Порываясь на помощь своему другу — Тариэлю из мира страданий, который стал ему душен, Автандил пишет в своем завещании:
Я не мог снести страданий, мир мне, пленнику, стал душен,
Кто обрел свободу воли, тот к несчастьям равнодушен.
Руставели хорошо усвоил от своих идеологических учителей, что мир подчинен необходимости, и борьба и стойкость обретают смысл на ее основе. Он пишет:
Не свершившись не проходит то, что небо людям шлет,
Сносит стойко все несчастья храбрецов отважный род.
Приведем еще одно место: строфа
Тверже скал держаться надо, хоть страданий будет тьма.
Руставели хорошо знал античных философов; он точно воспроизводит мысли Гераклита, Эмпедокла и др., но главный его идейный арсенал-переработка идей античности в произведениях грузинских мудрецов-мыслителей: Петра Ивера, Иоанна Лаза, Иоанна Мосха (Месха), Евфимия Ивера и Иоанна Петрици. Тем самым решается вопрос об умственном кругозоре Руставели. Он мог получить всю свою философскую образованность в Грузии. Названные выше его идейные учителя были люди с мировым резонансом, их идеи экспортировались на Восток, а особенно, на Запад, и Руставели нечему было учиться у тех, кто заимствовал у его родины- Грузии требующийся идейный багаж.
Но, говоря об идеологических предпосылках творчества Руставели, было бы не научно умалчивать о его литературно-церковном образовании Во-первых, весь материал его философского образования подавался в теологическом оформлении, а книги, на которых он воспитывался, были пересыпаны заимствованиями из священного писания. Правда, он одинаково безразличен к современным исповеданиям, с иронией говорит о магометанстве и не более благосклонен к христианской религии, но все же он вкладывает в уста Автандила ареопагитски-негативные определения бога во время молитвы в мечети, перед тайным отъездом из Аравии.
Вот эта блестящая строфа:
Непостижный, несказанный, права правого зиждитель,
Дай мне силы над страстями, вожделений повелитель!
Правда, с другой стороны, он в тексте поэмы не упоминает Христа, но зато говорит о Воскресении. Вот это место:
Майдан, в шатрах атласных, рдел во славу — для взнесенья.
Прибыл зять, с коня слезает, день — как праздник Воскресенья.
Исторически все это в порядке вещей и не заслоняет от нас возвышенного образа поэта грузинского ренессанса так же, как многократное заявление поэта итальянского ренессанса Петрарки "я — христианин!", или двукратная борьба поэта французского ренессанса Франсуа Рабле получить место священника, не закрыли им пути на вершину озарения веков!
Таковы идеологические предпосылки творчества Руставели, освещенные здесь бегло и кратко. От глубин народного творчества, отразившего на основе нового вида производства переломный момент в цивилизации человечества, и до высших ступеней истории тогдашнего мышления, осуществленных плеядой грузинских мыслителей с мировым резонансом, они привели к идейному насыщению творчества Руставели.
Экономическая и государственная консолидация привела Грузию XII века к осознанию своего национально-культурного единства, нашедшего свое выражение и в единстве литературного языка. То, о чем мечтал Данте для Италии своего времени, в Грузии XII в. казалось близким к осуществлению. Народный язык — "волгаре" — обозначал у Данте и народ и язык, и оба должны были слиться в единое понятие творчества и стать источником шедевров итальянского ренессанса.
Грузинский язык тоже обозначал у Руставели и народ и язык; эти понятия слились, на основе осознания национального существа, в единое понятие творчества; "грузинский"=картули, равнялся поэзии. Доказательства этому имеются у Руставели.
Быть может, руствелологи (П. Ингороква и др.) не без основания считали, что строфа 9 о "персидском (иранском) сказе" поздняя вставка, но одинаковое употребление слова "картули" (=по-грузински) в смысле поэзии и в 14 строфе не исключает возможности оставить и эту (9) строфу в составе текста поэмы. Конечно, при этом опровергнутое еще Вахтангом слово "персидский" (иранский) надо заменить, согласно строфе 1669, словом "дивный".
Приведем места их этих двух строф:
Этот дивный сказ, что сложен по грузински в песнопенья,
Что как жемчуг самородный возлелеют поколенья,
Разыскал ...............
14) 15)
Полюбуйтесь стихотворцем и его шаири строем:
В песнь грузинскую не вникнув, стих слагая с перебоем,
Не сомкнет.............
