Хотя, наподобие древнего эпоса, в поэме против добра борются злые силы (каджи, дэвы), автор «Витязя в барсовой шкуре» неоднократно отмечает, что зло — явление временное, что оно лишено существенных черт бытия, поскольку мир сотворен через начала добра: «Как может творящий благо творить зло?» Более того: «Бог являет добро, не рождает зла». На оптимистической уверенности в торжестве добра основан и сюжет поэмы. Счастья нужно добиваться именно в этом мире, в реальной, земной жизни, и герои «Витязя в барсовой шкуре», преодолев множество препятствий, торжествуют победу над злом. Битва за освобождение Нестан воспринимается как бой за красоту, как освобождение добра и красоты из плена злых сил.
Для развития сюжета решающее значение имеет столкновение царя Индии Фарсадана с носителями идеи свободной любви Нестан и Тариэлем. Неразумный шаг Фарсадана, — решение выдать свою дочь за сына хорезмийского шаха, — противоречит национальным интересам Индии и приводит к катастрофе. Это, однако, касается скорее внешней стороны движения сюжета. Реальный конфликт в поэме следует искать в духовной жизни самих персонажей, в определенном противопоставлении действия и бездеятельности, чувства и разума. Эта внутренняя борьба завершается победой идеальных героев поэмы. Поэтому интерес читателя направлен в сторону духовной жизни героев, создающей тот острый драматизм, без которого поэма Руставели не смогла бы возвыситься над всеми средневековыми приключенческими или любовными романами.
Сюжет «Витязя в барсовой шкуре» задуман весьма оригинально. Автор в прологе прямо заявляет, что он вдохновлен царицей Тамар и посвящает поэму именно ей, предмету своей возвышенной, платонической любви:
Не вседневными хвалами, а кровавыми слезами,
Как молитвой в светлом храме, восхвалю в стихах ее.
Янтарем пишу я черным, тростником черчу узорным.
Кто к хвалам прильнет повторным, в сердце примет он копье.
Это свое высокое чувство поэт воплотил в художественных образах и создал величественный гимн любви. Метафорическому образу Нестан (Нестан — разъяренная пантера) соответствуют произнесенные в адрес Тамар слова, с которыми читатель знакомится в первых же строках поэмы:
Только ей — его горенья. Пусть же слышит той хваленья,
В ком нашел я прославленье, в ком удел блестящий мой.
Хоть жестока, как пантера, в ней вся жизнь моя и вера,
Это имя в ток размера я поздней внесу с хвалой.
Как часто отмечают, Руставели и Данте в данном случае исходят как будто из одинаковых позиций (чистое чувство, направленное к идеальной женщине), но осуществляют свой замысел в различной поэтической форме. Хотя «Витязь в барсовой шкуре» непосредственно ничего не рассказывает нам о Тамар, он отражает чувства Руставели к ней и представляет их во вторичной, или «аллегорической», форме. Фактически это, пишет Морис Боура, есть драматизация чувств в героической обстановке, признание в любви через повествование о возвышенной любви. Мы неизбежно вспоминаем Данте, хотя Руставели отличается от него тем, что предмет своего поклонения он исключает из повествования, — он мог бы согласиться с Данте в том, что и он...
...Амуром вдохновлен,
Все слушает его, и так поет,
И страсть свою так миру возвещает.
Обе поэмы исходят из идеальной любви, из широко развернутого повествования, но при этом Руставели более последовательно проводит собственную концепцию любви*.
Все это говорит не только о своеобразии поэтического замысла Руставели, но и об оригинальности его сюжетного воплощения. Становится понятным сделанное в 9-й строфе пролога указание на то, что поэма будто бы представляет перевод «персидской повести». Руставели тем самым смягчил ранее сказанные слова, что поэма — восхваление Тамар, и ссылкой на якобы «существующий источник» обеспечил себе свободу действий. Вместе с тем он подчеркнул реальность событий, о которых повествуется в поэме, что в глазах читателя того времени повышало ценность произведения.
Эта строфа породила в свое время определенные недоразумения в вопросе разыскания источников поэмы. Не говоря уже о том бесспорном факте, что сюжета такого типа не оказалось в персидской литературе и в поэме явно заметна антиперсидская тенденция (эпизод с хорезмийцами, убийство жениха), поэма Руставели своей идейной целенаправленностью целиком и полностью возникла на грузинской национальной почве. Кроме того, что поэма посвящена царице Тамар, мы видим: социальная среда, представленная в поэме, точно совпадает с исторической действительностью Грузии XII века. Об этом же свидетельствует освещение в поэме таких вопросов, как возрастание роли женщины в обществе, рыцарское преклонение перед нею, что было совершенно чуждым для исламского Востока.
Все это, однако, отнюдь не означает, что Шота Руставели не усвоил многого как из восточного, так и из западного мира. При исследовании литературы XII века, и в частности «Витязя в барсовой шкуре», ни в коем случае нельзя оставлять без внимания как неоплатонизм или христианскую теологию, так и восточный, в частности — персидский эпос.
