снимали. Кроме того, на голове был прочный шлем, в руках щит, у пояса — меч и кинжал, или два меча: короткий и длинный. Меч Торольва (из «Саги об Эгиле») назывался Длинный. «Это было славное оружие». В руке Торольв держал мощное копье с четырехгранным наконечником[320]. В одной из саг рассказывается о бойце, который бросал копья двумя руками сразу. «Так учил меня мой отец служить мессу», — все время приговаривал этот воин[321]. Искусного лучника закрывали во время боя щитом. Щитами же ограждали вождя.
Корнелий Тацит в своем сочинении «О происхождении германцев» (гл. 6) пишет о боевом построении ютов (будущих датчан) клиньями. Судя по европейским анналам, воины, если позволяло их количество, строились в два полка, что допускало известные маневры. Нередко при необходимости объединялись два или более отрядов захватчиков, обычно действовавших поодиночке. Сигналом к построению служил звук боевого рога.
Судя по «Первой песни о Хельги Убийце Хундинга» и «Перебранке Локи», зачином для больших сражений, после того как войска противников выстраивались друг против друга, служил словесный ритуал — обмен взаимными оскорблениями. Другой ритуал — единоборство двух бойцов, по одному из каждого войска, знакомое нам и по русским былинам, где этих удальцов называют «поединщики». Для того чтобы определить, кого именно выставить на поединок, «кости бросали на тавлеи»[322]. Если вождю грозила опасность, отряд смыкался вокруг него, дружина закрывала его с боков и сверху «стеной из щитов»[323]. Если сражающиеся во время боя просили о перемирии, они поднимали щит мира[324].
Наиболее важные сражения оставались в памяти, им посвящались саги и песни скальдов. Известны многие такие висы, в их числе — о битве при Свельде, когда погиб креститель Норвегии конунг Олав Трюггвасон, прославленный сагой Одда Сноррасона Мудрого, или о битве при Стикластадире в 1030 г., когда погиб король Олав Харальдссон (будущий св. Олав), и др.[325]
При военных действиях на суше, начиная осаду или готовясь в свою очередь выдержать осаду противника, викинги устраивали лагерь, обнесенный валом из бревен, земли или торфа, иногда с палисадом, а также со рвом либо двумя рвами и валами, внешними и внутренними. Или же лагерь устраивали на островах, например посреди непроходимых болот, с одной-двумя тайными тропами[326].
Викинги на своих и ближних берегах
Тема, которая рассматривается ниже, — это путешествия и грабежи оседлых скандинавов в пределах родного региона и ближайшей округи, что для немалого их числа являлось вполне обычным делом. Такие ближние пиратские набеги нередко имели своей целью еще и месть. Не случайно Балтийское море получило у восточных европейцев, у арабов (Аль Бируни) и в русских летописях название моря Варяжского — по господствующим там варягам-викингам. Адам Бременский называл Балтийское море «варварским» и «скифским».
И семейные мужчины, и весьма часто — молодежь устраивали морские набеги. Для многих скандинавов пребывание в викинге, грабежи, битвы, захват земель, переселение на новые земли, зачастую вместе с семьей, крещение там (вместе с дружиной), длительная служба у иноземных государей, даже образование в чужих странах своих политических анклавов или целых государств были образом жизни. И если в очерке об эпохе викингов речь идет о путешествиях и захватах таких викингов-«морестранников» на просторах Европы, а основные представления и факты почерпнуты из континентальных хроник, анналов и русских летописей, то данный очерк преимущественно опирается на саги. И разговор о пиратстве в этом очерке имеет целью дать представление главным образом о том, как отразили саги именно относительно целевые, кратковременные, эпизодические морские походы, которые были важным вспомогательным занятием многих хозяев. Характерно, что саги уделяют свое внимание именно пиратским действиям в ближних водах, преимущественно на Балтике, а не в отдаленных регионах. Эти ближние набеги имели целью только грабеж, а не завоевание новых, тем более удаленных земель.
И я хотела бы снова подчеркнуть, что в сагах они выглядят как часть повседневной жизни скандинавов.
Прежде всего следует еще раз отметить, что в ближние походы ходили далеко не только скандинавы, пиратством успешно занимались и другие жители побережий Балтийского моря. С ними скандинавы постоянно враждовали, то сами подвергаясь их набегам, то сражаясь с ними, то облагая их данью, то просто немилосердно грабя. Главным образом это были жители восточного берега Балтики и прилегающих к нему островов и полуостровов — курши («куры»), квены, эсты, карелы, финны и др.[327] В сагах упоминаются, в частности, своеобразные финские лодки, сшитые из шкур и скрепленные жилами и кусками прутьев. Они были быстроходными и вмещали до 12 гребцов.
Финнов саги описывают как жестких воинов. Захватив судно противника или напав на побережье, они могли убить и ребенка, что у скандинавов считалось «постыдным поступком», хотя сами скандинавские викинги придерживались этого морального запрета совсем не всегда. Упоминаются в сагах и как находники, и как, в свою очередь, объекты грабежа не менее воинственные венды — полабские славяне, которые обитали на южном побережье Балтийского моря и чуть позднее, в XI–XIII вв., создали свое государство. Отголоски их набегов на берега Дании и упоминание о «земле вендов» можно обнаружить в средневековой датской балладе «Утренний сон девушки». Там рассказывается о том, как венды осаждают скандинавскую крепость, чтобы взять в плен девушку и привезти ее в жены своему королю[328].
Наряду с этим саги свидетельствуют, что многие их персонажи, тот или иной бонд в молодости ходил в викинг, был викингом. Отправившись в викинг, скандинав переживал множество приключений, получал раны и увечья, а нередко и находил гибель в морской пучине или в сражениях на суше. Но всех их влекла надежда добыть славу и разбогатеть, что было вполне возможно. Вот что говорится, например, об Энунде, который был «великим викингом» середины IX в. На пяти кораблях он с товарищами ходил на Гебридские острова, промышлял у берегов Ирландии и Шотландии; проведя там зиму и три лета, они затем вернулись домой[329]. Похожим образом обстояло дело и с героем «Саги о Хёрде и островитянах», который 15 лет пробыл в чужих краях, а в 30 лет вернулся домой, добыв «большое богатство и славу»[330].
В той же саге о Хёрде описываются приключения молодого Сигурда Приемыша Торви, воспитанника датского купца. События происходили во времена Харальда Синезубого[331], у которого Сигурд был дружинником. Вскоре, однако, он примкнул к викингам и провел в море несколько лет. За это время он стал предводителем отряда, который плавал на пяти кораблях. Однажды им пришлось сражаться с встреченным в море отрядом викингов, шедшим на семи кораблях. Завязавшееся между ними сражение было несчастливым для Сигурда, так как его пленили и заковали в цепи. Когда его стражники заснули, Сигурду удалось освободить от веревок руки и сбить с щиколоток железо «вместе с пятками». Бросившись в море, он доплыл до берега. А в это время Хёрд склоняет викингов совершить грабительский поход. Вместе с Хёрдом в этом набеге и убийстве пиратов — своих соперников участвовал и некий гет. Они взяли тогда «большую добычу» и вернулись в Гаутланд, где и «провели зиму в большом почете»[332].
«Сага о Греттире» рассказывает о сыне Торстейна, человеке высоком и сильном, который «нарядно одевался, носил дорогое оружие и любил похвастаться. Он был мореход» еще до того, как приехал в Исландию (гл. LIX. Курсив мой. — А.С.).
Хорошей добычей у всех находников считались «груды золота», серебро, дорогие кольца и драгоценные камни, «древние вещи, чудные чаши», возможно, дорогая новая одежда и т. д.[333] Ценились рабы, которых можно было продать либо использовать в собственном хозяйстве.
Чуткий к материалам истории Александр Сергеевич Пушкин, используя романтическое представление о викингах, которое сложилось в его время в историко-литературных кругах Европы, ввел бывшего викинга в поэму «Руслан и Людмила» в качестве положительного, благородного героя. Это доброжелатель Руслана, старик, который называет себя «природный фин» (так в цитируемом издании. — А.С.). Финн вспоминает свою буйную, славную молодость, когда он, удрученный безответной любовью, превратился в морского разбойника, «надеждой полного» все-таки покорить сердце капризной девушки. Вместе с «дружиной братской»[334] «смелых рыбаков» он стал «искать опасностей и злата», и «тихий край отцов (!) / Услышал бранный звук булата / И шум немирных челноков». Дальше старик рассказывает:
С толпой бесстрашных земляков
Мы десять лет снега и волны
Багрили кровию врагов.
Молва неслась: цари чужбины
Страшились дерзости моей;
Их горделивые дружины
Бежали северных мечей.
Мы весело, мы грозно бились,
Делили дани и дары…
Проведя десять лет в «битвах и пирах», повзрослевший викинг Финн и его «други» с «гордой радостью» вернулись домой, чтобы повесить «праздные кольчуги / Под сенью хижины родной». А там, продолжает герой,
Поэт возводит решительность викингов к смелости рыбаков, привыкших к опасностям капризного моря. Он говорит о «братстве» и дружбе викингов («други»), о разделе между ними добытого богатства. Добыча, полученная ими в результате их кровавого промысла, особенно жемчуг и кораллы, показывает, что они побывали и в Средиземноморье. Прежде чем отправиться «вдаль», молодежь пошалила дома, нарушив тишину родной земли, а позднее жестокость бывших мирных рыбаков вызывала ужас чужеземных царей. Став викингом в юности, герой поэмы провел «в битвах и пирах» десять лет. Вернулся домой уже вполне взрослым человеком, предвкушая удовольствие повесить воинские доспехи на стену своего дома и предъявить своенравной девушке «меч окровавленный» вместе с ценными дарами. Трудно более выразительно и точно охарактеризовать северных находников!
Викинги, как опять же правильно подметил Пушкин, действительно не всегда задумывались над проблемой «свой» и «чужой». Они одинаково жестоко бились с соплеменниками и чужаками, одинаково безжалостно грабили чужие и свои берега, сражались с пиратами-соперниками из соседних стран или областей.
Прав поэт и в том, что походы в буйной молодости имели целью обрести воинскую славу, столь ценимую в скандинавском обществе, и, безусловно, богатства, необходимые для обзаведения собственным хозяйством и выгодной женитьбы.
Но из саг определенно следует и то, что в сравнительно кратковременные викинги, эпизодические походы, один или несколько раз в течение жизни устремлялись также «зрелые», семейные владельцы хозяйств, которые считали необходимым пополнить свое имущество или стремились развеяться от однообразия оседлой жизни, насладиться «упоением в бою». Такой недолгий, целенаправленный, географически определенный поход относительно небольшой компании охотников до чужого добра имел у современников особое название — грабительский поход (hernadr, что можно перевести еще как «нажива», «грабеж», «опустошение»). Соответствующее выражение «ехать/отправиться грабить» (fara i hernadi), наряду с выражениями «быть в викинге», «отправиться в викинг» (например, fara i vikingr), часто встречается в сагах и употребляется в связи с бондами разного состояния, пиратами и королями. Объектами грабительских захватов, помимо сокровищ и пленников-мужчин, часто были женщины, которых либо оставляли при себе, либо продавали[336], что нередко влекло за собой кровную месть, если дело происходило в самой Скандинавии.
