Меньше чем через год началась мировая война. Хартли рвался в Англию, но его оставили офицером кавалерийской части — он неплохо разбирался в лошадях. Миссис Хартли с дочерью следовала за пим — в Масури и Утекамунд.
В Утекамунде выступали актеры-любители. Иногда там устраивали детские утренники, и миссис Хартли нарядила дочь дрезденской пастушкой, чтобы та спела детскую песенку. Вивиан вышла на сцену и решительно заявила пианисту: «Я хочу декламировать!»
Неизвестно, сыграл ли этот эпизод какую-то роль в настроениях миссис Хартли, но к концу войны она решительно настаивала на возвращении в Англию. Ей казалось, что настоящее воспитание в Индии невозможно. Она уволила «аму», к которой девочка относилась с раздражающей симпатией, и пригласила гувернантку-католичку. Она хотела бы видеть Вивиан другой.
Вернувшись из армии, Эрнест Хартли уже не играл на сцене: он стал старшим партнером фирмы. Тем более он не мог бросить дела и вернуться в Брайдлингтон.
Миссис Хартли читала дочери сказки Андерсена, «Алису» Льюиса Кэрролла, Чарлза Кингсли и Библию. Вивиан еще не чувствовала божественности Библии и однажды, когда мать решила сообщить чтению большую живость и поделила роли (сама она изображала пророка Даниила, Вивиан — льва), «лев» весьма ощутимо укусил ее. Больше пантомим не было, и любимыми книжками девочки оставались сказки Киплинга и греческие мифы.
Отношения между супругами накалялись. Пуританская «закваска» Гертруды исключала сосуществование с жизнелюбивой натурой ее мужа. Это не могло не повлиять на судьбу ребенка. В 1920 году, когда Э. Хартли получил отпуск и отправился с женой на родину, их сопровождала шестилетняя Вивиан. Гертруда заявила, что отдаст дочь в монастырскую школу: она сама училась в таком заведении и полагала такой выход наилучшим.
Знакомые рекомендовали школу в Рохемптоне, и в марте девочку отвезли для разговора с матерью Эштон-Кейз. Настоятельница нашла девочку слишком маленькой. Испуганный ребенок уцепился за отца. Эрнест Хартли был на стороне дочери: отчаянные просьбы Вивиан отвезти ее назад, в Индию, могли растрогать кого угодно. Увы, Гертруда оставалась неумолима. Она не обращала внимания на отчаяние дочери и на то, что девочка обиделась на отца и перестала замечать его. Она думала о пользе ребенка и приняла решение!
Первые дни в Рохемптоне были отчаянно одиноки. Потом Вивиан стала привыкать. Самая маленькая в школе, она пользовалась покровительством монахинь и подруг. Все знали, что родители этой девочки в Индии (в те годы это было равнозначно расстоянию между Землей и Марсом) и она слишком мала для строгостей Рохемптона.
Так оно и было. Дети не понимали, почему им запрещают мыться нагими — только в рубашках! Почему нельзя ходить в лакированной обуви — вдруг кто-то, как в зеркале, увидит их нижние юбки?! Гертруда приучила Вивиан к беспрекословному послушанию, да и по природе она была послушна и добра. С детства она привыкла угадывать желания других, и ей не приходило в голову, что порой альтруизм делает ее беззащитной.
Откровеннее всего Вивиан бывала с Морин О’Салливен — самолюбивой и непокорной девочкой двумя годами старше ее самой. Однажды Морин заявила: «Когда я уйду из школы, я буду летать. Я хочу стать летчиком». Вивиан отвечала: «А я хочу стать актрисой. Великой актрисой!»
Эти слова не были пустой фантазией. Каждый год в школе ставили любительские спектакли, и Вивиан уже сыграла несколько маленьких ролей. Теперь ей поручили Заморыша в «Сне в летнюю ночь».
Некоторые предметы мало интересовали Вивиан — педагоги жаловались на ее рассеянность. Однако она с увлечением занималась историей, играла на пианино, скрипке и виолончели. С такой же радостью девочка посещала уроки «драмы» (в этой странной школе был и такой курс) и танца. Прирожденный рассказчик и лидер, она не боялась одиночества и часто сидела у воды во власти своих фантазий. На вопрос: «Почему ты не с девочками?» — могла ответить: «Я смотрю на отражение деревьев в воде. Прелестный балет!» Ее истории слушали с увлеченном, но она никогда не рассказывала ни об Индии, ни о своих родителях. Ее внутренний мир замкнулся.
Порывистая, вспыльчивая (и так же быстро отходчивая), мечтательная, она покорно и как будто с охотой следовала рутине Рохемптона. Однако миссис Хартли ошибалась, полагая, что школа может «переделать» ее характер. Вивиан принимала реальность, но уходила в себя, в мечту, и все более эта мечта ассоциировалась с театром. Сначала она писала отцу, что хотела бы выступить с ним на одной сцене, затем, на глазах у матери, приехавшей в Англию только в 1922 году, влюбилась в красноносого комика Джорджа Роуби. Неделями она могла рассказывать о «Гамлете», на которого повела ее миссис Хартли, и о поразившем ее призраке убитого короля. Все эти годы, вплоть до переезда родителей в Англию (в 1927 году), Вивиан писала им письма — о своих неудачах, шалостях, увлечении историей и древним Египтом, археологией и музыкой — и сообщала каждый раз о своем желании вернуться в Индию. Однако она не просила забрать ее и писала по отдельности — матери и отцу.
