И разумеется, вся тяжесть разборок знатных семейств легла на плечи простых людей. И начались недовольства. Даже полицию пришлось вызывать (это случилось в моё отсутствие), дабы усмирить вышедших на стачку рабочих. Закончилось тем, что схватили троих активистов, ещё десятерых отдали в солдаты.
Семён Валерьевич рассказывал мне всё это, сидя в моём кабинете, в кресле за чайным столиком. Я расположился напротив. Семён Валерьевич был человеком небольшого роста, степенным и деловым. Лысина, пенсне, серьёзное выражение лица и золотая цепочка от часов, пристёгнутая к пуговице сюртука придавали заместителю особенно солидный вид.
— Это не у нас одних такая беда, на всех предприятиях в городе рабочие недовольны, — посетовал заместитель. — Надо бы ввести дружину и приструнить смутьянов. Вот только людей у нас почти нет. Старшие-то войной заняты. А чего народ боится больше всего? Правильно, ваших чар. Полицию-то вообще ни во что не ставят. Если вы, допустим, явитесь перед бунтарями и показательно расправитесь над двумя-тремя зачинщиками, остальные тут же присмиреют.
— Убить, в смысле? — я нахмурился. — Просто придти и убить ни в чём неповинных людей? И это нормально, вы считаете?
— А как же иначе-то? — воскликнул Семён Валерьевич с видом, словно я усомнился в чём-то совершенно очевидном. — Надо же их как-то заставить бояться, напомнить, кто хозяин? Иначе это Бог весть к чему может привести. Они же, если перестанут боятся, так и вообще взбунтуются. Никакой управы на них не найдёшь. Завод остановится, а нам никак нельзя этого допустить. Никак, понимаете? Планы сорвутся, государь недоволен будет. Глядишь, и заказы растеряем. И так сроки поджимают. Всё впритык.
— Нет, это уж слишком, — помотал я головой. — Никого я убивать не стану. Они же правы, по сути. Продукты дорожают. Надо же на что-то жить? Может, просто увеличить жалование?
— Откуда средства-то взять? — развёл руками заместитель. — Ольга Павловна требует увеличить прибыль. Не мне вам объяснять, какая ситуация у семьи. Последние два месяца — сплошные убытки. Только ремонт особняка сколько денег скушал! А теперь ещё и война эта проклятущая.
— А если наше жалование урезать? — спросил я. — Вот вы сколько получаете?
— Ровно девятьсот шестьдесят пять рублей.
— Ну вот. А у меня жалование почти две тысячи, хотя я сижу тут и ни хрена не делаю. Мне ещё дружинные капают больше тысячи. С голода не помираю. Да и вы тоже. Всё наше руководство получает дружинные или отроческие. По сотне урезать можно, пока всё не наладится.
— Но это же… — Семён Валерьевич даже слова не сразу подобрал. — Михаил, у нас на заводе трудится более трёх тысяч рабочих. А дружинников и отроков — четыре десятка. И намного мы рабочим жалование поднимем, если у срока человек срежем по сотне? А как род на это посмотрит? Вы же хотите по нам удар нанести, по служилым людям! И ради кого? Ради того, чтобы на два рубля больше черни заплатить?
— Так вы же все клятву давали. Вы вроде как жизнь отдать готовы. А сто рублей — нет? Слишком много?
— Просто объясняю вам, как это выглядит. Нехорошо обижать служилых людей в угоду черни.
«Ну ничего себе, какие обидчивые, — поразился я в мыслях, — обидятся, видите ли, из-за ста рублей. Как будто живёте плохо».
— Короче, забирайте моё жалование и на сто рублей урежьте жалование всех младших дружинников, — сказал я. — Это приказ. А я поговорю с Ольгой Павловной, посмотрю, что можно сделать. И верните тех, кого забрали в солдаты.
Заместитель тяжело вздохнул и покачал головой:
— Вы тут главный, Михаил, я подчинюсь, но поверьте: добром это не закончится. Когда рабочие почуют нашу слабость, они нас живьём сожрут. А кто опора рода? Правильно: дружина. А вы так поступаете: отрываете от себя и этим свиньям неблагодарным даёте.
Недовольство моего заместителя было объяснимо: так тут дела не делались. На первом месте всегда стояли члены семьи, потом шли служилые люди, давшие клятву (дружина и отроки) а интересы наёмных работников находились в самом конце очереди.
Да что там говорить, решение отдать жалование мне и самому далось с трудом. Я планировал в скором времени приобрести собственный паромобиль (пока что я катался на машинах семьи), а хорошая машина, которая соответствовала моему статусу, стоила, минимум, тысяч пять. Теперь же покупку придётся отложить. Конечно, я мог обойтись и без личного транспортного средства, но вот хотелось своё, и всё тут. А ещё неплохо было бы сшить несколько комплектов одежды для приёмов и балов, и оружие хорошо бы заиметь более качественное вместо простых армейских револьверов, коими я пользовался. В общем, чем больше появлялось возможностей, тем выше становились запросы, и тем сложнее было отказаться от них. Поживи я так с годик, так и вообще удавил бы, наверное, за эти две тысячи. А пока всё-таки нашёл в себе силы пожертвовать своими финансами, хоть и понимал, что этого мало. Но как ещё решать проблему, чтобы и волки сыты, и овцы целы, я не представлял.