Для скандинавов было вполне повседневным, обыденным делом эпизодически, время от времени, по мере надобности или желания, уходить на одном или двух-трех кораблях и со спутниками в грабительские походы даже к своим соседям и соплеменникам. О грабежах и жестокости скандинавов во время сбора дани, а также о разбойных нападениях, что некоторые из них совершали походя, во время проезда мимо уютного берега даже собственной страны, говорится во многих сагах[337]. Снорри в своем «Круге Земном» немало рассказывает о том, что «случалось нередко». А именно, что викинги на боевых кораблях плыли вдоль скандинавских берегов и «совершали набеги» на прибрежные поселения, в том числе на своих же соседей, так что люди думали, что напали враги[338], и занимали места на крышах, чтобы издали разить врага, не подпуская к дому[339]. Снорри свидетельствует, что такие набеги скандинавов имели место и раньше VIII столетия, и после XI в.[340]; что они грабили вендов и куршей, бесчинствовали в Прибалтике и изредка — в Гардарики (на Руси). Но также грабили и убивали своих противников — скандинавов и их людей[341] (см., например, «Сагу о Магнусе Слепом и Харальде Гилли» или «Сагу об Олаве Тихом»). Нередко отряды викингов сражались между собой («Сага о Харальде Прекрасноволосом», гл. XXII).
В этом очерке, как я уже предупреждала, интересно то, как вели себя воинственные скандинавы как бы «у себя дома», когда отправлялись в походы против своих соседей и даже соплеменников. Так, овдовевший малый конунг Гудред решил жениться на Асе, дочери одного из соседних конунгов — Харальда Рыжебородого, но получил отказ. Тогда он подплыл на кораблях, со значительным для тех обстоятельств войском к усадьбе Харальда и высадился там ночью. В завязавшемся сражении Харальд и его сын пали, а Гудред, который «имел большой перевес сил», захватил большую добычу, увез с собой Асу и женился на ней. У них родился сын. Когда малышу исполнился год, Гудред, который по обычаю стал осенью ездить по пирам, возвращался домой сильно пьяным. В один из таких вечеров, когда король сходил с корабля, покачиваясь на сходнях, его пронзил копьем слуга королевы. И Аса не отрицала, что убийцу подослала она, чтобы отомстить за отца и брата. Как говорит скальд конунга Тьодольва в «Перечне Инглингов»:
Коварная мысль Когда во тьме
О кровавой мести Вождя хмельного
Смерть несла Нашло копье
Властелину, Холопа Асы[342].
А «большой хёвдинг» Эйнстейн, также затосковав после смерти жены, чтобы развлечься, отправился в «грабительский поход»[343].
«Сага о Греттире» (гл. XIV) включает такой эпизод. Группа скандинавов-грабителей на небольшом корабле («невелик, от штевня до штевня закрыт по бортам щитами и весь покрашен»), идя на веслах, пристала к берегу Исландии. Они вытащили корабль на берег и поместили его в корабельный сарай местного хозяина Торфинна. В этом сарае уже стояла его большая ладья, которую обычно спускали на воду 30 человек. Пираты же вытащили ее силами 12 человек и поместили в сарай свой корабль. Им пришла в голову мысль «переночевать с женщинами Торфинна» — его женой, дочкой и другими. Но Греттир, применив поистине героические усилия, в одиночку убил 10 морских разбойников, отбил дом и имущество Торфинна и спас честь его женщин.
Конунги и знать включались в дела викингов и достаточно часто — в «грабительские походы» уже в раннем возрасте, иногда детьми. Знатный Эйрик пошел в свой первый викинг в 10 или 11 лет на чужом корабле, в 12 лет собрал свою дружину. Его воспитатель Торольв дал ему корабль, рассчитанный на 15 гребцов, со всем снаряжением, шатрами и припасами. Этот Эйрик в 12 лет получил в Норвегии статус ярла, а впоследствии стал могучим правителем и прожил долгую жизнь, непрерывно воюя. Ярл Эйрик сын Хакона («Сага об Олаве Трюггвасоне», гл. LXXXIX), его братья «и многие другие» после смерти Хакона-ярла уехали в Швецию к конунгу Олаву и были «хорошо там приняты». Ходили в пиратские походы и много награбили. Эйрик отправился в поход на Русь, провел там пять лет и сильно пограбил Гардарики. Захватывал также корабли датских викингов. А потом явился к датскому королю Свейну Вилобородому (ок. 997 — ок. 1014) и женился на его дочери Гюде. А Свейн Вилобородый женился на Сигрид Гордой, матери короля Олава Шведского. Норвежский ярл Эйрик, датский конунг Свейн и шведский конунг Олав после долгих территориальных конфликтов и столкновений помирились с помощью этих династических браков, а также других соглашений. Так был установлен, пожалуй, самый ранний «тройственный союз» Дании, Швеции и Норвегии — на рубеже X–XI вв. Союз этот, однако, оказался непрочным.
Харальд Норвежский впервые участвовал в битве, когда ему было 15 лет. Один из крестителей Норвегии конунг Олав Харальдссон (см. сагу о нем, гл. VI, XII и др.) начал участвовать в грабительских походах 12 лет от роду, затем много раз ходил в викинги, а в своей стране разорял бондов, которые не могли дать отпор его дружине. На его корабле было 100 человек — «отборная дружина», все в кольчугах и прочных вяленых шлемах. А на шлемах белой краской были нарисованы кресты. Знамя у короля Олава было белое, с нарисованной змеей. Перед боем он всегда служил молебен, но поступал ли он так и перед пиратским походом — неясно. О грабительских походах юного Олава сына Трюггви и знатных юношей Олава и Торкеля повествуют «Сага об Олаве сыне Трюггви» (гл. VI–XI) и «Сага о людях из Лососьей Долины» (гл. XX и сл.).
Сыновья малого шведского конунга из Гёталанда постоянно ходили в грабительские походы. У одного из них, Рагнара, был корабль Рагнарская ладья (Raknarsslodi), второй по величине после прославленного «Длинного Змея» (Ormrinn langi)[344], а также меч Хорнхъялти, с рукоятью из рога, богато отделанной золотом. Им удалось захватить богатую добычу — «сундуки с золотом»[345].
В «Саге об Ингваре Путешественнике» рассказывается, как на суда конунга Свейна напали «язычники на судах-галеях». Язычников разбили, забрав у них множество разного добра, в том числе драгоценностей, а затем пограбили и местных жителей, обитавших на берегу, взяли у них много шкур, одежды, серебра и других драгоценных вещей. Затем по дороге стали торговать частью добычи, но поскольку не знали местных наречий, то больше дрались с покупателями[346]. Не случайно в той же саге рассказывается о том, что и Ингвар, и его сын во время пребывания в Гардах (т. е. на Руси) посещали некую школу, где они выучились «многим языкам, которые известны людям, ходящим по Аустрвегу» (т. е. по Восточному пути)[347]. Это сведение, единственное в своем роде, было бы поистине бесценным для понимания той эпохи, но, увы, скорее всего, оно вставлено уже в XIII в.
Сын знаменитого Ингвара Путешественника Свейн ходил в «грабительские поездки», чтобы «испытать себя»[348]. Объявленный вне закона Хёрд ушел в викинги в 15 лет. Он и его названый брат Гейр нападали на хутора, грабили, резали скот и увозили мясо[349]. Плавая вдоль берегов, где жили соседи, и грабя их поселения, викинги при этом убивали всех, кто был им не по нраву («Сага о Хаконе Добром», гл. XX). Они сражались из-за добычи с чужими викингами, а также между собой на суше и на море, захватывали земли соседей и отбирали у местных жителей их добро, в лучшем случае уводили у них скот, резали его на берегу и забирали мясо («Сага о Харальде Прекрасноволосом», гл. XXIII). Конунг вынужден был собрать тинг и призвать бондов дать грабителям отпор, что вызвало одобрение местных жителей.
Уже в конце XI в. конунг Магнус Голоногий (см. сагу о нем, гл. IV) разорил Халланд[350] и жестоко подавлял всякое сопротивление, огнем и мечом проходя по своим и чужим землям. Так же действовали и его сыновья. Иногда принцы попадали в плен (как было с будущим св. Олавом в юности) и возвращали себе свободу, чтобы затем сражаться за трон в своей стране[351]. Зато король мог позволить себе иметь корабль со 100 гребцами и отборной дружиной[352].
Во главе находников обычно стоял какой-либо малый король, который позднее мог стать большим королем, ярл или хёвдинг — знатный, авторитетный и состоятельный человек, имевший свои корабли и дружину. Об этом часто говорится в сагах. В пешем ополчении участвовали, наряду с рядовыми жителями сотен, также лендрманы и «могущественные бонды» (ср. состав войска Магнуса Доброго, 1035–1046/47)[353].
Идея отправиться в грабительский поход нередко посещала бондов, их сыновей, скальдов. В «Саге об Эгиле» рассказывается о приключениях этого знаменитого скальда во время грабительских походов, когда он обирал и саксов, и фризов, и куршей, скопив много всякого добра[354]. Пираты-скандинавы нередко грабили и купцов. Те из викингов, кто крестился, привозили христианские реликвии, заодно и знакомились с зарубежными нравами[355]. Но не брезговали грабежом и христиане — купцы и священнослужители. Так, в составе шведского флота из 60 шняк, который, судя по «Новгородской первой летописи», в 1142 г. захватил три торговых судна, плывшие в Новгород, был и епископ («бискуп»).
Нередко в таких походах люди принимали участие как бы поневоле. Речь идет об изгнанниках, выброшенных за пределы семьи, дома, своего общества в результате судебного приговора. Приговор о «лишении мира», иногда одновременно с конфискацией имущества, по обычаю выносился за большое преступление: за намеренное убийство и «злодеяние». «Лишение мира» обращало человека в изгоя, подпадающего под «волчий закон». А это значит, что его мог убить любой встречный. И если такой преступник не хотел или не мог навсегда уехать в другую страну, он сплошь и рядом превращался в разбойника. Набрав себе подходящую шайку, выбрав для жилья какое-нибудь дикое и труднодоступное место, сделав там защитные укрепления, он начинал заниматься грабежами на воде и суше, воровать скот и захватывать женщин.
Иногда герои рассказов о разбойниках выглядят бедолагами, жертвами превратностей судьбы, и такие истории тоже есть в сагах. Подчас автор саги представляет своего героя в образе своего рода Робина Гуда: например, Фритьоф Смелый (из саги о нем, гл. II), который четыре зимы плавал в викингах и собрал большое движимое имущество, убивал, как подчеркивает сага, только «злодеев и свирепых», не трогая мирных обывателей.
Но обычно пираты сражались яростно и были очень жестокими по отношению как к воинам-противникам, так и жителям завоеванной земли, в том числе своим соотечественникам. У одного местного конунга пират потребовал дочь, а когда отец отказал ему, тот стал грабить страну[356]. Саги повествуют о предводителе викингов Эльваре, который «запретил своим людям подбрасывать малых детей в воздух и ловить их на копья, что было принято у викингов». И за это его прозвали «Эльвар Детолюб»![357]
Между морскими разбойниками разного ранга существовало соперничество и нередко вспыхивали яростные побоища. Малые и большие конунги бились за добычу и владения, дело доходило до убийства родных братьев[358]. Тем менее считались с людьми неродовитыми. Когда некий смоландец поставил свой корабль на стоянку у «Гауталаве» (Гетаэльв, река, впадающая в Северное море на границе Норвегии и Швеции), местный ярл приказал его убить, а его корабль отдал убийце[359].
