Ввели задержанного. Среднего роста, широкоплечий, с правильными чертами открытого лица, он оставлял приятное впечатление. Вознюк прямо и доверчиво посмотрел в глаза майору.
— Как отдохнули? — осведомился Дорошенко.
— Телом, вроде, ничего, — ответил Вознюк, — а душой, как говорят, нисколько. Я вот все думаю, думаю… Всю ночь ни капельки не уснул…
Глаза Вознюка действительно были воспалены.
— Что же вас беспокоит? Расскажите, если не секрет, — пошутил Дорошенко, приглашая задержанного присесть у стола. Сам того не замечая, он копировал привычку Батова слушать собеседника, чуть наклонив голову к плечу.
Вознюк погладил ладонью давно небритую щеку.
— Боюсь, смеяться будете, а то и не поверите. Скажете, оговариваю человека, — все еще колеблясь, промолвил он.
— Нет, зачем же. Я вас слушаю. Рассказывайте.
— Возможно, я ошибаюсь, — начал Вознюк, — но мне кажется, что Озеров вовсе не Озеров. — На секунду умолкнув и перехватив удивленный взгляд майора, он продолжал смелее. — Я давно подозревал, что с ним дело нечистое. Еще в лагере мне казалось, что он чего-то темнит. Правда, я точно ничего сказать не могу, зря оговаривать человека не буду. Но вот вам факты. Сколько нас сидело за проволокой, никому за ворота ходу не было, а Озеров несколько раз отлучался в город… Затем как-то я приметил его с одним капитаном из охраны лагеря, о котором говорили, что он работает на разведку…
— Как фамилия капитана? — тут же спросил Дорошенко.
— Чего не знаю, того не знаю, — развел Вознюк руками. — По правде сказать, так я из лагеря бежать не собирался: смелости не хватало. Надеялся, что рано или поздно дойдет очередь и меня возвратят на Родину официально… Думал так, пока Озеров со мною не познакомился. А он и побег организовал, и так здорово, что мы до самой границы без пересадки на своих двоих протопали! Вот и берет сомнение: почему все так легко обошлось? Не послали ли его сюда специально? В лагере ходил слух, что несколько человек ушло в Союз не без помощи капитана из охраны. А вдруг и Озеров из таких?
Дорошенко внимательно прислушивался к интонации, присматривался к выражению лица и глаз Вознюка. Говорил он уверенно, голос звучал негромко, но убедительно.
— Так, так, — кивнул майор. — Стало быть, вы думаете, что Озеров темнит?
— Убежден!
— Очень хорошо, что поделились своими сомнениями. Это говорит в вашу пользу, — подытожил Дорошенко и, взяв ручку, запротоколировал сообщение. — А теперь расскажите, как вы оба готовились к побегу. Пожалуйста, поподробнее.
Наморщив лоб, Вознюк некоторое время молчал, как бы восстанавливая в памяти все детали. И снова заговорил с прежней откровенностью.
Он упомянул одну интересную для следствия деталь: за день до побега Озеров на всю ночь исчез из лагеря. Но куда, зачем? — это оставалось тайной. Озеров же на первом допросе утверждал, что до самого побега находился за проволокой и из лагеря не отлучался.
— Еще один вопрос… Что о себе рассказывал Озеров, после того как состоялось знакомство между вами?
— Мне помнится, Озеров говорил, что сам он из Одессы и до войны учительствовал в городской школе. Еще он рассказывал, что родители умерли. Несмотря на это, он надеялся возвратиться именно в Одессу.
— Последний вопрос: как вы оказались в Германии?
— Очень длинная история, — вздохнул Вознюк, — но постараюсь быть кратким… Отец мой работал вагонным мастером на станции Харьков. Мать, как все матери, хозяйничала по дому. Перед войной я закончил техникум. Когда немцы подошли к нашему городу, отец добровольцем вступил в ополчение, а мне пришлось с матерью остаться, — болела она сильно. Сами понимаете, сложа руки никто из нас не сидел. Где листовку наклеишь, где и гранату подкинешь, провода телефонные резали. Компания у нас была хорошая, все комсомольцы. Но один, как видно, оказался предателем. Переловили ребят и — в тюрьму. Спасло то, что хлопцы, как их ни истязали, держали язык за зубами… Помучили нас, а потом и вывезли в Германию. Я сначала работал в Гамбурге на заводе, потом погнали в Нормандию на строительство «Атлантического вала». Там и «освободили» нас союзнички да и загнали в лагерь. Вот, вроде, и вся история…
Докладывая Батову о результатах допроса, Дорошенко решил, кроме коротких протокольных записей, поделиться и некоторыми своими выводами. В расчет брались и противоречия в показаниях обоих задержанных, и сообщение из Одессы, и ряд других сведений.
— Судя по всему, Озеров — агент иностранной разведки и собирается в Одессу, чтобы встретиться с другим шпионом. В лицо его Озеров не знает, поэтому паролем явится портсигар с пакетиком шведских лезвий.
— Допустим, это еще ни о чем не говорит, — заметил Батов. — Простите, перебил вас, продолжайте.
— Именно ради Озерова, ради того, чтобы версия о побеге выглядела правдоподобной, пристегнули к нему и Вознюка. Вот он, мол, живой и неподкупный свидетель! Парню дали возможность бежать из лагеря, надеясь, что о своем напарнике он ровным счетом ничего не знает, кроме сведений, о которых тот сам рассказал. Но Вознюк оказался наблюдательным человеком. Логично?