В первую очередь следует коснуться «Витязя в барсовой шкуре» как художественного творения, поскольку именно в данном аспекте проявляется отношение восточного эпоса к поэме Руставели.
Как говорилось, «Витязь в барсовой шкуре», который, на первый взгляд, можно рассматривать в контексте богатырского эпоса и рыцарско-любовного романа, по существу не что иное, как произведение, предшествующее современному роману, хотя в смысле поэтической формы оно создано по канве романтической поэмы. Несмотря на это, «Витязь в барсовой шкуре» в некоторых отношениях стоит близко к своим предшественникам: так, например, своей художественной структурой он проявляет определенную близость к восточным романтическим поэмам, наиболее блестящим образцом которых нельзя не признать «Лейлу и Меджнуна» Низами Гянджеви. Мы могли бы выделить в «Витязе в барсовой шкуре» сказ о любви Тариэля и, в заключение, — о его бегстве в пустыню, в художественном отношении поразительно близкое к восточным поэмам и, в частности, к упомянутой «Лейле и Меджнун» Низами. Мы видим в образе Тариэля много черт типа миджнура, выработанного на Востоке. Что же касается первой половины его приключений, то и здесь такое же положение, — до тех пор, пока в уже по существу завершившуюся судьбу Тариэля не вмешивается посланная самой жизнью активная сила в лице Автандила. Тут, как и в других принципиальных вопросах, «Витязь в барсовой шкуре» диаметрально противопоставлен восточной поэме и стремится утвердить совершенно другие идеи (как известно, и у Каиса была возможность снова вернуться к жизни, хотя бы при активной помощи других, но сама целенаправленность поэмы Низами уже отвергала подобное решение вопроса).
Одним из признаков ренессансного духа «Витязя в барсовой шкуре» считают то, что в поэме проявляется особый интерес к человеку, его жизни. Это отчасти правильно, и с такой точки зрения на автора «Витязя в барсовой шкуре», естественно, оказал определенное влияние роман Фахр-эд-дина Гургани «Вис о Рамин» или, лучше сказать, его перевод «Висрамиани», который во времена Руставели уже давно должен был иметь хождение в культурных кругах Грузии. «Висрамиани», в котором все внимание уделено земной жизни (с некоторой долей чрезмерного натурализма), не мог не дать определенного материала автору «Витязя в барсовой шкуре» (хотя Шота Руставели в принципиальных вопросах проповедует совершенно иные этические нормы и весьма далек от того понимания плотской любви, какое представлено в «Вис о Рамин»). Мы уже не станем останавливаться на определенном влиянии, которому подвергся стих Руставели, его метафористика и т.д., со стороны восточной поэтики.
Как факт, нужно отметить, что литература классической эпохи и, в частности, созданный явно под воздействием ренессансных идей «Витязь в барсовой шкуре», наряду с соответствующей социально-политической почвой, в идейном отношении питались богатыми грузинскими литературно-фольклорными традициями, хотя, повторяем, не следует забывать также философского направления христианского неоплатонизма и восточной, в частности персидской, поэзии.
Читатель «Витязя в барсовой шкуре», хотя бы немного знакомый с историей мировой цивилизации Средневековья, не может без удивления останавливаться на тех эпизодах поэмы, где проявляется необычайное свободомыслие, отказ от всяческих официальных догм. На страницах поэмы возникают люди, чуждые какого бы то ни было религиозного фанатизма. Вспомним, что сюжет поэмы разворачивается на таком широком пространстве, которое включает как известные нам страны: Индию, Аравию, Персию (Хорезм) и Северный Китай (Хатайя), так и страны, созданные фантазией автора: Мульгазанзар (царство Фридона), Гуланшаро (купеческое царство) и т.п. Герои поэмы исповедуют магометанство, несколько раз упомянут в поэме Коран, Тариэль на Коране присягает Нестан в верности, а в другом месте описано, как служители ислама («мукры и муллимы») пытаются исцелить Тариэля, заболевшего от любви (служители Магомета упоминаются даже с некоторой усмешкой). Правда, поскольку действие происходит в мусульманских странах, автор соблюдает внешнюю точность, но стоит присмотреться внимательней, как станет ясно, что сам автор поэмы стоит на почве христианского вероисповедания. В совершенно неожиданных ситуациях, когда внешне изображается действительно мусульманский мир, все-таки проявляется точка зрения христианского автора (например, в одном месте упомянут христианский религиозный праздник, с которым Тариэль сравнивает торжества в Индии по случаю приезда жениха из Хорезма; в поэме несколько раз цитируется Библия, имеется ссылка на апостола Павла и т.д.).
Главное все же в том, что хотя Руставели в поэме не упоминает некоторых обязательных для христианской церкви догм или символов (христианской «троицы» и др.)