Известно (и об этом не раз упоминалось выше), что викинги и другие находники занимались торговлей. Замечено, что они вообще любили придерживаться традиционных торговых маршрутов, поскольку это позволяло им безошибочно попадать туда, где их ожидала богатая добыча. То, что воины нередко следовали за купцами, — дело в истории обычное. Но пираты еще и сами приторговывали, в том числе пленниками.
Стоит отметить, что конунги и знать охотно набирали людей из числа морских пиратов для пополнения своих дружин. И, соответственно, дружинники нередко ходили в викинги, иногда вместе с патроном, иногда по личной инициативе. Об этом рассказывается в целом ряде саг (в «Саге о Курином Торире», «Саге о Битве на Пустоши» и др.).
В эпико-мифологической «Саге о Хервер» инициатором грабительского похода стала девушка[360]. Это сведение — единственное в своем роде из всех, которые имеются в сагах. Но его нельзя считать совсем недостоверным из-за характера этой саги. Ведь в принципе женщины, как свидетельствуют многие саги, нередко сопровождали своих мужей в морских походах, в том числе к новым землям.
Среди тех скандинавов, которые жили войной и грабежом, выделялись так называемые берсерки (от berserkr — «медвежья шкура»[361], иногда этих разбойников называли и «волчья шкура»). Снорри Стурлусон в «Саге об Инглингах» рассказывает, что берсерки шли в бой без кольчуги; приведя себя в совершенное неистовство, они яростно выли, как собаки или волки, и злобно грызли свои щиты. Берсерки обладали медвежьей или бычьей силой, ни огонь, ни железо их не брали; и они с большой легкостью убивали людей[362]. Их злоба была направлена не только на противников, но на окружающих вообще, и, видимо, при этом они не чувствовали ни страха, ни боли. После приступа буйства берсерки «становились слабее, чем бывали обычно», т. е. до припадка[363]. Обыватели верили, что берсерков не берет ни стрела, ни меч, что они вообще непобедимы. Такие поверья и слухи отражены, конечно, и в сагах. Исследователи же полагают, что эти люди употребляли какие-то особые наркотики, допинги или галлюциногены. Так или иначе, но некоторые короли держали берсерков в своих дружинах. Например, 12 берсерков, согласно преданию, имел в своей дружине норвежский король Харальд Прекрасноволосый (начало X в.).
В принципе берсерки были очень плохими, аморальными людьми, они держали в трепете простых обывателей и всячески поддерживали свой статус неуязвимых. Грабили и убивали местных жителей, покушались на их жен и имущество, регулярно унижали женщин. Тех, кто напал на хутор Торфинна (см. выше), сага называет именно берсерками. О них много говорится в «Саге об исландцах» (гл. 19) и в «Саге о Греттире» (гл. IX), т. е. берсерки докучали людям еще в XII и XIII вв. Обыватели считали их бóльшими бандитами, чем прочих викингов, и часто бывали вынуждены уступать им.
В сагах о древних временах говорится, что в морской команде или в военном отряде могли быть также «изгои и разный сброд, который только можно найти». В их числе был, например, Ивар Бетгуль, который правил дракеном и был «берсерком и величайшим негодяем», и все, кто был с ним на корабле, грабили любую землю, к какой бы ни приставали[364].
Шведов Холли и Лейкнира, которые считались берсерками, некий ирландец выкупил у их ярла, в дружине которого они находились, с тем, чтобы они его охраняли, но вскоре стал испытывать трудности в связи с их пребыванием в его гарде[365]. В «Саге об Эгиле» повествуется об одном берсерке, который в поединках убил много окрестных бондов и завладел их добром. В «Саге о Гисли сыне Кислого» (гл. 1) рассказывается о берсерке Бьёрне Бледном, который вызывал на поединок и убивал каждого, кто не отдавал ему то, что он хотел. Когда ему приглянулась жена хуторянина Ари, он предложил ему расстаться с ней или принять вызов на поединок. В поединке он убил Ари и забрал его жену.
Хаки, «берсерк из Хадаланда», проезжая дремучим лесом со своими людьми, повстречал малого короля Сигурда Оленя, прославленного воина, который там в одиночку охотился. Берсерк со своими людьми напал на него и, несмотря на то что конунг храбро оборонялся, убил его. Сам Хаки был тяжело ранен; он послал своих людей в имение Сигурда, приказав им захватить дочь и сына конунга, а затем подготовить пир для своего брака с плененной Рагнхильд, дочерью убитого им Сигурда[366].
Понятно, что жители испытывали к пиратам, тем более к берсеркам, глубокую неприязнь, считали их бандитами, злодеями и жестокими грабителями[367].
Но и образ «нормального» викинга или пирата, как бы рыцаря и витязя, который навязывает «Сага о Вёлсунгах» и который вошел в историческую память, мало соответствует действительности. Все пираты, плававшие вокруг своих, скандинавских земель, были настоящими разбойниками[368]. Тем более такую репутацию заслуженно имели викинги и во всех иноземных пределах. Не случайно монахи на европейских побережьях Атлантики равно молились об «избавлении от дьявола и норманнов»!
Нередко, пользуясь гостеприимством хозяев, викинги по укоренившейся у них привычке принимались у них же воровать. Так случилось в доме Хромунда Хромого (см. сагу о нем, гл. III), у которого пропали хорошие лошади. И Хромунд, сказав об этом постояльцам, добавил: «В обычае викингов наживать добро грабежом и насилием, но лишь воры утаивают его».
Некий хуторянин Оспак превратился в викинга, не уходя далеко от своего хутора. Устроив из него настоящую крепость и имея при себе семь или восемь мужчин, он принялся разъезжать на своем корабле по округе, отбирая имущество у прибрежных бондов, а также всю «прибойную поживу» (т. е. топляк и выброшенных на берег китов и тюленей), хотя по обычаю каждый в округе имел в ней свою долю. Однажды, когда на берег выбросился синий кит и местные жители, согласно закону, стали его разделывать на доли, Оспак в сопровождении 15 человек явился, теперь уже на двух кораблях, и захватил всю тушу. Его отряд, который включал до 30 настоящих злодеев, убегая от судебного разбирательства, перебрался на новое место, где построил «крепость», продолжая грабить и убивать людей. Бонды называли этот отряд «викингами» и наконец решили с ними разделаться. «Применили луки и прочие метательные орудия, которые подвезли в большом количестве». Использовали для метания «ременное копье». В конце концов бонды победили и разогнали эту «скверную шайку»[369].
Аналогичную историю можно вычитать в «Саге о Хёрде и островитянах». Уже не раз упоминавшиеся Хёрд и его названый брат Гейр были объявлены вне закона и стали разбойниками. Они нападали на хутора, грабили, резали скот на мясо. Бонды — свободные хозяева и знатные мужи — объединили свои силы против них[370].
Важным видом обороны против викингов являлись дозоры на побережьях. Прибрежные бонды были обязаны участвовать в них по очереди, зажигая сигнальные огни всякий раз, как возникала угроза нападения, или просто при виде проходящего подозрительного судна. Формально дозорная служба на побережье для мужчин начиная с 18–20 лет была вписана в областные законы, в частности шведские, кодифицированные в XIII в., но в той или иной форме она существовала и раньше; во всяком случае, у Снорри есть сведения об этом[371].
В общем, викинги зачастую были бичом для населения своих же родных мест, жители которых и сами не отличались миролюбием. Плавая вдоль берегов, они грабили и убивали людей, сгоняли и забивали скот. И при этом жестоко бились между собой[372]. «Сага о Хаконе Добром» (гл. XX), «Сага о Харальде Прекрасноволосом» (гл. IX, XXIII), «Сага о Магнусе Голоногом» (гл. IV), «Сага об Эгиле» и многие другие буквально наполнены рассказами о бесчинствах викингов у собственных берегов и у берегов соседей, в том числе под руководством знати и малых конунгов. И тот конунг, который мог разогнать и утихомирить их, был в большом почете у бондов. Согласно Снорри, бонды даже считали, что бонд (здесь, видимо, имеется в виду простолюдин) мог убить важного викинга, если «довольно [долго] жил из-за него в страхе» («Сага о Хаконе Широкоплечем», гл. XIII). Скорее всего, эта позиция нашла отражение в обычном праве; неприязнь простых людей к викингам чувствуется и во многих сагах[373]. Так что поездки викингов в Иерусалим, о которых пишет Снорри, вряд ли делали их добрее.
А что касается вис в их честь, которые слагали скальды, — так ведь сами скальды были и воинами, и викингами…[374]
Итак, походы пиратов, в том числе «грабительские походы» к ближним берегам, как уже ясно, приносили богатую добычу: «самоцветы и драгоценности», рабов, в том числе плененных женщин. Обо всем этом выразительно повествует «Беовульф» (ст. 1050, 3018 и сл.). Вот другое яркое место из этой же поэмы: «И взошли на корму, [на] крутовыгнутую ладью на отмели, и казною, и конями, и припасами воинскими, и дарами бесценными переполнили [ее]». «Кладь золотую снесли дружинники на плечах». А «корабельного караульщика» Беовульф одарил золоченым мечом, «древним лезвием». И вот «взвился парус на мачте, плащ морской, к рее крепко привязанный» (ст. 1890, 1900, 1920).
Раздел награбленной добычи и другие моменты подчеркивали социальные различия в среде мореплавателей, будь то викинг или путешествующий бонд. Так, первые и лучшие места у причалов получали обладатели более высокого статуса. В «Саге о людях из Лососьей Долины» (гл. XIV) упоминается, что при разделе любой добычи, даже рыбы при ловле с лодки, более знатные участники получают бóльшую долю. И там же говорится, что чем более знатным является викинг, тем большую часть награбленного он получает[375]. В «Саге о Ньяле» некий Хрут треть своей добычи отдал конунгу, а половину — королеве, за что она отдарила его золотым запястьем[376]. При нападении на карелов конунгу полагались бобровые и собольи шкуры и треть прочей добычи, что он и получил[377]. В другом случае говорится, что предводители и организаторы «грабительского похода» (и, скорее всего, владельцы корабля) взяли себе золото, серебро и вообще все самое ценное и лишь четверть добычи раздали своим людям[378].
В «Саге о Харальде Серая Шкура» рассказывается о том, что Харальд, который был сыном норвежского конунга Гудреда сына Бьёрна, отправился на восток, в Швецию. И Снорри между прочим упоминает о цели поездки: «чтобы примкнуть там к людям, которые ходят в походы и добывают себе богатство»[379].
Занятие торговлей и путешествия по торговым делам
Понятно, что в сагах, ориентированных главным образом на события и людей Исландии и Норвегии, трудно найти конкретные сведения о шведской и датской торговле и торговцах. Не хватает сведений и о внутренней торговле в Скандинавии вообще, которая наверняка была чем-то будничным, не связанным с большими деньгами, а потому и не отражена в текстах саг[380].
Чаще всего о торговле, ее характере и о людях, которые ею занимаются, в сагах сообщается между делом, походя. Однако все же из саг можно уяснить, что торгующие люди в эпоху викингов были как бы трех категорий, грани между которыми не всегда четко различимы. К одной категории можно отнести викингов, постоянно бороздивших морские просторы с целью грабежа, которые нередко торговали награбленными вещами и рабами на побережьях и в портах, куда заплывали, либо сбывали добычу, вернувшись домой. В другую категорию входили оседлые хуторяне-бонды, которые использовали торговлю — посредническую или домашними продуктами — как одну из сфер своего многоотраслевого хозяйства. Особую категорию составляли купцы — торговцы, профессионально, исключительно или по преимуществу занятые обычно в дальней, морской торговле, в сфере международного товарного обмена.
Говорить о так называемых купцах в очерке, продолжающем тему занятий скандинавов, я считаю возможным потому, что, судя по сагам, во-первых, купцы того времени были мореходами и нередко также викингами; во-вторых, не все они занимались торговлей постоянно, хотя иногда и подолгу; в-третьих, о некоторых из них в сагах сказано, что они владели гардами, где велось типичное хуторское хозяйство; в-четвертых, они принимали активное участие в местных делах у себя на родине. Поэтому я полагаю, что в эпоху викингов далеко не все те бонды, кого саги называют купцами (kiopmaen) и для кого торговля являлась как будто бы главным и успешным занятием, были четко выделившейся категорией населения Скандинавии. Другое дело — купцы в ранних городах (но об этом см. в Приложении).
Викинги сплошь и рядом торговали добытым добром, непосредственно сочетая торговлю с грабежом. В сагах есть сведения о том, что они охотно торговали, например, с жителями финского берега. Это была меновая торговля, в которой приезжие были особенно заинтересованы, так как она давала возможность получить драгоценный мех и моржовую кость. Но бывало так, что, выторговав, например у финнов или карелов, обычно путем прямого обмена (товар на товар) меха, моржовую кость, лососину и другие ценные товары, они отплывали с тем, чтобы ночью, когда те будут спать, вернуться в их поселение и отобрать у них последнее. Но иногда викинги и специально ездили в торговые путешествия, выменивая или продавая награбленное ранее. Такого викинга, который совершал торговое путешествие, называли фарманом (от fara, сканд. — разъезжать, ездить). Использование в этом случае особого термина свидетельствует, что такая ситуация была достаточно обыденным явлением.
Характерно, что даже торгующие викинги вызывали у местных жителей неприязнь и страх. Так, когда корабль норвежских викингов во главе с Хельги по прозвищу Надувала приплыл в Исландию, чтобы там торговать в течение сезона, никто из бондов не желал вести с ними дела, так как считали, что они разбойники и их «добро нажито лихом». Когда прошло лето и впереди была зима, никто не захотел предоставлять им жилье. Под напором угроз со стороны озлобленных мореходов (а их было 12 человек, не считая слуг) бонд Торир согласился на то, чтобы они спали в отдельном помещении в его усадьбе, но предварительно потребовал, чтобы они «по законам нашей страны» принесли клятву в том, что не станут «ущемлять ничьи права, равно как тягаться по закону» с ним, его домочадцами и соседями. И будут «кормиться сами» («Сага о Хромунде Хромом», гл. II). На беду хозяина, кормчий этого корабля стал весьма откровенно ухаживать за его дочерью («много разговаривать, целоваться и тискаться»). Так что хозяину, вопреки своей воле, пришлось сыграть свадьбу. Но затем эти пришлые норвежцы, «если их не задевали, вели себя не столь скверно»[381]. Случай такого рода с проезжими викингами, в том числе торгующими, не единственный в сагах. Из-за товаров, цен и по другим поводам происходили также ссоры между торговцами и местными бондами, особенно в случаях, если торговец останавливался на целый сезон[382].
Что касается купцов-гостей, то сезон мореходства все они обычно проводили в плавании, занимаясь в холодные месяцы сбытом товара и закупкой новых его партий. Скандинавский купец того времени, как уже было сказано, являлся одновременно и мореплавателем, и торговцем, и воином, зачастую и грабителем, к тому же хозяином не только корабля, но и зажиточного гарда. Благодаря своим занятиям, состоянию, знанию языков и широте кругозора, приобретенного во время путешествий и торговли, купец был уважаемым, видным членом общества. Правители частенько доверяли купцам дипломатические и разведывательные дела. Не случайно именно так представляет «Сага о Храфнкеле Годи Фрейра» предприимчивого Эйвинда сына Бьярни. Став купцом, Эйвинд уехал из дома отца, провел зиму (возможно, речь идет о годе) в Норвегии, затем отправился в Миклагард (Константинополь), где снискал расположение «греческого короля». О нем сага говорит, что он был женат, богат, заносчив, хорошо знал законы[383].
История о том, как сын состоятельного бонда стал купцом, рассказывается в «Саге о Греттире» (гл. XIII). Некий Асмунд с детства не любил участвовать в работах на хуторе, всячески отлынивал от них. Когда же он вырос, то попросил отца снарядить его в дорогу. Отец дал ему лишь немного товара, но Асмунду «в чужих странах повезло», он стал купцом «превеликим и пребогатым», был счастлив в друзьях и «сам человек надежный». В Норвегии он дружил с самыми знатными людьми.
Действительно, судя по сагам, богатые купцы почитались у скандинавов не меньше, чем вожди-хёвдинги. Удачливый купец Торстейн Красивый, как и его близкий друг и тезка старый хёвдинг Торстейн Белый (герой одноименной саги), были идеалами «доброго мужа»; о них говорится также, что они могли по достоинству оценить противника и положить конец распре[384].
Торвард Вороний Клюв торговал повсюду. Приезжая в город, например в норвежский крупный центр Нидарос, он снимал на берегу склад для своих товаров, т. е. устраивался надолго[385]. Именно такого человека нередко называли «купец и мореход»[386]. Так, «Вестейн был купцом и мореходом», имел хутор «Под конем» («Сага о Гисли сыне Кислого», гл. IV). О Торарине Дерзком говорится, что он «известный купец», а между тем он выступает в саге и как рачительный хозяин своего гарда. О таком богатом купце и, одновременно, рачительном домохозяине можно прочитать и в других сагах[387].
О норвежском купце середины XI в. Бранде сыне Вермунда говорится, что он славился щедростью и независимостью и, постоянно общаясь с тогдашним конунгом Норвегии, известным Харальдом Суровым (1047–1066), неизменно сохранял чувство собственного достоинства. Ему даже посвящена особая «Прядь о Бранде». В одной из вис (№ 93) он прославляется как символ старой Исландии[388]. В другом случае упоминается норвежский купец Торир Кочка, сын Арнтора и зять Гицура; судя по родне, Торир принадлежал к состоятельному и известному роду.
Повествуя о событиях 1253 г., «Сага об исландцах» рассказывает об Эйстейне Белом, известном норвежском купце, который годом раньше прибыл на корабле в Исландию, а еще раньше, в 1246 г., участвовал в сражении как воин.
Наименование гость, которым также часто обозначали купца, одновременно означало еще чужестранец и буквально гость. Интересно, что позднее «гостями» в Скандинавии и на Руси называли как купцов-иноземцев, так значительных, именитых местных торговцев, которые ездили в иные земли; а дальнюю торговлю на Руси называли именно «гостьбой».
Купцы одевались соответственно своему положению и званию, так что их всегда можно было выделить из толпы[389]. Как правило, они приезжали в ту или иную страну либо область на сезон и, если дело было поздней осенью, оставались зимовать у местных хозяев, вероятно, на известных условиях. При этом нередко возникали осложнения. Однажды два купца на двух кораблях привезли в Исландию из Норвегии бревна. Они заночевали на одном хуторе, и так случилось, что они убили сына хозяина. Хозяин убил за это их обоих, а корабли забрал себе[390].
Судя по «Саге о Гуннаре Убийце Тидранди» (гл. II и др.), дорогие и крупные по объему товары или партии товара обычно продавались в кредит. Покупатель вносил задаток, а в условленное время продавец приезжал за остальными деньгами. В связи со сбором долгов за взятые в кредит товары возникали конфликтные ситуации, особенно если покупатель отказывался оплатить покупку. Об одном таком эпизоде повествуется в «Саге об исландцах» (гл. 59). Норвежский купец Тьостар продал Бьярни сыну Арни товар на две сотни серебра, что составляло весьма значительную сумму. «Но деньги эти выплачены не были, а когда Тьостар потребовал недоимку, Бьярни отвечал дурно (!)».
Кроме городской и разъездной торговли купцы занимались торговлей на берегу или непосредственно с корабля, используя для продажи, покупки и мены товаров некоторые удобные гавани и пристани. Об этой практике (под 1235 г.) повествует «Сага об исландцах» (гл. III), однако подобный порядок существовал издавна. Гавани, которые традиционно использовались как корабельные стоянки, назывались хамны (хавны и т. п.)[391]. Со временем там нередко возникало торговое местечко, с небольшим постоянным населением; следы происхождения из такого местечка сохранились в названиях немалого числа городов, например, «Копенгаген» — букв. «Купеческая гавань». Только с середины XIII в., с распространением и постепенным расцветом в Скандинавии городского строя, такую «купеческую торговлю» вне самих городов постепенно стали ограничивать в пользу монополии городского «законного» рынка, хотя далеко не всегда успешно.
Уже упоминалось о большой роли, которую в торговле скандинавов, как и в жизни викингов, играли путешествия в Восточную Европу и через Русь. Особенно активно в ней участвовали свеи и готландцы. Хотя и считается, что путешествовали не столько сами торговцы, сколько их товары, которые в особых местах переходили из рук в руки, но имеются прямые сведения о пребывании скандинавских купцов в Булгаре, столице Булгарского ханства (неподалеку от совр. Казани), откуда они подчас доходили до Багдада и далее — по «шелковому пути». В центре этого маршрута была Волга. Прибыв в Булгар, группа купцов, при которой были и женщины, сооружала свой лагерь из дерева и водружала идолов, которым подносили еду и поклонялись. Если кто-либо из них умирал, его имущество делили на три части: одна шла семье покойного, вторую тратили на похоронный обряд, третью — на поминальную тризну. Нередко для сопровождения покойного в другой мир убивали и клали с ним в могилу рабыню. Для особо важных персон на месте их упокоения насыпали курган.
Позднее, когда был вполне освоен путь по Днепру, перевалочный базой скандинавских воинов и купцов стало местечко Гнездово, неподалеку от Смоленска, о чем свидетельствует содержимое более 4 тысяч могильных курганов, в том числе скандинавских.
О внутренней торговле и участии в ней бондов свидетельствуют кодифицированные законы, особенно главы о торговле и купцах, которые обеспечивали последним определенную защиту жизни, чести и имущества, а в саму торговлю вносили относительный порядок. Хотя эти законодательные установления попали в тексты областных законов при их кодификации, т. е. в XIII в., преимущественно в его второй половине, но сами их формулы свидетельствуют о сложившейся традиции в этой области, которая опиралась на устное обычное право. В частности, на Балтике и в Северном море действовало особое раннегородское и торговое балтийское Право Бирки, или Биркрэттен[392], которое содержало и некоторые предписания, касающиеся торговли и торговцев. Запись его тоже относится к XIII в., но традиции восходят к обычному праву по меньшей мере эпохи викингов, в том числе традиция торговли в прибрежных местечках. В Биркрэттене особо говорится о торговле в гавани или порте, где торгующим обеспечен «торговый мир». Важные сведения о торговцах можно обнаружить и в хартиях городам. О городах разговор предстоит особый (см. Приложение), но о торгующих людях уместно немного сказать в данном очерке, преимущественно опираясь на правовой материал и данные, относящиеся к Швеции.
Так, из «Права Бирки» явствует, что среди главных товаров шведского экспорта, т. е. тех, торговля которыми нормировалась особо, были вестгетское полотно и грубое домотканое сукно-вадмаль[393], которое пользовалось большим спросом, поскольку при высокой практичности этой ткани она стоила от 4 до 30 раз дешевле сукон из Западной Европы. Вывозили из Швеции также мясо, коровье масло, сушеную и копченую рыбу всех видов, кожу, древесину, хмель и другие товары, а в ограниченном количестве даже зерно[394]. Очевидно, что все эти товары закупались у бондов.