— Пожалуй, смысл есть, но пока версия строится на одних умозаключениях…
— А портсигар? — перебил Дорошенко. — Он разве ни о чем не говорит?
— Что — портсигар?
— Озеров-то не курит! Я в этом лично убедился! Хотя может показаться странным, даже глупым, что в качестве пароля некурящего агента снабдили портсигаром. Но и этому есть объяснение: шпион, живущий в Одессе, имеет такой же портсигар.
Дорошенко не забыл отметить и некоторые моменты, свидетельствующие о топорной работе хозяев Озерова. Подготовили они его очень плохо, будто заранее были уверены в его провале.
— В деле Озерова все просто и ясно. Остается выяснить, кто его ждет в Одессе… Думаю, на это много времени не потребуется.
Майор закончил доклад, закрыл папку с документами и встал, ожидая разрешения уйти.
— Сядьте, — сказал Батов обычным своим негромким баском. Но именно это ровное «сядьте» заставило Дорошенко усомниться в своих выводах. — Вам просто и ясно, а мне — не очень. Быть может, в приключенческих опусах так и бывает, но в жизни все сложнее. Нам с вами, дорогой Иван Андреевич, не приходится рассчитывать на глупость противника. Мне понятно ваше стремление идти к решению задачи кратчайшим путем. Но упрощать-то зачем?
Хмурясь, полковник закурил, и густая пелена дыма заволокла его лицо. Дорошенко заволновался: то, о чем говорил Батов, приходило на ум и ему самому.
Батов сделал несколько глубоких затяжек и притушил папиросу.
— Что вы думаете о Вознюке? — спросил он, присаживаясь напротив майора.
— Первое впечатление в его пользу. Думается, что не окажись на его пути Озеров, сидеть бы Вознюку в лагере до второго пришествия.
— Так ли? — усомнился полковник.
— Убежден в атом! Ведь именно он дал показания об Озерове, причем по собственной инициативе. Я его за язык не тянул.
Батов устало откинулся на спинку стула.
— Что ж, пусть будет по-вашему, только работать нужно и с Озеровым и с Вознюком…
Телефонный звонок помешал закончить мысль. Батов снял трубку.
— Слушаю… Да, у меня… Несите сюда. — Заметив вопросительный взгляд майора, пояснил: — Получен ответ из Харькова…
В сообщении говорилось, что вагонный мастер Вознюк действительно погиб на фронте, а сын его в 1941 году был вывезен в Германию. До угона в Германию Андрей Вознюк был комсомольцем и арестовывался гестапо по делу группы молодых патриотов. Мать Вознюка умерла год тому назад.
— Вот видите, товарищ полковник! — воскликнул Дорошенко.
— Не торопитесь, Иван Андреевич, — остудил Батов майора. — Я буду искренне рад, если оправдаются ваши предположения. А сейчас… Нет, лучше через полтора часа вызовите Озерова: побеседуем с ним вместе.
Глава третья
Дорошенко приготовился протоколировать показания задержанного. Очень интересно было ему понаблюдать, как поведет разговор старый чекист Батов, повидавший за долголетнюю службу не одного такого Озерова.
Полковник не торопился, давая возможность задержанному освоиться с обстановкой, прийти в себя.
«С чего он начнет?» — подумал майор, мысленно строя план допроса.
Батов полистал тощую папку с материалами задержания, подымил папироской и наконец спросил, обратясь к Озерову:
— Как дела, Матвей Иванович? Может, закурите? — он протянул ему пачку «Казбека». — Курите, не стесняйтесь.
Озеров поднял лысеющую голову, взял папиросу, неумело закурил.
— Дела? Хныковые мои дела, товарищ полковник. Как сажа. Устроили вы мне тут сандаловы муки…
— Танталовы, — поправил полковник бывшего «географа».
— А шут с ним, танталовы они или сандаловы! — угрюмо буркнул Озеров. — Шел на родину, душой рвался домой, а засел у вас.
— Зачем же так мрачно? Три дня у нас гостите, и уже хозяева надоели? Нехорошо, — пошутил Батов. — Обижаете нас.
Озеров бросил недокуренную папиросу в пепельницу, наморщил лоб — Я серьезно… а со мной, как с младенцем. Лучше сказали бы, когда отпустите.
Полковник резко наклонился вперед, посмотрел Озерову прямо в глаза.
— Какого числа вам нужно быть в Одессе?
Озеров отстранился, насмешливо щурясь:
— За кого вы меня принимаете, товарищ полковник? Или у вас так принято? Мне не до шуток.
— Так, так, — постучал Батов пальцами по столу и принял прежнюю позу. — От ответа ушли в сторону? Хорошо, мы еще вернемся к нему, а сейчас, быть может, назовете свою настоящую фамилию?
— Озеровым родился, — зло ответил задержанный. — От деда-прадеда Озеров Матвей Иванович…
— Давно ли из мертвых успели воскреснуть, Матвей Иванович?
— Не понимаю…
— И я не понимаю, — тем же ровным голосом признался Батов. — Не понимаю, зачем вы, взрослый человек, пытаетесь с самым серьезным видом… Впрочем, — перебил он сам себя, — скажите, на какой улице вы жили в Одессе?
Озеров не замедлил с ответом: