Мы пытались передать руставелевский диапазон изображения от глубочайшего драматизма до юмора, от пессимизма до красочной жизнерадостности.
Как средство усиления впечатления Руставели очень редко применяет ритмичное- внутристрочное повторение слов, которое иногда смешивают с аллитерацией или внутренней рифмой. Числовая символика относится к поэтике меньше, чем к мировоззрению, но характерно, что из чисел Руставели свободно образует глагольные формы, например:
Рвенье тысячить должны вы, не седьмить, не осьмерить.
Образы, как и все поэтические компоненты Руставели, не являются внешними, формалистическими аксессуарами его поэтики. Они несут определенные функции и объединены цельностью его миропонимания. В каждый поэтический компонент вложено определенное содержание, и тесная связь между формой и содержанием определяет характерную для ренессанса поэтику. Особенно ярко это выступает в разносторонности и цельности образов действующих лиц. Единство личности, слагающееся из явлений чувств, воли и сознания, специально подчеркнутое у Руставели, лежит в основе образов Тариэля, Автандила, Нестан, Асмат и т. д. Разностороннее изображение единства характеров поднято на большую высоту, и линия поведения каждого героя с внутренней неизбежностью вытекает из его характера.
Гиперболы, к которым прибегает Руставели при разрешении своих художественных замыслов в отношении образон ничуть не нарушают реализма его творчества и только резонируют размах его цельного а универсального миросозерцания.
Витязь в тигровой шкуре
Витязь в тигровой шкуре — эпическая поэма, написанная на грузинском языке Шота Руставели, в XII веке
Вступление
Кто создателем вселенной был всесильно-всемогущим
И с небес дыханье жизни даровал всем тварям сущим,
Одарил земным нас миром многообразно цветущим, —
От него ж цари с их ликом, одному ему присущим.
Образ тел во всей вселенной создал ты, единый бог,
Будь защитой мне, чтоб мощью сатану попрать я мог!
Дай мне пыл миджнура, чтобы он меня до смерти жег,
Облегчи грехи, что к небу мы уносим в твой чертог!
Льва, который с честью носит и копье и меч Тамары —
Лалом щек и светом взоров солнцу блещущему пары,
Я ль дерзну прославить песней, хоть не жду за это кары?
Сладость высшую вкушает, кто узрел героя чары.
Воспоем Тамар-царицу, кровь слезя потоком красным,
Я и раньше пел ей гимны, стих ведя путям по разным.
Глаз-озер писал я чернью и пером, как стан, прекрасным.
Песнь моя вонзится в сердце копнем сердцеобразным.
Должен я, для песнопенья выбрав самый нежный лад,
Восхвалить ресницы, брови, губы, косы как агат,
И зубов хрусталь граненый, дивно выстроенных в ряд.
Твердый камень раздробляет и свинцовый мягкий млат!
Мастерство, язык и чувство мне нужны в моем твореньи.
Дай мне силы, дай поддержку, ты, мой разум, ты, мой гений!
Тариэля мы поддержим красотою песнопений.
Помощь трем героям звездным в их взаимном будет рвеньи.
Чтоб оплакать Тариэля, слез поток безбрежный нужен,
Ибо кто из порожденных был ему подобным мужем?
Я, Руствели, спел стихами, сердцем раненым с ним дружен,
То, что было лишь сказаньем, а отныне — цепь жемчужин.
Я, Руствели, от того и спел искусно песнь свою,
Что я той, что правит ратью, жизнь, безумец, отдаю.
Изнемог я, но миджнуру исцеленья нет.
Молю Исцелить меня любовью иль могилу рыть мою.
Этот дивный сказ, что ныне переделан в песнопенъя,
Что как жемчуг самородный возлелеют поколенья,
Я нашел и, спев стихами, создал повод для сомненья.
Дум моих царицы чары пусть восполнят украшенья.
Ослепленные лучами очи снова жаждут их.
Вот миджнуром стало сердце, — не спастись в полях глухих.
Кто ж заступник? Плоть сгорела. Так вели ж, чтоб дух утих!
Порывается наружу трех ладов хвалебный стих.
Будь судьбой доволен каждый, чем бы кто ни удостоен!
Долг трудящихся — трудиться. Храбрецом да будет воин.