Однако в тех условиях, при плохих дорогах, особенно вдали от побережий, разъезжать по хуторам и деревням с торговыми целями, т. е. торговать вразнос, либо скупать товары на местах, было трудно, хлопотно и опасно. Неудивительно, что, «встраиваясь» в торговлю, бонды больше всего предпочитали посещать местные и крупные сезонные ярмарки. В сагах ярмарки обычно сопровождают религиозные языческие праздники-жертвоприношения, а после внедрения христианства — праздники христианские (из чего видно, что не случайно ярмарка в Скандинавии позднее получила название «месса»). Широкая торговля велась и во время тингов. Тинги обычно также приурочивались к большим религиозным праздникам, так что тогда собиралось множество людей. На такой большой ярмарке можно было купить дорогие вещи: оружие, украшения, богатые ткани и готовую одежду. Ярмарки, в том числе традиционные, весьма древние, часто устраивались поблизости от городка, торгового местечка или в особом месте, где впоследствии нередко вырастал город. Известна, например, старинная шведская зимняя ярмарка на льду озера Меларен, вблизи языческого центра свеев Упсалы. Эта ярмарка была приурочена к тингу и жертвоприношению богиням плодородия — дисам (2 февраля, Disaeping), а после крещения страны — к «Мессе свечей» (Kundilsmaessan). Областная ярмарка собиралась около будущего города Стренгнес (Samting, 15 февраля); в других областях и районах страны были свои ярмарки[395]. В Норвегии самыми известными были торжища в Трондхейм-фьорде, в районе Вик, на юго-западном побережье. На финском берегу, на месте старинного перевалочного пункта, где позднее, в конце XIII в., была воздвигнута шведская крепость Виборг (рус. Выборг, фин. Viipuri), также собиралась известная ярмарка. Сезонные ярмарки всегда были местами межрегионального и межрайонного обмена, чем привлекали бондов, приезжавших подчас из весьма неблизких земель, а также зарубежных торговцев. На таких традиционных торжищах постоянные их участники имели свои «прилавки» и даже палатки, там устраивались и всевозможные «забавы».
О распространенности ярмарок, на которые съезжались и местное население, и купцы, свидетельствуют вновь и вновь подтверждаемые, но не дающие заметных результатов запреты на так называемую деревенскую торговлю в разных областях-ландах, которые содержатся в памятниках права и городских хартиях. Эти запреты показывают, что ярмарочная торговля бондов между собой и с приезжими купцами нарушала интересы городов, а также короны, заинтересованных в пошлинных рыночных сборах. На дальние ярмарки в своей стране и сопредельных землях как купцы, так и богатые хозяева посылали сыновей, приказчиков и слуг, на которых позднее, уже в областных законах, ответственность за такие сделки не возлагалась. Но данными об ограничении участия в торговле этих категорий населения по эпохе викингов я не располагаю, скорее всего, они появились позднее, с оформлением городского строя. Наряду с традиционными местами ярмарок меновая торговля велась в прибрежных гаванях и рыночных (торговых) местечках, куда бонды приезжали со своими товарами, а также в ранних городах.
Возможно, бонды занимались торговлей вполне регулярно, об этом говорит интересное предписание, имеющееся в главах о наследстве Вестгетского областного закона раннего извода. Там сказано, что, если один из братьев разъезжает по торговым делам, а другой «сидит дома у очага», их права на отцовское наследство одинаковы[396]. Это указание прямо свидетельствует как о практике разделения сфер труда в хозяйстве бондов, так и о том, что торговля служила одним из видов хозяйственной деятельности, своего рода промыслом в рамках общего домохозяйства[397].
О самой местной торговле, к сожалению, можно судить главным образом по косвенным данным, в частности приведенным выше. Но в сагах говорится о хозяевах-бондах, которые частенько подторговывали, порой надолго уходя в море на собственном судне, покупая место на корабле или «половину корабля»[398]. Можно предположить, что на прибрежных территориях хотя бы долей корабля владела практически каждая самодостаточная семья; иногда таких владельцев было двое, иногда — несколько.
А богатые бонды покупали корабли специально для того, чтобы торговать. В «Саге о Гисли сыне Кислого» (гл. VII, VIII) между прочим упоминается о том, что богатые хуторяне (в складчину?) купили половину корабля, чтобы поехать в Данию на торжище, которое называется «Вэбьерг», и там зазимовать. Некие хозяева купили впрок у «корабельщиков из-за моря» десятивесельный (т. е. сравнительно небольшой) корабль и поставили его в сарай[399]. В «Саге о людях из Лососьей Долины» также рассказывается о покупке специально для торговли половины корабля[400]. Один из хуторян несколько раз удачно съездил с целью торговли в страну финнов и даже привез себе оттуда 12 «волшебных» рубашек из кожи и меха, чем немало хвастался, и т. д.
Саги свидетельствуют, что торговлей особенно часто занимались состоятельные скандинавы как одним из прибыльных видов своей разносторонней хозяйственной деятельности. Не случайно в саге о мореплавателе Эйрике Рыжем, открывшем Гренландию, читаем, что у него на хуторе «было вдоволь больших и хороших клетей» для хранения товаров, а на корабле — запасы солода, муки и зерна[401].
В сагах часто описывается такая ситуация, когда, отправляясь в деловую поездку или в гости за море, хуторяне прихватывали с собой товары для торговли. В «Саге о людях из Лососьей Долины» сообщается, что в Норвегию приплывало много исландцев именно с торговой целью[402].
Не только многие купцы, но и регулярно торгующие бонды специализировались на торговле с Русью и через Русь. «Сага об Олаве Святом» (гл. VI) сообщает, что, когда при этом короле Норвегию охватили междоусобицы, народ был недоволен и роптал на эту смуту, в частности из-за того, что страдала торговля с Гардарики[403]. Это свидетельство того, что в торговле с Русью так или иначе были задействованы достаточно широкие круги бондов.
Тех хозяев, которые, судя по «Саге об Эгиле», привыкли ходить в заморские экспедиции, подобно викингам, называли торговыми бондами. Это название тогда и позднее применялось, в частности, к сельскому населению острова Готланд, где зажиточные бонды постоянно занимались торговлей, особенно с Восточной Европой, для чего переплывали Балтику на своих ладьях и баркасах.
Помимо тех трех социальных групп, так или иначе занятых в морской торговле и, в разной мере, в пиратстве, присутствие которых в Скандинавии эпохи викингов вполне ожидаемо, в сагах обнаруживается еще одна группа лиц, чья деятельность оказалась с ней связана. Эту группу в торговле можно считать новой, поскольку такая группа и такая возможность возникали параллельно со становлением королевской власти и отражали особенности ранней, еще незрелой государственной — пока королевской — администрации. Речь идет о служилых людях короля[404].
Так, судя по известной «Саге о людях из Лососьей Долины» (гл. LXIII), воины-дружинники и другие служилые люди нередко сочетали службу королю или ярлу с торговлей. О занятии торговлей служилых людей, в том числе богатых и знатных, можно судить по «Саге об Эгиле» (гл. XXVI, XVII). Один из ее героев, викинг и знатный хозяин Торольв, собирал дань для короля с жителей Севера — карелов, финнов и саамов. Формально дань была невелика, но она выплачивалась преимущественно промысловой добычей, имевшей высокий спрос на всех европейских рынках, особенно мехами и ботническим лососем. Сборщики дани одновременно грабили местных жителей. А присвоенной частью дани и награбленным добром торговали. Позднее король поручил собирать в этих местах дань другим людям — состоятельным, но незнатного происхождения, отстранив таким образом Торольва от весьма прибыльных поездок.
Сборщики дани на Севере и, одновременно, торговцы, которые сбывали эту дань, получили название биркарлы, «торгующие мужики». Именно так обозначали тех, кто торговал на Севере на основе сбора дани. Эта своего рода специализация восходит по меньшей мере к эпохе викингов, а возможно, и старше ее, относится к деловым людям, которые действовали среди финнов, карелов и лопарей.
«Карл» — это мужчина, мужик, простолюдин. Термин «бирк» (birk, berek, björk, букв. «березовый»), который лежит в основе наименований и раннего города (город Бьёрке, лат. форма Бирка, «Березовый остров»), и раннего торгового и городского права (Биркрэттен), и ряда перевалочных торговых пунктов от Восточной Балтии до побережья Северного моря, — предмет длительной дискуссии. Но ученые не сомневаются, что он относится к торговле; не случайно он в качестве топонима неизменно входил в наименования торговых местечек по всей Балтике, включая Древнюю Русь. В Финском заливе в эпоху викингов было несколько островков и местечек по имени Бьеркё (финск. Birkala), сходное название имели остров Березань на Днепре и перевалочный пункт в устье Невы. Все эти Бирки, как легко заметить, располагались по водному пути «из варяг в греки». С XIII в., однако, термин «биркарл» окончательно закрепился за торговцами — сборщиками дани.
Биркарлы двигались на Север на кораблях, а затем, после высадки на сушу, при помощи повозок либо саней, с собачьими или оленьими упряжками; кроме того, они хорошо владели лыжами и, несомненно, были тренированными, выносливыми и решительными людьми. Излишне говорить, что все виды торговых предприятий, связанные с морем, требовали от мореходов хорошего вооружения, владения кораблем и оружием, отваги в тех случаях, когда приходилось отстаивать свое имущество от пиратов и таких же удалых торговцев. А при случае торговцы-мореходы и сами были не прочь пограбить…
Корабли викингов
Нередко исследователи как истории флота, так и истории викингов и вообще Скандинавии, основываясь на находках кораблей и сохранившихся отзывах людей того времени, высказываются в том смысле, что кораблестроение и корабли — вершина технической мысли и достижений скандинавов эпохи викингов. Эта характеристика представляется мне справедливой. Ведь уже очевидно, что не только дальние морские путешествия жителей Европейского Севера, но и походы в пределах своего региона требовали наличия хорошего корабля. Судя по сагам, каждый прибрежный домовладелец, не говоря уже о знатных людях, обладал не только лодками, но и более или менее объемным судном (или его частью), иногда и не одним. Поскольку поселения в Скандинавии того времени теснились к побережьям, то свои корабли или кораблики держало большинство бондов. В наибольшей степени изучены, да и самый большой интерес представляют, разумеется, морские корабли.
Древние одномачтовые скандинавские суда описаны римским историком Тацитом в I в., об их особенностях уже шла речь выше.
Тацит отмечал, что жители побережий Северного, Балтийского морей и Северной Атлантики — «…безбрежного», «исполненного враждебности Океана», который «редко посещается кораблями из нашего мира», передвигаются «на судах». В частности, «свионы… сильны флотом», и историк отмечает редкую маневренность скандинавских кораблей, которая позволяла использовать их на малых реках, в мелких бухтах, в узких фьордах и при плавании среди скалистых островов-шхер. Рассказывая затем об «общинах свионов», римский историк дает и описание северных кораблей: «Их суда примечательны тем, что могут подходить к месту причала любой из своих оконечностей, так как и та и другая имеют у них форму носа. Парусами свионы не пользуются и весел вдоль бортов не закрепляют в ряд одно за другим; они у них, как принято на некоторых реках, съемные, и они гребут ими по мере надобности то в ту, то в другую сторону»[405].
