Последние главы воспроизводят социальную утопию средневекового городского плебса — утопию о справедливом царстве под управлением справедливого монарха.
Вот как зафиксирован в поэме этот переход от социальной сатиры к социальной утопии. Последним достойным аккордом замечательной сатиры прозвучал, как мы видели, выход торжествующей свиньи, вершащей суд и расправу над злом (воистину, неисповедимы пути аллаха, избравшего судебным исполнителем свинью!). Немедленно вслед за этим начинаются довольно пресные, морализирующие строки утопии:
Помог Рамин тяжелый сбросить гнет,
Он вырвал угнетенных из тенет.
Избавились, ты скажешь, от геенны,
Вступили в райский сад благословенный...
Злодеям злая гибель суждена,
Потомки проклянут их имена.
Дальше довольно «хроникально», но достаточно полно перечисляются все благодеяния справедливого монарха, целая программа тех же «людей земли и ремесел», которые прежде устами поэта (надо признаться, гораздо художественней и живее) порицали дворец: строительство городов, благоустройство пригородов и селений, возведение караван-сараев, бань, колодцев, щедрая раздача милостыни нищим, превращение бедняков в богатых, обеспечение спокойствия на торговых караванных путях, назидания вельможам и чиновникам, дабы они не обижали слабых, установление честных судов, уничтожение лихоимства и произвола («И были пред судом его равны богач и нищий, раб и царь страны»), выдвижение ученых в качестве советников царя царей, одним словом — осуществление мечты средневековых простолюдинов:
Не нападали волки на овец,
Легко вздохнули овцы наконец.
Если свинья выступает в финале сатиры в роли верховного судьи над злом и его носителем — несправедливым царем Мубадом, то нас не должно удивлять, что утопические страницы поэмы начинают и ведут до конца наши старые знакомые — ловелас Рамин и притворщица Вис, на сей раз в роли справедливых царей, носителей добра.
Основная идея этих утопических страниц выражена автором в следующей сентенции: «Добру все блага надо предпочесть». Автору поэмы нужно было персонифицировать торжество добра в образе справедливых царей, а под руками у поэта были только Рамин и Вис. Переделка их в хороших, чуть ли не святых, не противоречила эстетическим нормам поэзии XI века, и поэт так и поступил со своими героями.
Удивительная трансформация Вис произошла в два приема. Вначале, для того чтобы усыпить бдительность Зарда и помочь Рамину пробраться к царской казне, она разыгрывает сцену жертвоприношения храму, который расположен недалеко от казны. В каком неожиданно умилительном виде предстает перед нами ветреная, сладострастная Вис!
Вис привела овечек для закланья
И бедняков исполнила желанья:
Каменья, злато, щедро, без числа,
Одежды и монеты раздала.
Здесь Вис еще только святоша. Но через несколько страниц, когда после гибели Мубада Рамин вместе с верной Вис законно воссядут на престол, она сделает следующий шаг, и из святоши превратится в благочестивую, святую царицу.
Рамин же совершает свою трансформацию еще быстрее: едва смыв с рук кровь убитого Зарда, он тут же становится справедливым царем со всеми подобающими последнему качествами, в том числе и святостью.
Признаемся, что назидательные главы поэмы (к счастью, немногочисленные) скучноваты. Но зато именно ими подкрепляется высказанное предположение о том, чьи настроения выражает автор замечательной поэмы, отнюдь не безнравственной, как могло показаться при чтении первых страниц настоящего предисловия.
Собственно говоря, самое главное, что должно было быть сообщено читателю в качестве предупреждения (до прочтения им поэмы), сказано. Некоторые же дополнительные сведения содержатся во второй части предисловия.
Принято писать, что об авторе поэмы «Вис и Рамин» почти ничего не известно. Трудно с этим согласиться, ибо о нем известно довольно много, во всяком случае, самое существенное: он написал свою поэму в XI веке, и написал так, что она с интересом читается и почти тысячу лет спустя. Не это ли самое важное? Все остальное — точное имя автора, годы рождения и смерти, место рождения, учения, службы и прочее, — все это действительно малоизвестно. Но разве это имеет столь большое значение?
Фахриддин — не собственное имя поэта, а его прозвище. Гур- ган — это название прикаспийской области, места, где, возможно, поэт родился или проживал большую часть своей жизни. К этим сведениям можно добавить также, что он служил у сельджукидских правителей при основателе династии Тогруле и писал, видимо, еще какие-то стихи, кроме поэмы «Вис и Рамин».
По образцу, приведенному в самой древней из дошедших до нас таджикско-персидских антологий (составленной Ауфи в XIII веке), видно, что эти стихи высмеивали (а может быть, были обычной в то время рифмованной инвективой) кого-то из противников или недоброжелателей поэта.
Известны имена и некоторых сиятельных покровителей поэта. Стоит ли их упоминать? Они ничем не прославились, разве только тем, что для них писал действительно большой поэт.