Единая экономика, ставшая возможной в XII в., обусловила в тогдашней Грузии те стороны социального бытия, когда в недрах феодальной Грузии, вместе с наметившимися формами экономического и политического возрождения, в области культуры наметился литературный грузинский ренессанс. Это обстоятельство не осталось вне внимания исследователей истории'Грузинской общественности и культуры — И. А. Джавахишвили, П. Ингороква, К. С. Кекелидзе и др. И это вполне естественно. Борьба за единовластие, как форму национальной консолидации на базе единой экономики, образование городской и служилой демократии составили основу того поворота, на который наша наука указывает в отношении Запада, как на появление вновь открытой греческой литературы.
Одно из коренных отличий Грузии, как и некоторых ее соседей, от Запада заключалось в том, что здесь в виду исторических условий знание греческого языка и литературы никогда не прерывалось. Более того, Грузия на протяжении веков (от IV в. — Бакур и до XII в. Петрици) насчитывала генерацию мудрецов-мыслителей, пишущих одинаково как на грузинском, так и на греческом языках. Поэтому справедливое указание о "вновь открытой греческой литературе" в отношении Запада не могло касаться Востока, в частности Грузии.
Это надо учесть при исследовании историко-идеологических предпосылок творчества Руставели. Это даст возможность понять позицию, занятую Руставели, — в прологе к своей поэме — в этой поэтике Руставели. Тут он одинаково свободно расправился с односторонностью поэзии Востока, говоря:
Но одни в порывах тщетных ищут божьего покрова,
А иным красоток ласки всей любви земной основа.
С другой стороны Руставели отвергает идеалистическую платононскую теорию Западного ренессанса (Петрарка и др.), говоря:
О любви, об изначальной, в высь к идеям восходящей,
Не сказать словами, слово здесь приводит к скорби вящей...
Руставели в условиях возрождающейся грузинской действительности на почве реализма отвергает идеалистическую теорию любви и красоты. Он заявляет:
Той любви постигнуть тайну мудрецов бессилен гений.
Истощается здесь слово — не хватает песнопений...
Преодолев и отвергнув односторонность поэзии современного Востока и Запада, стоя на незыблемой вершине, всей предшествующей грузинской культуры, как величайший мастер слова — материального средства выражения синтеза возвышенного и земного, в сознании своей художественной правды, Руставели бросил векам:
Я воспел лишь плоть земную, красоту ее влечений,
Не распутных, а томящих жаждой высших наслаждений.
Так ранняя грузинская культура, достигшая в лице ряда своих мудрецов-мыслителей мирового резонанса, подготовила поэму Руставели, овеянную славой и любовью народов нашего Великого Советского Союза и сияющую немеркнущим блеском мирового признания.
II. Руставели и его поэма
Классовая историография всегда и везде делала свое дело в угоду властей предержащих и устраняла из хроник имена неугодных им деятелей истории. Так было и в Грузии. Вот почему приходится говорить только об отдельных сведениях о жизни Руставели и его поэме. Единственным источником этих сведений является сама поэма "Витязь в тигровой шкуре". Следовательно, все сводится к тому, что нам удается выяснить из самой поэмы.
Самым основным вопросом является отношение Руставели к поэме «Витязь в тигровой шкуре». Иначе говоря — имеется ли в поэме достаточно указаний на то, что создателем поэмы является Руставели или, по древне-грузинскому, Руствели?
Понятное дело, что поэт упоминает себя не в повествовательной части поэмы: это означало бы ввести себя в сюжетную канву поэмы. В поэме есть отступления, когда поэт обращается к себе, или к читателю, но они касаются художественных приемов передачи сильных впечатлений и вообще связаны с чрезвычайными обстоятельствами. Но называет себя поэт всего четыре раза: два раза в прологе и два раза в эпилоге.
Говоря о судьбе своего героя — Тариэля, что его надо воспеть со слезами, Руставели пишет:
Чтоб оплакать Тариэля, слез поток безбрежный нужен,
Я, Руствели, спел стихами, сердцем раненым с ним дружен,
То, что было лишь сказаньем, а отныне цепь жемчужин.
Тут Руставели не только совершенно ясно говорит о себе, как об авторе поэмы, но дает автобиографический момент о том, что он пел влюбленный. В кого же? Об этом речь дальше:
Я, Руствели, был искусен, строя эту песнь свою.