О значении корабля в мире скандинавов свидетельствует давний (языческий) и просуществовавший до полного утверждения христианства обычай хоронить знатных людей в корабле, притом это касалось как мужчин, так и женщин. К настоящему времени археологи обнаружили древние скандинавские корабли в нескольких десятках погребений на территории Скандинавии, в Исландии, на севере современной Германии и на Британских островах. Большинство этих находок относится к эпохе викингов. Часть находок кораблей сделана в прибрежных водах этого региона. Те останки судов, которые оказалось возможным реставрировать, выставлены в музее («Доме кораблей») в Осло. Интересный корабль, найденный в Шлезвиге (Южная Ютландия), принадлежавшем в Средние века Дании, выставлен в музее города Киля. На дне мелководного фьорда у города Роскилля (Роскильде) найдены дубовые обломки целой флотилии из пяти кораблей от начала 2-го тысячелетия: три торговых, один боевой и один для каботажного плавания. Корабли были набиты камнями и, судя по всему, затоплены, чтобы преградить путь в гавань вражеским судам. На дне пролива Эресунн найден один корабль, затопленный у входа в залив Футсвикен, четыре судна — примерно от 50-х гг. XI в. и одно от начала XII в. Скорее всего, они были также затоплены намеренно. Еще один корабль, грузовое судно, найдено на дне Финского залива около озера Лакури; это корабль размером 12×3 м, рассчитанный примерно на 30 человек команды, предназначенный для плавания в прибрежных водах и по рекам России. Имел весла и парус.
Найдены и большие для того времени корабли, богато украшенные и стоившие очень дорого, а также значительно меньшие и гораздо более скромные суда. Часть кораблей несла на носу и корме высоко вознесенное стилизованное изображение головы и хвоста мифологического дракона или крупного хищного зверя. Благодаря некоторым описаниям кораблей в сагах и открытиям археологов можно хорошо представить себе скандинавские корабли эпохи викингов, до нее и сразу после нее, а также проследить самые важные этапы эволюции северного флота и даже узнать о процессе строительства кораблей.
Один из самых ранних скандинавских кораблей — «шлезвигский», найденный в Южной Ютландии, относится к рубежу III–IV столетий; он не имел мачты и соответственно паруса. Судя по ранним изображениям северогерманских ладей, относящимся к началу VI века, северные корабли и тогда все еще не имели паруса. То есть в период Великого переселения народов флот скандинавов был весельным. А на изображениях конца VI–VIII вв. и на найденных археологами кораблях того времени уже есть не только мачта с парусом, но и, как в старину, «двойной нос» и не закрепленные в пазах весла. Таким образом, корабли эпохи викингов, сохранив полную маневренность, в отличие от судов первых веков новой эры уже имели мачту с парусом. Кроме того, теперь они были снабжены более мощными килем и рулем, которым служило особое кормовое весло. Судя по этим данным, мачту с парусом скандинавы обрели где-то на рубеже VI–VII столетий и тогда же усилили рулевое управление и киль. Однако малые суда в то время, видимо, ходили и на одних веслах. Очевидно, что своими успехами в морских походах викинги были в значительной степени обязаны и важным новациям в области судостроения.
Итак, в эпоху викингов скандинавы вступили со значительно усовершенствованным флотом. Благодаря сильно развитому килю корабли сохраняли остойность и хорошо переносили неизбежные передвижения по мелководью и волокам. О перетаскивании северных кораблей волоком, на бревнах-катках, напоминают как саги[406], так и названия ряда русских поселений на торговом пути «из варяг в греки», с топонимом типа «волок», «волочок». Для передвижения кораблей по суше служили и четырехколесные основы повозок — типа той, что обнаружена в норвежском корабле из Усеберга, предположительно принадлежавшем королеве Асе. Небольшое судно могли перенести вручную 15–30 моряков. Но при всех условиях суда в подавляющем большинстве были маневренными, что позволяло им подниматься вверх по рекам, плавать по узким фьордам и выплывать из них, не разворачиваясь на 180 градусов. Достигалось это, как уже было сказано, за счет одинакового устройства носа и кормы и подвижного крепления весел. А мачта с парусом и мощный руль значительно увеличивали возможности корабля.
Корабли имели разное назначение и в связи с этим разные размеры и формы. В общем «длинные» суда были преимущественно боевыми. А небольшие — так называемые «скуты» (scuta) были сравнительно маленькими и использовались для недалеких товарных перевозок. Различались они, разумеется, и в зависимости от богатства и общественного положения кораблевладельца. Среди найденных археологами судов были и большие корабли, и сравнительно малые, менее 10 м в длину. Но и большие, и средние корабли имели двойной ход: узкие длинные весла, на которых во многих случаях сидели сами воины, и парус; также способствовал ходу и мощный руль. Паруса были четырехугольные, сделанные из шерсти, толстые и прочные, украшенные красными или синими полосами, или гладкоокрашенные, разных цветов (включая красный и черный), видимые издалека. Вид этих кораблей вызывал радость у своих и ужас у всех остальных людей. Корабельный парус был очень дорог, не случайно он считался роскошным даром!
Очевидно, что со времен Тацита скандинавские корабли существенно эволюционировали, перейдя от весельного к двойному, весельно-парусному, способу передвижения и сохранив, однако, уникальную для того времени маневренность. Таким образом, тексты саг подтверждают некоторые важные детали устройства северных кораблей, которые позволяют констатировать серьезный прогресс в корабельном деле у скандинавов в середине 1-го тысячелетия, подтвержденный данными археологии.
Плавание скандинавов первоначально было преимущественно каботажным. Свой регион, Балтику, Северное море, Британию и северо-восточные просторы Атлантики они хорошо знали, но в ряде случаев предпочитали брать лоцмана: ведь побережья Северного региона изрезаны, усеяны рифами, скалисты и опасны[407]. Примерно с рубежа 1-го и 2-го тысячелетий, опираясь на опыт мореплавания викингов, скандинавы стали все дальше уходить от берега на запад, в глубь Атлантики, благодаря чему открыли Гренландию и доплыли до Америки. В незнакомых водах мореплаватели, судя по всему, ориентировались по солнцу и звездам, особенно по Полярной звезде, расположение которых в разное время года они отлично знали. В XIII в. вошел в употребление компас, что было очень важно для смелых «морских странников».
Зимой, когда на морях господствовали бураны и льды, а также по ночам корабли не выходили в море (об этом говорится уже в «Речах Высокого»), а находили подходящую стоянку и ставились там на якорь, или же их вытаскивали на сушу. Примечательно, что существовали особые обычаи или правила поведения мореплавателей в общих гаванях (хамнах). Прежде всего, судя по «Пряди о Тормоде», полагалось освободить место у пристани для того корабля, владелец которого занимал наиболее высокое социальное положение. Снорри описывает в своем «Круге Земном» столкновение, которое произошло на этой почве между королями Магнусом Добрым и Харальдом Суровым. Социально избирательные правила поведения в портах распространялись на людей всех статусов, состояний и профессий.
Проще было пользоваться стоянками, свободными от контроля. В Скандинавии и Британии такими стоянками нередко служили постоянные прибрежные поселения — вики, расположенные обычно на берегу залива или бухты (см. выше). Нередко такой вик представлял собой торговое местечко или постоянный лагерь викингов, название которых обычно и связывают с названием таких стоянок-лагерей.
Археологи сумели восстановить устройство типичного лагеря: округлый по форме, защищенный с одной стороны морем, а на берегу — валом с палисадом, имеющий посередине площадь и симметрично расположенные вокруг нее жилые и прочие строения, он представлял своего рода образец строго организованного пространства. Так же были устроены, собственно, и ранние городские поселения: Бирка, датский Хедебю и др.
Но чаще всего, особенно за пределами самой Скандинавии, мореходы останавливались в уже присмотренных ранее или вновь обнаруженных удобных и безопасных местах. На зиму или перед длительной стоянкой корабль в походе предпочитали вытаскивать на берег, а дома — укрывать в корабельном сарае.
Несомненно, что корабль в Скандинавии эпохи викингов был почти таким же привычным имуществом и местом обитания, как земля и дом, а подчас и более, чем земля и дом, ведь некоторые люди проводили на корабле всю жизнь и обретали вечный покой в море.
Снорри Стурлусон в своем «Круге Земном» отмечает, что в описываемую им эпоху, т. е. в эпоху викингов, в стране было много «морских конунгов», таких, которые жили на корабле со своей дружиной, нередко также и семейством, и не имели ни земли, ни хутора. Наряду с запасом монет, весового серебра, драгоценностей корабль представлял собой наиболее ценное движимое, имущество и признак престижа. Это и понятно, ведь именно корабль давал возможность не только для удобного, быстрого и подчас менее опасного передвижения, но и для связей с внешним миром и, конечно, для прибыльных занятий. Как уже говорилось, саги создают устойчивое представление, что в Скандинавии, где основная масса населения располагалась на прибрежных территориях, лодку имел каждый домохозяин, а большое или малое судно либо долю в нем приобретали все, кто только мог, естественно, в меру своего материального состояния. Например, один из распространенных мотивов саги: «Торольв владел долей корабля Снорри (Стурлусона. — А.С.)»[408]. А неистовый поэт Эгиль имел не один корабль, а несколько: и «быстроходный», и торговые. Возвращаясь с женой из Норвегии в Исландию, он вез с собой строевой лес. В «Саге о Названых Братьях» Торгейру покупают место на корабле, который стоял в гавани, и готовят товары для вывоза.
Судя по кораблю VII–VIII столетий, погребенному в бывшем болоте в Хере (Норвегия), или норвежскому кораблю викингов IX в., найденному в Осеберге, в ту эпоху строили изящные по форме суда длиной не менее 18 м, с двумя носами и на 10 пар весел. Меньшие суда, длиной 10–13 м, требовали шесть пар гребцов. Впрочем, корабли имели разное назначение и в связи с этим разные объемы и форму. Различались они, как уже подчеркивалось выше, и в зависимости от богатства и общественного положения владельца. Для устойчивости корабль, который шел без полезного груза или с которого груз был снят, нагружали камнями («Сага о Херде и островитянах»)[409]. Сигналом к высадке был момент, когда судно касалось дна; тогда люди начинали прыгать за борт и подниматься на берег[410]. Одновременно, наклонив корабль, выводили лошадей, если везли их с собой, имея в виду длительное путешествие по суше после высадки, и сносили необходимый груз.
Многие корабли представляли собой типичную для Европейского Севера однодеревку-нашву. Для изготовления нашвы из сердцевины искусно расщепленного по длине бревна нужной длины — фактически целого дерева, обычно дуба, — понемногу вырубали лишнюю древесину и «нашивали» с боков доски. Доски нашивали клинкерным способом, «внахлест», так что верхние доски заходили на нижние. Пазы заделывали пучками конопли и заливали дегтем. Ставили мачту с парусом и руль. Киль делали из цельного дуба, каждый шпангоут — из одного куска дерева, добиваясь необходимого изгиба.
Издревле нашивали бока при помощи деревянных шпеньков, но викинги стали применять железные гвозди. Продуманные изгиб судна и ясеневые доски обеспечивали эластичность корпуса. Рулевое весло крепили к правому борту у кормы, с ним справлялся один человек — «рулевой борта». Мачта была съемной, как и парус. Перед сражением парус укладывали на дно корабля, чтобы не повредить его, да и для того, чтобы команда не вздумала выйти из боя и сбежать. Моряки, они же воины, развешивали свои раскрашенные щиты на наружные стенки бортов[411], садились на свои сундучки и брались за весла; скамейки для гребцов если и были, то лишь на самых больших судах.
