— Ох и шустрые вы, дети! — сказал я, щёлкнув пальцем по его носу. — А какой знак ты нацарапал?
— Линия, отсекающая вершину пирамиды, — мальчишка пальцем на песке нарисовал треугольник, вершину которого отсекала прямая линия. — Вот это она просила нарисовать, я и нарисовал.
Я купил малышу горсточку тигровых орехов за медную монету, достав её из кошеля, висевшего у меня на поясе.
До самой корчмы моя персона больше не привлекала внимание ни продавцов, ни покупателей древнего базара, всецело поглощённых процессом торга, хотя я ловил на себе любопытные взгляды в основном молодого поколения. В любопытстве молодых людей как раз не было ничего необычного. Личность чужака, внешне заметно отличавшегося от местных парней, естественно, должна бросаться в глаза. К чужакам всегда относятся настороженно — кто знает, что от них можно ожидать.
Вокруг, кроме предмета торговли, слышались разговоры про какое-то касание и шествие кандидатов. Я попробовал снова напрячь те структуры мозга, которые отвечали за память Ксандра, но опять-таки ожидаемая пустота. Хорошо поработали архитекторы этой странной игры, лишившие меня полезных знаний. Значит, им нужно, чтобы я дошёл до всего сам, или хотят скрыть от меня что-то важное.
Я вдруг вспомнил картинку на стенах храма, может, это шествие, высеченное в камне, и есть то самое, что они называют шествием кандидатов в касание? Забавно, что память Максима Гордеева исправно работает в новом теле, в отличие от памяти Ксандра. Внезапно мозг прошила догадка. Кажется, тот мальчишка рассказывал мне события моего сна, в ту самую ночь перед моим похищением. Да, я помню ту девушку, с которой встретился взглядом на базаре. Ну да, я рассматривал лук в лавке торговца, ещё подумал, что лук слабоват и не сбалансирован, и тут появилась она возле лавки со сладостями, потом прошла вереница рабынь, следующих за своей госпожой с разной поклажей на плечах. Я помнил, как по всему рынку искал ту красавицу, но она как будто растворилась в воздухе, как мимолётное видение. Эх, встретить бы её ещё раз, уж тогда бы её я ни за что не упустил.
В корчме, несмотря на ранее время, было людно. Она представляла собой открытую веранду с крышей. Люди сидели на циновках, расстеленных прямо на глиняном полу, вокруг низеньких тростниковых столиков. Посетители корчмы поглощали кусочки мяса, срезанные из тушки какого-то животного, вращающегося на вертеле. Мясо, щедро приправленное специями и соусами, подавалось, завернутое в большой зелёный лист. Очень удобно — разворачиваешь и ешь, как из одноразовой посуды, а лист выкинуть не жалко.
Я заказал себе порцию и уселся за свободный столик. Основной, вернее, единственной темой разговора среди посетителей корчмы было всё то же пресловутое касание. За ближайшим столиком сидело четверо мужчин среднего возраста. Внешним видом они ничем не отличались от общей массы людей, встреченных мной на базаре. Их спор о вреде или пользе касания привлёк мое внимание. Я молча жевал довольно вкусное мясо и слушал их спор:
— Послушай, Савдот, — говорил тощий старик, обращаясь к весьма упитанному мужчине с гладким лицом, с нарисованным под глазами чёрной краской узором, — вот ты говоришь о святости касания, мол, жрецы отбирают только достойных из наших детей, я же тебе отвечаю — вздор! Они не честь нам оказывают, а грабят наши семьи. Лишают наш народ самых лучших наших сынов и дочерей. В последний праздник разлива реки мы не смогли даже набрать крепких молодых мужчин для спуска в воду ладей со статуями божественной семьи. Да и танцевать и веселиться приходится всё больше старикам, а не весёлой молодёжи.
— Да что там праздник плодородия! — вступил в разговор пожилой, с болезненным видом мужчина, его звали Лой. — Мы сейчас едим мясо оленя, добытое не молодым охотником, а старым Парро, который скоро и тетиву не сможет натянуть. Где те, которые из наших рук возьмут копьё или плуг? Так что до глубокой немощной старости придётся гнуть спину на полях. И умрём там же, среди стеблей кукурузы.
— Старые богохульники, посмотрю я, как ваши ЭБ перевесит перо на весах Маат! — покраснев от возмущения, сказал лощёный Савдот. — Вечно гнить вам в желудке крокодила! Ваши дети сгорают сейчас от стыда, взирая на вас, бесстыдников, с небес.
— А ты сам когда видел своего сына, Савдот? — вступил в разговор до сих пор молчавший щуплый Пастак. — Помнится, все девушки в округе сохли по нему. Где он теперь, твой Хушдеп? Слышал я, что хозяин лавки со специями получил зуботычину от своего сына, когда бросился к нему с объятьями, встретив его на площади перед ратушей. То же мне сынок — гордость своего отца, щедро угостил его палкой по спине.
— А дети? Помните, сколько бегало сорванцов на базаре: по ватаге возле каждой лавки, — тоже вставил своё слово в разговор сидевший напротив Савдота Хишт. — Теперь один только Тисс ошивается возле лавки со сладостями. А всё потому, что живёт с больной бабушкой, которая не может позволить себе баловать внука сладкими орешками. Отца и мать ведь отобрали год назад кандидатами в Касание. Нет, Савдот, о нашем существовании Боги даже не догадываются. Просто грабят народ, лишая нас самого дорогого — нашего будущего, наших детей. Никакая это не честь — божественное касание, а язва на теле нашей планеты.