Любопытен путь поэмы, ее судьба. Сам автор пишет, что он якобы воспроизводит древнюю иранскую, пехлевийскую поэму. Филологи много спорят о том, воспроизвел ли он ее с перевода на язык фарси или сам перевел с пехлевийского языка. Все это имеет очень небольшое значение, тем более что, если поэма и заимствует (точнее, использует) некий древний сюжет пехлевийской поэмы, то по существу является, конечно, не переводом, а самостоятельным творением, порожденным условиями своего времени и поэтическим дарованием ее автора.
О сюжете пехлевийской поэмы написано и опубликовано в английском востоковедческом издании большое исследование профессора Минорского, в котором автор скрупулезно вскрывает исторические и географические основы поэмы, прототипы многих действующих лиц и так далее. Статья эта очень интересна воскрешением и реконструкцией многих среднеиранских сюжетов и имен, но она не содержит литературного анализа поэмы «Вис и Рамин» как таковой, — поэмы, написанной Фахриддином Гургани, а вовсе не переведенной им.
Незамеченными остались некоторые более архаические элементы поэмы, содержащиеся в самом ее заглавии. «Вис» на языке «Авесты», древнейшего иранского памятника, появившегося еще до нашей эры, означает сельскую общину; «Рам» (другая форма имени «Рамин») — это бог-покровитель скотоводства. Возможно, что самый сюжет «Вис и Рамина» восходит к какому-либо не дошедшему до нас древнеиранскому преданию о дружбе мифической покровительницы земледелия и мифического же покровителя скотоводства.
Намеки на это сохранились в самой поэме, в песне, которая поется певцом Кусаном на пиру у Мубада:
Я дерево увидел на вершине,
Взглянув на ствол, забыл я о кручине!
Оно касалось неба головой
И тенью осеняло мир земной...
Под ним бежал родник, прозрачный, чистый,
И были травы вкруг него душисты,
И расцветали розы и тюльпаны,
Жасмин и гиацинт благоуханный.
У родника, где так трава сладка,
Увидел я гилянского бычка...
В поэме дерево, касающееся небосвода, — образ Мубада; река с произрастающими на ней травами и цветами — Вис, а гилянский бычок — Рамин. В песне Кусана отразились, по-видимому, какие-то следы древних мифов Ирана.
Отмечают, наконец, сходство поэм «Вис и Рамин» и «Тристан и Изольда». Это сходство, бесспорно, существует. Оно выражается и в «любовном треугольнике» в обеих поэмах (Мубад, Рамин, Вис; параллельно — король Марк, Тристан и Изольда), и в наличии соперницы у главной героини (у Фахриддина Гургани —это Гуль; в европейской поэме — белорукая Изольда), и в некоторых других сходных эпизодах. Однако сходство и даже заимствование отдельных эпизодов вовсе не определяют содержания поэм. Каждая поэма является оригинальным продуктом своего времени, если она — действительно результат творчества, а не простого подражания или перевода. А именно такое большое творческое произведение, выражающее средневековую идеологию простонародья на Востоке, и представляет собой поэма «Вис и Рамин» Фахриддина Гургани. Мотивы действий героев в обеих поэмах совершенно различны. «Тристан и Изольда» пронизана идеей феодальной верности, в восточной поэме этого нет. В статье, недавно опубликованной в «Германо-романском ежемесячнике», Ф. Р. Шредер высказывает предположение, что поэма «Вис и Рамин» послужила прототипом для «Тристана и Изольды».
Надо думать, что подвергшиеся осмеянию дворцовые круги разглядели жало, содержащееся в поэме. Они поняли, или, вернее, почувствовали, что сквозь все занимательные перипетии любовной интриги проступает сатира на пороки дворца, а в заключении поэмы — социальная утопия городских низов. Поэтому власть имущие и постарались избавиться от поэмы.
Несмотря на то что поэма «Вис и Рамин» оказала воздействие на таких гигантов, как Низами и Саади, рукописи ее не распространялись, и она была подвергнута забвению и остракизму. Сатирик XIV века Убайд Зокони писал: «От дамы, которая прочтет предание о Вис и Рамине, целомудрия не ждите!» В XVI веке уже отмечалось, что найти поэму очень трудно. До нашего времени счастливо сохранилось едва ли более четырех списков поэмы.
Больше повезло иранской поэме в среде грузинской аристократии: поэма была воспринята как светская, куртуазная и пользовалась успехом. Под названием «Висрамиани» ее впервые перевели Саргис Тмогвелли в XII веке прозой и царь Арчилл в XVII— XVIII веках — стихами.
Западноевропейские исследователи не жаловали поэму. Крупный востоковед XIX века Т. Нельдеке писал о ней в своем исследовании об иранском эпосе: «В самой неприятной форме изображены длящиеся целыми неделями пикантные приключения мужа и жены в поэме «Вис и Рамин», чья эстетическая ценность не выше ее моральной ценности».