Постройка корабля вообще была довольно долгим делом, ведь расщеп в дереве расширяли до нужной ширины постепенно, неоднократно заливая его кипятком и вставляя поперек щели все более длинные и широкие брусья. Эту работу можно было производить только под открытым небом, близ воды, т. е. в теплое время года, поэтому для сооружения нашвы требовалось до трех лет.
Приступая к такому важному делу, как строительство корабля, выполняли необходимые ритуалы. Перед деревом, которое намеревались срубить для киля, клали угощение, чтобы дух дерева ушел из его ствола. Падать дерево должно было строго на север, чтобы предупредить о беспокойстве злые силы, и т. д.
Однодеревки были известны и на Русском Севере, где ими пользовались поморы.
Чаще всего в сагах упоминаются военные суда. Это были, в том числе, парусно-весельные шняки — длинные, с низкими бортами, узкие и быстрые в движении, с 20–30 веслами[412], которые могли помимо гребцов (одновременно воинов) брать на борт еще по 10–20 человек. Кораблям Ингвара Путешественника требовалось от 20 до 40 человек команды, так что 30 его кораблей в принципе могли вмещать тысячу и более воинов-гребцов (что следует, скорее всего, отнести за счет фантазии автора саги). То, что боевые корабли-дракены могли нести до 50–100 человек, известно из многих саг. При всех условиях на борт военного корабля брали несколько десятков боеспособных людей. Их называли «корабельными воинами», «корабельной дружиной». Есть упоминания о дракаре, в котором было даже по 70 гребцов по каждому борту.
После высадки сколько-то дружинников уходили в поход, в разведку или на грабеж, а прочие оставались оберегать корабль[413]. Ночами судно по очереди охраняли дежурные, укрываясь от холода парусами. Корабль приходилось охранять и дома, в том числе в сарае: судя по «Саге о Фритьофе», злоумышленники могли пробить дыру в его днище.
Меньшие суда — ладьи с 6–16 парами весел, иногда они назывались скуты. Ладья Фритьофа Смелого, с 15 гребцами по каждому борту, носила звучное имя «Элида», ее борта были обиты железом (см. сагу о нем, гл. 1).
Нередко упоминается так называемый «длинный корабль» (laangskip; ср. англосаксонский langscipu второй половины IX в. и еще раньше — langsckipy западных саксов). «Длинный корабль» — это техническое название военного судна, предназначенного для дальнего плавания и боевых действий. Именно такие корабли составляли основную боевую силу викингов во время их захватнических походов. Эти клинкерные острокилевые суда, с повышенной маневренностью у берега, могли двигаться в любую погоду. Имели весла и один или несколько прямоугольных парусов; команду составляли от 26 до 60 и более гребцов — матросов и воинов. Иногда такие суда брали до четырех смен гребцов, грузили лошадей, а в некоторых случаях также семьи предводителей викингов и имущество. И передвигались быстрее всех современных им кораблей. Имея малую осадку, «длинные корабли» могли заходить в неглубокие заливы, подниматься по рекам, приставать к любому берегу. А благодаря комбинации весел и парусов эти суда не зависели от силы и направления ветра и течения. Низкие борта позволяли, наклонив корабль, выводить из него лошадей, которых команда возила с собой, подвешивая на широких ременных петлях. Чаще, однако, на берег спускали сходни. Внешний вид корабля производил сильное впечатление своей декоративностью: на носу и корме — резные головы и хвосты зверей и драконов, надводные части бортов раскрашены[414], на них висят цветные щиты.
В сущности, военные корабли и торговые суда были однотипными, но различались по скорости и некоторыми особенностями оснастки. Так, в случае надобности боевой корабль мог перевезти и крупный рогатый скот, например быков. Если к берегу нельзя было подойти на расстояние, позволяющее перекинуть сходни, быков или лошадей выводили наклонив борт судна; при этом принимающему скотину человеку приходилось стоять по пояс или по плечи в воде[415].
Большие военные корабли обычно имели собственные имена, например: Длинный Великий Змей. Военный корабль короля Олава сына Трюггви именовался Длинный Дракон[416], короля Магнуса Доброго — Великий Зубр. Считалось, что Великий Зубр был «построен по приказу Олава Святого. На нем было более тридцати скамей для гребцов, на носу — голова зубра, а на корме — его хвост. Голова, хвост и их опоры были позолочены». Арнор Скальд Ярлов посвятил этому кораблю хвалебную вису[417]. В «Саге об исландцах» (гл. 195) говорится, что лучшим десятивесельником во всем Широком Фьорде был корабль Высокий Борт (Исландия, XIII в.).
В «Саге об Олаве Святом» описываются корабли воинства Кнута Датского (Старшего, Великого, Могучего, первая четверть XI в.). «У него было очень большое войско и огромные корабли. У него самого был такой огромный боевой корабль, что на нем умещалось шестьдесят скамей для гребцов. На штевне у него была золоченая голова дракона. У Хакона-ярла был другой корабль с сорока скамьями для гребцов. И у него на штевне была золоченая голова дракона. На обоих кораблях были паруса в красную, синюю и зеленую полосу. Надводная часть кораблей была покрашена, и вся корабельная оснастка была отличной. У него (т. е. Кнута Могучего. — А.С.) было и много других больших и хорошо оснащенных кораблей. Обо всем этом говорит [скальд] Сигват в драпе о Кнуте…» С этим войском Кнут приплыл из Англии в Данию[418].
Именно такие корабли с угрожающей головой дракона на штевне именовались дракарами (дракенами, драконами). Это был особый тип корабля, предназначенный главным образом для элиты — конунгов, ярлов, хёвдингов. Дракар был оснащен парусами и веслами, имел до 50 м в длину, 30 и более пар весел и экипаж свыше 100 человек. Съемная стилизованная голова дракона, откуда и пошло название корабля, придавала ему, по мнению язычников-скандинавов, магическую силу и устрашала врагов. Чтобы не гневить богов чужой земли, приближаясь к ней с мирными намерениями, а также при подходе к родному берегу голову дракона снимали[419]. Интересно, что в онежских былинах упоминается приказ строить корабль именно таким образом:
Вероятно, подавляющее большинство жителей побережья могли своими силами соорудить не только лодку-однодеревку без «нашитых» бортов, но и небольшое по размеру судно, сделать для него мачту, киль, весла и все, что необходимо[421].
Скандинавский военный корабль был легко узнаваем. Раскрашенные яркими красками головы драконов, полосатые паруса, разноцветные щиты, развешанные по бокам корабля, шлемы воинов, возвышающиеся над бортами, длинные весла — это было внушительное, красивое и одновременно устрашающее зрелище. Собственно, на такой эффект и была рассчитана вся эта раскраска.
Ближе к концу эпохи викингов и сразу по ее окончании, когда военные походы стали носить более всего государственный характер и возглавляться, как правило, правителями — королями и ярлами, сооружение военных кораблей превратилось в повинность прибрежных бондов (snaekkiolag, букв. «шняковое право»). Обеспечение корабля командой и припасами также возлагалось на бондов побережья, которые образовывали корабельный правовой округ — так называемый скипслаг (или шипслаг). Каждый скипслаг был обязан поставить не только сам корабль, но и его команду. И эта команда оказывалась мобилизованной в общее военно-морское ополчение-ледунг. Судя по областным законам, к XIII в. слово «ледунг» стало обозначать одноименный налог, а скипслаг вписался в финансово-административное государственное устройство.
Но существовала и профессия корабела, который обычно возглавлял работу плотников при сооружении больших кораблей.
В «Саге об Олаве Трюггвасоне» описано строительство одного из больших дракаров — Большого (Великого) Змея, который сооружали по приказу и для нужд короля. Как обычно, корабль строили из дуба при помощи топора, которым корабелы владели виртуозно. Этот корабль «был много больше, чем все другие корабли, которые тогда были в стране, и еще долго сохранялся помост, на котором он строился. Строителя корабля звали Торбьёрг Строгала. Но многие другие помогали ему — кто прилаживал доски, кто тесал, кто забивал гвозди, кто подвозил лес. Все в корабле было очень тщательно сделано. Корабль был длинный и широкий, из крупного леса и с высокими бортами.
Когда делали борт корабля, Торбьёргу понадобилось по какой-то надобности сходить домой, и он там долго оставался. А когда он вернулся, борт корабля уже был готов. В тот же вечер конунг и с ним Торбьёрг пошли посмотреть, какой получился корабль. Все говорили, что никогда не видели такого большого и красивого корабля. Потом конунг вернулся в город.
Рано утром на следующий день конунг снова пошел к кораблю и с ним Торбьёрг. А мастера все уже пришли раньше, но не начинали работать. Конунг спросил, почему они не начинают. Они отвечают, что корабль испорчен: кто-то прошел от носа до кормы, рубя один из бортов косыми ударами. Конунг подошел и увидел, что это правда. Тогда он поклялся, что человек, который из зависти так испортил корабль, поплатится смертью, если он его найдет.
— А тот, кто мне назовет этого человека, получит от меня большое вознаграждение.
Тогда Торбьёрг говорит:
— Я могу сказать вам, конунг, кто это сделал.
— Ни от какого другого человека, кроме тебя, — говорит конунг, — я не мог бы ожидать, что он знает это и может мне сказать.
— Я скажу тебе, конунг, — говорит Торбьёрг, — кто это сделал. Это сделал я.
Конунг отвечает:
— Тогда ты должен сделать так, чтобы было все, как раньше. От этого зависит твоя жизнь.
И вот Торбьёрг подошел и отстругал борт так, что все косые рубцы исчезли. Конунг и все другие стали говорить, что корабль много красивее с борта, отструганного Торбьёргом. И конунг велел ему сделать то же самое с другим бортом, и сказал, что он ему очень благодарен.
Торбьёрг был главным корабельным мастером, пока корабль строился. Это был корабль с драконьей головой на носу и сделанный по образцу того Змея, которого конунг привел из Халаголанда. Но он был много больше и во всех отношениях более тщательно сделан. Конунг назвал его Великим Змеем, а первый корабль теперь стал называться Малым Змеем. На Великом Змее было тридцать четыре скамьи для гребцов. Голова и хвост дракона были целиком позолочены, а борт так же высок, как на морских кораблях. Из всех кораблей, построенных в Норвегии, он был лучше всего сделан и потребовал наибольших затрат»[422].
Использовали викинги и заимствованный тип корабля — галею. Галеи были одним из основных типов судов в Средиземном и Черном морях, где скандинавы с ними и познакомились. Галея представляла собой длинный корабль с низкими бортами, который в основном двигался на веслах, но был снабжен и парусом. Так как он обладал хорошей скоростью и маневренностью, то использовался и как военное, и как транспортное судно[423]. В «Саге о Греттире» упоминается «грозный корабль Красного моря»; это, возможно, галея, но не исключено, что речь идет о судне другого типа — большом и неуклюжем дромунде.
В Гуталаге — законе сельского населения острова Готланд, — который, как известно, был принят в 20-х гг. XIII в. и отличался значительной патриархальностью, содержится гл. 36 «О присмотре за кораблем», довольно туманная во многих отношениях. Там говорится не только о типах кораблей, но и о присмотре за судном, когда оно в гавани или вытащено на берег. Глава выглядит так (курсив мой. — А.С.):
«О присмотре за кораблем этот закон. Торговый корабль („каупскип“), который имеет 13 шпангоутов и 3 поперечные балки, о нем заботятся на берегу.