— Хватит сквернословить, неблагодарные охансаки, — уже багровея от злости, почти прорычал Савдот. — Сами-то живёте за счёт них, — указав головой на меня, сказал он, затем, уже обращаясь ко мне, добавил: — В этот раз тебе отказали, парень, в следующее касание примешь в себя душу нечеру и уйдёшь на небо. Встретишь там моего Хушдепа, скажешь ему пусть простит этих безмозглых и побольше пошлёт влаги на их поля.
— Лучше беги в лес, — сказал, повернувшись ко мне, Хишт. — Говорят, туда не дотягиваются щупальца нечеру. Проживешь больше. Лучше жить с сархами, чем отдавать своё молодое тело божеству. Впустив в себя его, ты перестаешь быть собой, отказываешься от родни и друзей. Тебя уже нельзя будет назвать человеком.
— Пусть согласие и дружба воцарятся между вами, достойные отцы, — ответил я четвёрке за соседним столом. — Не подскажите, что случилось вчера ночью с юной девушкой из храма? Как мне её найти?
— Забудь о ней, парень, ничего хорошего её не ждёт. У жрецов руки на расправу скоры, — выразил общее мнение Лой. — Тебе и в правду бежать отсюда надо, если это была твоя девушка.
Откланявшись четвёрке спорящих друзей и поблагодарив хозяина корчмы за отменное мясо, я отправился назад в лачугу Ксандра.
Прямо за моим домом возвышался гребень из песка и скал, меж которых угадывалась тропа, куда я и поспешил направить свои стопы с надеждой увидеть новый мир с высоты. Я на удивление быстро и уверенно шёл по песку, видимо, моё тело обладало достаточной силой и сноровкой. Вскоре, без проблем с дыханием, я оказался в проходе между двумя скалами. На обычной почве подъём такого типа занял бы у меня минут сорок с несколькими остановками для отдыха. На этот раз мне хватило лишь пятнадцати минут, и я даже не почувствовал усталости.
Вы когда-нибудь наслаждались видом с высоты? Это просто потрясающе! С гребня открывался фантастический панорамный вид. На севере и востоке простирается пустыня, а на юге она плавно переходит в нагорье. Если смотреть прямо на запад, спускаясь с гребня, можно увидеть реку, берега которой поросли камышом. Ширина реки впечатляла, около 300–350 метров. Но мой взгляд привлекла не река, а великолепный храм, который я видел раньше на картине. В реальности он оказался более впечатляющим — это истинное чудо, созданное тысячами рабов и рабочих. Храм был действующим. На террасах можно было видеть жрецов со своими помощниками, на хозяйственных постройках слева от храма тоже работали люди. Вдоль пандуса строились вооруженные воины, отражая солнечные лучи блестящими золотыми шлемами, браслетами и нагрудными украшениями. Особую охрану составляли стражники, охраняющие вход в святилище, расположенное в основной пирамиде храма.
В реке я мог бы увидеть свое отражение. Вода не только источник влаги, необходимой для жизни всего живого, и дом для миллиардов амёб, бактерий и других организмов, но также является отражающей поверхностью, которую можно использовать как зеркало.
Глава 3Несравненная Мата
Спуск к реке представлялся мне простым и лёгким, но почему-то я медлил, словно студент, который не подготовился к экзамену и стоит перед дверью профессора. Я продолжал оттягивать время, разглядывая храм. Возможно, вы подумаете, что я уговаривал себя не спускаться к реке, и, возможно, вы будете правы.
У меня была веская причина не идти к реке прямо сейчас. Вдруг на террасах начали бегать маленькие фигурки людей, и я понял, что эта суета связана с каким-то экстренным событием. Это не было похоже на то, что сбежал раб или проник вор, и не было признаков дождя или бури. Погода, как говорят лётчики, была идеальной — ни единого облачка, миллион на миллион. Люди продолжали суетиться, иногда указывая в мою сторону.
Оглядевшись вокруг, я не заметил ничего необычного с моего текущего местоположения. Возможно, объект, привлекший внимание служителей культа, находился за скалой или на её вершине. Понаблюдав за суетой внизу, я пришёл к выводу, что происшествие было незначительным, поскольку движение в храме прекратилось, и всё вернулось к привычному ритму. Удовлетворённый тем, что любопытство к моей персоне исчерпано, я направился удовлетворять своё.
Я решил пройтись по подножью скалы слева. Склон был не слишком крутым, поэтому я медленно спускался вниз, вызывая маленькие песчаные лавины. Взглянув на реку, я понял, что моё присутствие не вызывает подозрений у людей в храме, однако я заметил движение впереди и чуть ниже.
Где-то посередине расстояния между горой и берегом реки находились развалины, наполовину поглощенные песками. Несколько то ли собак, то ли больших ящериц юркнули в пролом в крыше. Я ринулся за ними, страха не было, так как база данных памяти Ксандра в моём мозгу выдала справку: «охансаки» — местные падальщики. Небольшие группы в три-четыре особи боятся нападать на людей, хотя вида они внушительного. Взрослый охансак напоминает нашу гиену с вытянутым телом и мясистым хвостом. Его тело и хвост покр