Если бы миссис Хартли обладала чуткостью своей дочери, она бы поняла из этих наивных писем, что иезуитам не удастся сделать из Вивиан ревностную католичку. Фанатизм ослепляет, а только слепой мог не увидеть начала кризиса в одном из писем: «Мать Брейс-Холл сказала на днях, что она надеется, что у меня будет горе. Она заявила, что мне это будет очень полезно и мои лучшие друзья хотели бы, чтобы это случилось. А я сказала, что ты и папочка ужасно не хотите этого… Я думаю, что говорить так было отвратительно. Я совсем не хочу принести себе никакой беды или горя — ничего такого, что она называет ужасным».
Очень многие воспитанники монастырских школ Англии выходили оттуда атеистами, и миссис Хартли зря уповала на Рохемптон. Вивиан замыкалась. Это помогало ей оградить внутренний мир, но оборачивалось конфликтом между ее натурой и догмами, которые внушались ежедневно.
С другой стороны, одиночество шло Вивиан на пользу: она рано повзрослела и научилась видеть в книгах, слышать в музыке, чувствовать в движениях тот недосягаемый для ее подруг мир, который они откроют только через несколько лет. Миссис Хартли удивилась, найдя взгляды тринадцатилетней дочери «радикальными». Могло ли быть иначе, если в двенадцать лет девочка писала: «Хотела бы быть взрослой вне этих стен, вместе с вами»…
Летом 1927 года Хартли взяли дочь в путешествие по Европе. Поездка не мешала занятиям: Вивиан посещала монастырские школы в Динаре, Биаррице, Сан-Ремо, Кицбухеле. Ее радость портили отношения между родителями. Мистер и миссис Хартли все более отдалялись друг от друга. Снова она была одна.
В Динаре и Сан-Ремо даже суровый распорядок Рохемптона казался верхом либерализма. Подруги Вивиан получали горькие письма из Франции и Италии. Монахини не могли ответить на мучившие ее вопросы. Зато все донимали придирками. Наконец Вивиан убедила мать найти другую школу, в Париже. Школа считалась «прогрессивной», и новая ученица обнаружила там актрису «Комеди Франсэз», мадемуазель Антуан. Занятия с ней и возможность посещать театры вознаградили за горькие дни в Сан-Ремо. Однако зимой миссис Хартли забрала дочь. Кто-то из друзей сообщил, что видел девушку в театре в платье с декольте и что она пользуется губной помадой и косметикой!
На этот раз Вивиан повезло. Школа в Баварских Альпах была не менее либеральна, чем в Париже, и она упросила оставить ее на полтора года вместо шести месяцев. За это время она овладела немецким языком (вдобавок к ее французскому и итальянскому), а возможность посещать Зальцбургский фестиваль искусств и венскую онеру способствовала формированию ее личности не «меньше», чем строгости иезуитов.
К концу 1931 года Вивиан Хартли завершила курс обучения. После десятидневного визита в Мюнхен (конечно, каждый вечер — в оперу, где она могла наслаждаться Вагнером) мать и дочь взяли билеты домой. Миссис Хартли недоумевала: ее безупречно воспитанная дочь забывала в театре обо всем. Совершенно поглощенная действием, она могла плакать, смеяться и крайне резко реагировать на иронические замечания матери по поводу постановки.
Дома (зимой они сняли коттедж на западе Англии, в Тейнмуте, где жизнь не так дорога, как в столице) она наотрез отказалась от поездки в Индию. К удовольствию Эрнеста Хартли Вивиан решительно заявила, что будет поступать в Королевскую академию драматического искусства.
Семестр начинался в мае 1932 года, но знакомство на балу с Гербертом Ли Холманом грозило спутать все карты.
Кукольный дом адвоката Холмана
Лондонский юрист Герберт Ли Холман не был красавцем — большой рот, выпуклые глаза, смущенная неловкая улыбка, — но его ум, мягкость и такт неизменно завоевывали симпатию. В свои тридцать два года он, естественно, выделялся среди многочисленных поклонников Вивиан и казался ей человеком из другого, «настоящего» мира.
Человек практичный, он танцевал с ней на балу всего через несколько дней после того, как увидел впервые: по улице самой банальной деревушки на западе Англии шла на редкость очаровательная девушка. Не теряя времени, юрист узнал, когда Вивиан собирается в Лондон, и условился о встрече.
Мечтательные люди редко соизмеряют мечты и реальность. Вивиан было только восемнадцать, и подлинный Ли Холман вряд ли совпадал с образом, возникшим в ее воображении, но она исключала возможность несовпадения. Мечта и была реальностью.
В действительности респектабельный адвокат не испытывал симпатии к идеям женского равноправия, разговоры о театре казались ему причудой подростка, и он всерьез полагал, что семейная жизнь положит конец фантазиям.
На своем опыте Гертруда Хартли испытала, что такое неудачный брак, и пыталась предостеречь Вивиан: нельзя принимать за любовь первое увлечение. Не теряя времени, она направила дочь к родителям мужа. Ли Холман вернулся в Лондон. Его переписка с Вивиан приняла такие размеры, что старики испугались отпустить ее в столицу. Хартли сняли квартиру в Лондоне и перевезли туда дочь только за неделю до начала занятий в Королевской академии драматического искусства (RADA).