1. Но бюрдинг следует прикрепить колодой, или шпангоутом, или доской к дому, в котором народ спит. К этому должен быть замок и ключ, который носит хозяин или хозяйка; цепь не может быть длиннее трех звеньев, а четвертый — клин. Каждое звено должно весить две марки или тянуться через три шпангоута. И за море [человек] не отвечает[424].
2. Если кто-нибудь найдет мюндрикью без присмотра на берегу, то пусть тот, кто найдет ее, владеет ею как своей собственностью, если тот [владелец] находится не так близко, чтобы слышать его крик, если он [нашедший] прокричит 3 раза.
3. Лодка (bat, в других случаях baat — ладья? бот?) пусть будет не без (?) присмотра; пусть владеет ею тот, кто хочет (?). Если человек возьмет лодку [другого] человека у причала и поплывет на ней, то он платит так, как если бы он поехал на лошади [другого] человека».
Итак, помимо торгового корабля, тип которого здесь не обозначен, но можно предположить, что речь идет о крупном купеческом корабле, Гуталаг называет еще другие типы плавучих транспортных средств — бюрдинг и мюндрикью. Видимо, это небольшие грузовые судна, описать которые я не могу. Судно под названием бюрдинг фигурирует и в сагах. За всеми этими кораблями должен быть присмотр. И только если привязанное по всем правилам судно уносит море во время волнения, лицо, присматривающее за ним, ответственности не несет (п. 1). Также не несет ответственности тот, кто воспользовался «бесхозной» лодкой[425]. Несомненно, суда, упомянутые в «Законах гутов», так или иначе были в ходу по всей Балтике еще до времени записи Гуталага. Наряду с лодками упоминаются челны. В той же «Саге о Греттире» говорится о «лодке лендрмана», на которой гребли с двух бортов и которая имела по 15 гребцов с каждой стороны, т. е. вмещала более 30 человек команды (гл. XVIII); очевидно, речь здесь идет именно о ладье.
В рунических надписях фигурируют также средние по величине корабли — кнары (кноры, кнорры)[426], которые также предназначались для плавания по морю. Считается, что они получили широкое распространение на Балтике с конца XIII в. и позднее, по мере расцвета союза северонемецких купцов — Ганзы. Однако получается, что скандинавы начали строить и покупать такие корабли специально для торговли гораздо раньше. Широкие борта, сочетание весел и парусов, хорошая грузоподъемность и устойчивость делали эти корабли удобными для перевозки грузов. Ходили они преимущественно под парусом и были так просмолены, что их называли «черноватыми». Специальных скамей («банок») для гребцов на них не было, и гребцы сидели на своих сундучках[427]. В сагах тоже говорится о кнаре как о торговом корабле для морского плавания. Такие кнары экспонируются в музеях города Роскилле (Дания) и Хедебю (будущий Шлезвиг, Германия)[428].
Торговыми или купеческими кораблями называли клинкерное острокилевое парусное грузовое судно свыше 10 м длиной, с высокими и широкими бортами. Такие торговые судна, предназначенные для длительных морских переходов, хорошо изучены по находкам в том же Роскилле. Один из больших «купцов», шедший с грузом с Востока, погиб в бурю у юго-западного побережья Финляндии[429].
Но были еще и суда, приспособленные именно для перевозки грузов. Грузовые суда — уже упоминавшиеся бюрдинги, как правило торговые, были найдены на морском дне у берегов Дании (у Роскиллефьорда) и около некоторых других торговых городов. Обычно у торговых кораблей длина судна относилась к ширине как четыре к одному. Команда состояла из 3–12 человек. На берег или с берега на корабль товары перевозились в лодках или на баржах, а по мелкой воде — на лошадях (!)[430]. В сагах упоминается такая весельная «лодка», в которую для переезда на новое место жительства погрузили все имущество и домочадцев[431]. В другом случае такой переезд совершил — из-за страха перед местным хёвдингом — богатый купец на двух кораблях[432].
О грузовых торговых кораблях неоднократно говорится в «Саге об исландцах». Например, о том, что в 1217 г. из Бергена в Трандхейм, т. е. вдоль норвежского побережья Атлантического океана, вышли шесть грузовых судов, которые по дороге утонули вместе со всеми людьми. В другом случае (гл. 82) говорится о корабле Длинное Копыто и большой грузовой или паромной ладье (что можно понимать и так, что существовали также средние и малые паромные ладьи). Купцы, имеющие торговые корабли, приобретали и паромные ладьи, с помощью которых товар перемещался на мелководье, откуда его перегружали на лошадей для дальнейшей транспортировки или переносили в портовые склады на набережной. Упоминаются также «паромное весло» и «плот из плавникового леса». На последнем либо перевозили людей, либо он служил способом перемещения древесины[433]. При торговом корабле обычно имелась и спасательная шлюпка[434].
Что касается грузовых паромов, или, как они называются в сагах, паромных ладей, то упоминаний о них немало. Например, в «Саге об Ароне сыне Хьерлейва» рассказывается о большой паромной ладье, которая хранилась в сарае некоего человека[435]. Снорри в «Круге Земном» упоминает о ладье с 15 скамьями для гребцов, нагруженный необходимыми припасами и шатрами. В «Саге о Херде и островитянах» говорится о таких специализированных судах, как «большая плоскодонная ладья для перевозки грузов». Паромная ладья могла вместить до 40 человек[436].
В сагах упоминаются также боты и лодки для рыбной ловли и охоты на морского зверя, в частности «четырехвесельная тюленебойная лодка»[437].
Корабли в гавани стояли на якорях. Если пристань была близка и удобна, с судна на берег протягивали сходни[438].
Наряду с хозяином корабля особое положение на нем занимал кормчий или стюриман (styrimaðr), а позднее шкипер (скепаре, шепаре), который и по названию должности, и фактически зачастую был главой команды (gubernatores nauium латиноязычных источников). Шкипер, кормчий, стюриман мог быть впередсмотрящим, а нередко и рулевым. На более или менее крупном корабле кормчий никогда не садился на весла. Стюриман-кормчий вел корабль, управляя его ходом, назначал охрану корабля на стоянках и участвовал в разбирательстве нарушений, допущенных во время плавания[439]. Обычно во главе команды стоял преданный владельцу корабля человек. У норвежского короля Харальда Прекрасноволосого кормчим был его раб Коль[440]. «Опытный кормчий» — такого кормчего упоминает «Беовульф» (ст. 1800) — зачастую служил и лоцманом. На более скромном судне командой руководил его владелец.
В сагах много упоминается о кормчих, об их привилегированном положении на корабле, о том, как представители власти — обладатели мощных кораблей и предводители больших походов — ценили кормчих. Иногда высокопоставленные особы держали хороших кормчих, невзирая на их дурную личную репутацию. Дракаром Ульвкелля Сниллинга из «Саги о Хальвдане Эйнстейнссоне» правил берсерк Ивар Баггуль, «величайший негодяй», а его брат, «самый большой силач», был знаменосцем конунга. Похвалу хорошему кормчему можно встретить даже в рунических надписях, например: Гуннлейв «был убит на востоке с Ингваром… Он мог хорошо вести корабль („управлять кораблем“ — knari stura)»[441]. Или: «Он один владел кораблем и вел [его] на восток[е] в войске Ингвара»[442]. Не случайно в Дании должность кормчего издревле была наследственной.
В «Саге об Ингваре Путешественнике» говорится, что в тех местах, где корабль не мог пройти, корабельщики рыли канал, иногда работая месяцами[443]. В других случаях, как уже упоминалось, судно перетаскивали в иной водный бассейн, обычно расположенный относительно недалеко, волоком или на руках. Также упоминалось, что для плавания вблизи Скандинавии нередко приходилось брать особого лоцмана, обычно потомственного морехода, знатока каменистых берегов, усеянных шхерами[444], прибрежных вод и фьордов, либо местного жителя. Тем более это было необходимо, когда большое морское судно заходило в фьорд или поднималось вверх по реке. В «Беовульфе» упоминается такое «…судно грузное, по мелководью сюда плывущее из океана…» (ст. 240).
Внутри корабля было мало удобств. Палуба отсутствовала. Большие суда у носа и на корме оснащались небольшими помостами, которые давали преимущество при защите корабля и защищали вещи от воды. Для того чтобы укрыться от непогоды и уберечь содержимое корабля, в нем устраивался шатер[445]. Люди имели при себе и спальные мешки. Весла, уключины и места для гребцов тщательно проверяли и охраняли, о чем говорится и в шведском Упландслаге. Вот на таких кораблях и плавали викинги. Корабль для скандинавов, как уже отмечалось, был не просто необходимым средством передвижения, не только «морским конем» — такое образное его наименование встречается в произведениях скальдов. И не только ценным имуществом. Он был их вторым домом, в известном смысле и важным средством поддержания жизни. Не случайно из всех видов имущества, которым они владели, именно корабль претерпел со времен Тацита самые большие изменения, приобретя большие размеры и совершенную для своего времени оснастку — подлинную корабельную революцию. Благодаря усовершенствованному кораблю отважные северные мореплаватели смогли сыграть такую заметную роль в европейской истории рубежа первого и второго тысячелетий, открыть и заселить новые острова, пересечь Атлантику и высадиться на восточном берегу Америки. А их путешествия, в свою очередь, стимулировали совершенствование «морского коня».
Некоторые общие наблюдения
Очевидно, что для скандинавов мореплавание, пиратство и торговля, во-первых, зачастую сливались в одно общее дело. Во-вторых, далеко не всегда это было занятие только отдельных людей или групп населения. Для массы бондов, не говоря уже об элите общества, дружинная служба в молодости, эпизодическое пиратство, как и эпизодическая торговля, были вполне обычными занятиями, позволяющими им расширить свои владения, увеличить или сохранить имущество, утвердить или приобрести известность, почет в обществе. Эти занятия были важными факторами социальной эволюции, формирования новой или закрепления сложившейся общественной структуры. Поскольку для таких занятий требовался корабль и вообще какие-то первичные средства, торговые и пиратские экспедиции, как и поездки за данью, зачастую возглавлялись состоятельными, знатными людьми, а в экспедициях «на паях» — представителями верхушки бондов.
При разделе добычи или прибыли учитывался статус главы мероприятия, который получал самую большую часть добытого. Поэтому захваченные богатства усиливали прежде всего элиту общества, способствовали увеличению разрыва между ней и основной массой населения, что имело большое социальное значение и политические последствия. Не случайно в «Песни о Риге» говорится о конунге, который благодаря своим успешным войнам смог приобрести несколько усадеб, что было уже большим и «устойчивым» богатством в Скандинавии того времени.
Конечно, рядовой участник той или иной экспедиции в случае ее успеха также наживался. И если он был предусмотрительным человеком, то мог повысить свой статус. Судя по сагам, такой путь пополнения элиты, которая, в соответствии со своим положением правителей и воинов, постоянно редела из-за войн и междоусобий, был вполне закономерным.
Выгоды торговли, грабежей, отчасти и территориальных захватов на Балтике были очевидными для людей саги: можно было обогатиться, не отъезжая далеко от дома. Но это обстоятельство было очевидным и для скандинавов нескольких последующих столетий. Не случайно с XII в. начались менее известные широкому читателю, но весьма значительные для судьбы всего региона Северные крестовые походы, которые организовывались королями, благословлялись римскими папами и проходили под знаком креста в Прибалтике и на финно-карельских территориях.