А миджнур, призванью верный, пусть в любви пребудет зноен,
Не судя других миджнуров, пред чужим судом спокоен.
Стихотворство изначально — отрасль мудрости одна, —
В ней божественных напевов сладость внемлющим дана,
Но и здесь способный слушать насладится им сполна;
Длинный сказ поведать кратко — этим песня нам ценна.
Кто лишь раз иль два случайно рифму сплел, тот не поэт.
Пусть не мнит себя поэтом! С мастерством тут сходства нет.
Строки раз-другой он свяжет, а стиха в них нет примет.
Все ж кричит с упорством мула: «Вот поэзии расцвет!»
Скакуна проверить может путь широкий без преград,
В мяч играющих — арена, где ясны и взмах и взгляд,
А поэта — стих протяжный, где б он мог пойти назад,
Если сила слов иссякнет и в стихах ослабнет лад.
Полюбуйтесь стихотворцем и его шаири строем
В миг, как, речь родную спутав, стих слагая с перебоем,
Не сомнет он хода мысли, а отступит только с боем
И, взмахнув чоганом ловко, вновь сумеет стать героем!
Есть другие стихотворцы: куцый стих — вот их отличье.
Грудь пронзить нам совершенством не позволит их обычай.
Я сравнил бы их с юнцами, что погнались за добычей,
И, не сбив большого зверя, все ж гордятся мелкой дичью.
Третий вид стихов пригоден для веселых песнопений,
Для пиров, забав любовных и шутливых поношений.
Нас развлечь и это может, только в ясном изложекьи.
Но поэт лишь тот, кто пишет в неизбывном вдохновеньи.
О любви, об изначальной, в высь к идеям восходящей,
Не сказать словами. Слово здесь приводит к скорби вящей.
Хоть любовь и одаряет страстью, выспренне парящей,
Не снести ее страданий и душе страстотерпящей,
Той любви постигнуть тайну мудрецов бессилен гений,
Истощается здесь слово, нехватает песнопений.
Я воспел лишь плоть земную, красоту ее влечений,
Не распутных, а томящих жаждой высших вожделений-.
Кто миджнур — так он — безумец, — смысл таков арабов слова,
Ведь безумствует влюбленный, разлучась с любимой снова.
Но одни в порывах тщетных ищут божьего покрова,
А иным — красоток ласки всей земной любви основа.
Но лишь тот миджнур, кто с виду блещет солнечной красой,
Чей удел довольства жизни, мудрость, щедрость и покой,
Одарен умом и словом, мощных мощно кличет в бой.
Кто лишен всех этих качеств, ни к чему миджнур такой.
В чем краса миджнуров чувства, нам с трудом познать дано:
Ведь оно необычайно и распутству не равно.
Это чувство от распутства рубежом отделено.
Пусть не путают их, помня, что здесь мной изречено.
Кто миджнур, тот постоянен, презирает он порок,
С тяжким вздохом покидает он возлюбленной порог.
Лишь одной он предан сердцем, как бы ни был грозен рок.
Я брезглив к любви без чувства, где слышны лишь чмок да чмок.
Заблуждается, кто скажет, будто с тем миджнуры схожи,
Для кого сегодня, завтра, та иль эта — все пригожи.
Развлекаться так — похоже на проказы молодежи.
Тот миджнур хорош, который муки мира превозможет.
Первый долг миджнура — тайна и в страстях души покой.
Образ милой вспомнив, должен он исполниться тоской,
В исступленья от разлуки пламенеть, гореть душой,
Вынося и гнев любимой, претерпеть сердечный зной.
Долг его — не открываться и в страданьях никогда,
Не вздыхать при всех, чтоб милой не коснулась тень стыда,
Не давать никак заметить чувств безумных и следа
И гореть для той, с которой стала б радостью беда.
Как же верить тем, кто может оглашать любви обет,
Кто, вредя своей любимой, и себе приносит вред?
Если тайна разгласится, — от стыда спасенья нет.
Долг миджнура в том, чтоб девя от любви не знала бед.
Я дивлюсь, когда влюбленный о любви кричит своей
И позорит ту, в ком чувство смертоносных ран сильней.
А не любишь, для чего же говорить тогда о ней?
Злое слово больше жизни почитает лишь злодей.