Стоило мне отпустить заместителя, как секретарь сообщил, что прислали письмо. Принёс посыльный на проходную. Я взломал сургуч и достал лист бумаги. «Если нужна информация, приходите завтра в полдень к бывшему стекольному заводу», — значилось в письме. И печать: инициалы «В.С. Крылов» и герб с черепом и крестом.
Собственную печать с гербом могли иметь только дворянские и боярские семьи. Отличить их было легко: дворянские гербы снабжались лентой с подписью, гласящей, что данный человек состоит на службе его императорского величества. А вот у боярских подобный элемент отсутствовал. Так что я сразу понял, что данная печать принадлежит боярину.
Бывший стекольный завод — это было как раз то заброшенное предприятие, куда я раньше ходил тренировался, и где сражался с Аркадием. Странно, конечно, что неизвестный боярин назначил мне там встречу, но я уже столько странностей повидал в этом мире, что почти не удивился. Решил, что со мной снова хочет связаться тайное общество. Возможно даже, это был мой недавний попутчик. Инициалы другие, конечно, но кто знает? Может, он назвался вымышленными именем?
В общем, весть была радостная. Наконец-то, это случится! Наконец-то мне расскажут то, что я так долго пытался разузнать.
Вечером, оставив машину на заводской стоянке, я направился к харчевне, где работала Катрин. Заведение находилось в пятнадцати минутах ходьбы, оно приютилось в переулке, в одноэтажном каменном доме.
Сегодня потеплело, и снег растаял, оставив после себя грязь и лужи на неасфальтированной дороге. Весь день накрапывал дождик, но к вечеру распогодилось. Я нашёл позицию, с которой хорошо просматривался выход, и стал ждать, расхаживая взад-вперёд, и иногда меняя место дислокации.
В голове вертелись идеи, как проверить, правду ли говорит Катрин. Это следовало выяснить во что бы то ни стало. Это важно было и лично для меня, и для рода. Перво-наперво я решил понаблюдать несколько дней: куда она ходит, что делает после работы, с кем водит знакомства. А потом уже на основании полученных данных составлять дальнейшие планы.
Прошёл час, другой, я уже устал торчать на тёмной улице. Наконец, заведение закрылось, последний посетитель покинул харчевню, а дружинница всё не показывалась.
Я уже подумал, что её сегодня нет на работе, и собрался уходить, как вдруг дверь с грохотом распахнулась и вышла девушка, в которой я сразу узнал Катрин. За ней выскочил мужчина, догнал её, схватил за руку и что-то с жаром начал объяснять. Я насторожился, инстинктивно нащупал револьвер в кобуре под пальто. Стал наблюдать, что будет дальше.
А дальше случилось следующее. Катрин пару раз дёрнула рукой, пытаясь вырваться из цепкой хватки, а потом ловко вывернулась (я даже не разглядел, как) и заломала мужчине руку, да так, что тот был вынужден опуститься на колени, взвыв от боли. Катрин что-то сказала ему, отпустила и быстро зашагала прочь. Я последовал за ней.
Она часто оглядывалась по сторонам, поэтому я держался на большом расстоянии и обходил пятна света от редких фонарей. Я был уверен, что остался незамеченным.
А примерно через десять минут Катрин свернула в подворотню какого-то дома. Я посмотрел на адрес — он оказался не тем, какой она мне сказала. Оглядевшись, зашёл в подворотню. Я расстегнул пальто, сюртук и положил руку на рукоять револьвера.
Это был обычный, ничем не примечательный дворик, тонувший во мраке, еле освещённый светом из окон. Получается, Катрин либо скрывала от меня своё настоящее место жительства, либо у неё тут какие-то дела. Что ж, придётся выяснять.
Я покинул двор, перешёл улицу и остановился под сенью деревьев. Отсюда хорошо просматривалась подворотня, а вот меня фиг два бы кто заметил в таком густом мраке.
Мимо прошла подвыпившая компания из трёх человек, те недобро на меня покосились. Я был одет в новенькое дорогое пальто, поэтому выделялся из общей массы народа, проживавшего в этом районе. К счастью, троица не стала заострять на мне внимание.
Я приготовился провести тут минимум часа два, но не прошло и десяти минут, как меня окликнул женский голос. Это была Катрин. Она появилась с совершенно другой стороны, я даже не заметил, как она подошла.
— Следишь? — дружинница добродушно улыбнулась. — Давно уже тебя увидела. Ты от харчевни шёл. Только не узнала сразу: в темноте трудно было разглядеть.
— Но как ты заметила меня? — удивился я.
— У тебя плохо получается шпионить. Впрочем, не у тебя одного.
— Что это за дом?
— Ничего. Я так следы запутываю. Во дворе есть проход. Он узкий и не виден в темноте. Я через него вышла.
— Зачем тебе это? За тобой кто-то следит?
— Похоже, что да. Третий раз уже одного типа вижу. Он-то думает, что я не замечаю. Пошли, покажу, где живу.
Мы двинулись по тёмной улице.
— И кто это может быть?
— Скорее всего, из полиции. Если бы Птахины на меня вышли, мы бы с тобой уже не разговаривали.
Мимо прополз, дымя трубой, старый угольный паромобиль. На всей улице горел только один фонарь: впереди, на перекрёстке.